Это был очередной немыслимый день. Неделя всё больше походила на гонку. И соперников в ней было слишком много: дети, муж, завтрак, обед, ужин, сон — он кстати проигрывал по всем фронтам — уборка, поддержание сада хоть в мало мальски удобоваримом виде, покупки и, мать её, война. Которую почему-то никто не отменил. А ведь Молли Уизли, видит Мэрлин, считала свою занятость вполне уважительной причиной.
Кажется никто бы сильно не удивился, если бы посреди очередной стычки с пожирателями под неуёмный гул детских голосов Молли просто рявкнула "СТОП" и прервалась бы на кормление близнецов. А затем они все продолжили бы главное действо как ни в чем не бывало.
Лили Эванс даже сказала, что видела нечто подобное в маггловском "кино". Правда кто такое это кино молодая мать так и не разобралась, а вот к близнецам бегала исправно, ведь угомонить эти рыжие поцелованные солнцем свёртки выходило только старой колыбельной.
"Hush, little baby, don’t say a word.
Papa’s gonna buy you a mockingbird
And if that mockingbird won’t sing,
Papa’s gonna buy you a diamond ring..." — Эти строки когда-то пелись маленькой Молли, в то время ещё Прюэтт. Вот только теперь она начинала почти ненавидеть эту песенку, ведь никакого облегчения эта минутная тишина не приносила и стоило на что-то отвлечься, вроде убегающего с плиты супа, как ор начинался снова.
"Бух" — и повисает тишина. И снова ничего хорошего в ней нет. Кастрюля свежесваренного супа кочует на прихватку, а женщина снова бежит в соседнюю комнату, где находит Чарли.
— Мам, я не увидел, кто из них это сделал! — Как же она устала. Но не настолько, чтобы не понять, что стекло выбило изнутри. Впрочем: читать нотации у неё попросту не хватает времени, в воздух взмывает палочка привычно подкрепляемая заклинанием и всё становится на места.
— Чарли, прошу тебя, Мэрлина ради, просто... посиди.
Посиди. Хоть минутку. Ещё одну, пока она разберётся с близнецами, что снова начинают вопить. Она едва ли не жонглирует детьми, отключая свистящий на плите чайник и поправляя вязание осенних свитеров. Первых свитеров в жизни Джорджа и Фреда.
Следом в кухне возникает ещё одна рыжая голова и просит еды. Ну да, ну да. К завтраку-то он не встал, а все остальные уже успели поесть. И конечно Молли не оставит свой маленький неугомонный пирожочек без завтрака.
— Садись за стол и... Чарли! — Она едва успевает усадить близнецов, когда видит порез, — Ну что же это такое? Я сейчас...
А сейчас она едва успевает остановить палочкой возвращающуюся в дом кухонную утварь. Благо в этот раз обошлось без починки окна. Кто-то стучит, пирожок исчезает из виду, а близнецы снова орут. Когда уже это закончится? Или когда наконец у Артура появится такой желанный выходной!
— Иду-иду, — рассеянно кричит рыжая волшебница, в очередной раз подхватывая малышню и встречая взглядом Фрэнка. Ох. А какое число? Они договорились на сегодня? А у неё же ничего кроме супа! Какой стыд. — Фрэнк! Я так тебе рада. Ох, как раз закипел чайник и... ты проходи в кухню. Ты наверное голоден? Ах, что я такое спрашиваю, вас в этом аврорате так гоняют! У меня такой вкусный грибной суп! Пальчики оближешь!
На сей раз женщина позволяет себе наложить пару глушилок на так называемый "детский манеж" в котором оставляет Фрэда и Джоша. Те вообще-то ещё маловаты для него, но. Но. Но. Ей нужна эта минутка, чтобы остаться радушной хозяйкой и сохранить хоть немного контроля.
— Ты снова с подарками, подумать только. Ты их балуешь! — Она добродушно улыбается, и на мгновение синяки под глазами будто бы даже не так заметны. — Как тебе работается? Чарли тоже как раз собирался позавтракать.
Её не хватает здесь. Участливая, открытая, светлая луна никак не может заглянуть за крепкие стены семейного подземелья Малфоев. Она шепчется со звездами там — невероятно далеко. Рассказывает им свои истории, а те в ответ поют свои песни, беззвучно мерцая.
Темный потолок стоически молчит. Раз за разом эхом отражает редкие беседы заключенных, что кажется лишены не только свободы, но и чудес.
— Мисс Лавгуд, вы уже около получаса смотрите на этот потолок. — Замечает мастер волшебных палочек. Мозгошмыги в его голове невероятно беспорядочные. Как носки по углам. — Наверное он начинает давить и на вас.
— Вовсе нет. Он удивительно бескрайний, для таких обстоятельств.
Делится волшебница, приподнимаясь на локтях. Забавно, но её скорее поймёт гоблин, чем волшебник. Но тратить время на беседы он всё одно не станет.
— Что вы имеете ввиду? Это всё тот же потолок. Уже не первую неделю он не меняется.
Луна позволяет себе блуждающую улыбку, обнажающую ямочки на щеках, а затем указывает куда-то на потолок.
— Вон там должно бы быть созвездие Пегаса. Я думаю, что когда всё закончится я неприменно отправлюсь навстречу с крылатыми лошадьми. Думаю когда-то они наверняка могли летать среди звезд... иначе как можно было бы ещё остаться на небе?
Воцаряется тишина. Кажется, что на потолок теперь поглядывают все заключенные Мэнора. Но все ли видят там небо? Бесконечное, болтливое и чрезмерно открытое? Она не знает. Как не знает, где потеряла собственный носок в этих четырех стенах. Вероятно какие-то вопросы всегда останутся без ответа.
— А вчера я видела волшебные потолки Хогвартса. Знаете, здесь не хватает красок. Можно было бы раз за разом расписывать этот потолок по-разному.
Старик изумленно посмеивается. Звучит его смех сухо и каркающе, сырой воздух оставил свой отпечаток на каждом из заключенных. И всё же смех важен. Он всегда звучит в сознании Лавгуд как самое сильное заклинание. Неудивительно, что именно с его помощью волшебники побеждают боггарта. Страх всегда отступает перед его звоном, рассеивается мелодией ветряных колокольчиков. Колокольчики бы в этом месте тоже не помешали.
Оставшееся время пленники фантазируют о том, что сделают оказавшись дома. Представляют на потолке что угодно, кроме камня и расписывают его что холст собственным воображением. Конечно, тоска и беспокойство никуда не исчезают. Они просто не надолго перестают скрестись серыми крысами в углах, испуганные голосами и неожиданно светлыми мыслями.
Директор мог бы гордиться. Он часто напоминал о важности обращения к свету. Жаль не говорил, как временами это бывает сложно.
Малфой-Мэнор удивительно тих перед рассветом. Она просыпается по привычке, не знает который час, да и нужно ли? Свет сюда совсем не проникает, но увы проникают крики с верхних этажей. Это происходит не часто, как не часто появляется новая компания в подземелье, но всякий раз что-то меняется, когда кто-то кричит. Будто задувают свечи и мир погружается в темноту. Единственное, что приходит в голову в такие моменты, это совершать что-то странное и необдуманное, в стремлении вернуть свет. Иногда она выдумывает истории или вспоминает сказки, что так любила рассказывать матушка. Иногда напевает. В самые страшные моменты они все просто держатся плечом к плечу, делясь теплом в этом мраке. Лавгуд не всегда понимает, кого и за что хватают пожиратели.
Временами кажется, что они просто ищут в слепую, идут как новорожденные котята в поиске материнского молока. После поимки Олливандера стало чуть яснее, что их интересуют дары. Правда мастер едва ли смог действительно помог им открыть глаза.
Это так мало занимает белокурую волшебницу. Куда чаще пожиратели будто отлавливают светлячков, давлея над надеждами волшебников, что ещё остаются на свободе. И это действительно заставляет задумываться. На рассвете, пока все ещё спят она прислоняется спиной к холодной крепкой двери, тайно надеясь, что у них не получается. Надеясь, что вопреки всему отец продолжает поддерживать Гарри, что друзья живы и что потолок в спальне Рейвенкло над её постелью всё тот же.
Если бы у Луны и правда оказались под рукой краски, она бы нарисовала вовсе не звезды. А повторила бы по памяти лица друзей. Хотя те, наверное, изменились.
Неожиданно раздается скрип, а дверь упирается в лопатки, вынуждая подняться и отойти. Она искренне надеется, что это не новые заключенные. И совершенно не сдерживает улыбки облегчения, видя хозяина поместья в дверях.
