Пришла весна, но для Элоизы, молчаливой тенью слонявшейся по поместью Поттер, это ровным счетом ничего не значило. Она не замечала ни оттепели за окном, ни того, как шишуги начали выбегать в сад, несмотря на всё ещё прохладный ветер. Элли по-прежнему почти не выходила из дома, помимо возни в теплицах занимая руки разве что попытками научиться вязать. Получалось сносно - если первые эксперименты были похожи на пожеванных клубкопухов, то на этой неделе удалось связать маленькое одеяльце, подходящее для лежанки Меропы и достаточно ровное. Такими темпами она скоро перейдёт на детские вещи. Имени сыну Элоиза до сих пор, к четырнадцатой неделе, не дала, терзая себя чувством вины ещё и из-за этого: Меропу она назвала сразу и больше с ней разговаривала, прислушивалась к своим ощущениям. Сына же любила и ждала, но не могла избавиться от некоего чувства отрицания - словно, не предпринимая дальнейших шагов, она остановит ход времени и дождётся момента, когда вернётся Чарльз, когда не придётся думать обо всём самой, когда у их сына будет нормальная семья... Ей, как любой женщине в положении, нужны были и внимание, и поддержка. Боль не утихала, Элли могла расплакаться на ровном месте по несколько раз за день - может, шалили гормоны, может, потому что радоваться было особо нечему.

Регулярно девушка виделась только с целительницей, но и их разговоры приносили мало пользы. Миссис Уингер говорила, что эмоции Элоизы нормальны, они не могут быть правильными или неправильными, Элли не должна загонять их внутрь, и, конечно, ей тяжело, потому что принятие всего того, что составляло "тень", должно было изменить и её собственную личность. Иного варианта слияния не было. Может быть, впервые за всю жизнь Элли знакомилась с настоящей собой, и знакомство было трудно назвать приятным. Она тосковала по той, прежней Элоизе, чувствующей себя в безопасности, заботящейся о дорогих ей людях, весёлой, болтливой, не ожидающей от мира зла. И вместе с тем понимала, что не сможет быть такой больше никогда, даже если ситуация, что маловероятно, изменится. А если она не нравится себе, как она может нравиться тем, кто привык к той, старой Элоизе? Как может нравиться хоть кому-то? Тьма, в которой жила тень, теперь постоянно неслышно ступала рядом, держала за горло, шептала по ночам не хуже дементоров. И даже во сне она не могла поговорить об этом с Чарльзом. Но Элли держалась, как могла, с достойным лучшего применения упорством исследуя схемы и чары для вязания… Пока не подоспели долгожданные новости от Рабастана. Имя, которое было ей так необходимо, прозвучало, оставив Элоизу ошалевшей и оглушенной. Анатоль Розье. Но этого просто не может быть. Как? Зачем? Что ему такого сделал Чарльз? Что сделала она, Элли, что он мог так поступить? Доводы Лестрейнджа были убедительны, но девушка всё равно думала – может быть, ошибка? Может, и его самого кто-то подставил? А если нет… Он ведь работает в Мунго, и именно там повязали Чарльза. Письмо от дядюшки Розье стало неожиданностью. Он хотел обсудить какие-то вопросы, связанные с фондом Чарльза, просил отчетные документы, базу подопечных. Это выглядело странным, но не мог же фонд стать яблоком раздора – это такая глупость. Поколебавшись некоторое время, Элли ответила, что соскучилась и лучше придёт в гости к Анатолю сама, ей будет полезно выйти из дома. Дату предложила несколькими днями позже, чтобы якобы успеть найти все бумаги, а на деле – подготовиться.

Выпросить у Дэвида яд оказалось не так сложно, как она предполагала. Дэвид, единственный гость поместья, явно сочувствовал Элоизе и беспокоился за неё, чувствуя свою ответственность. Не видя изменений в эмоциональном состоянии девушки, он тоже мрачнел, но, когда она заговорила о яде, быстро встрепенулся. Как и Рабастан, он стал говорить о том, что разбираться с кем-либо самой небезопасно, что, если Элли это так нужно – он может подумать и организовать всё сам, с другими членами группы, но Элоиза упёрлась не на шутку. Это её муж, её ребёнок, их семья, она должна начать и закончить всё сама. Когда в её голосе зазвенели слёзы, а ладонь картинно легла на живот, Дэвид сдался, и двумя днями позже принёс пузырёк, полный тёмно-красной жидкости: Уидосорос. Он вызывал конвульсии и паралич тела – достаточно эффективно, чтобы жертва не могла ничего предпринять в свою защиту, но достаточно медленно, чтобы Элоиза успела зачитать «приговор» и объяснить, за что наказан предатель. Главное проблема состояла в том, чтобы тело не нашли хотя бы до утра – тогда яд успеет разложиться на естественные составляющие и отследить его наличие будет сложно. Элли не знала, как это сделать, но яд взяла, решив разобраться во всём на месте. Если Анатоль правда виновен, она точно это почувствует. Главное, чтобы он не почувствовал странности в том, что Элоиза не взяла с собой Меропу.
— Добрый вечер, дядюшка Анатоль – она приветливо улыбается, и чувство у неё такое, что наблюдает за собой со стороны, отслеживая собственное поведение, пытаясь влезть в опалённую шкурку той-прежней-Элли, которая уже умерла. Прикрываться маской трупа – паршивое ощущение, хотя Келли бы оценил сравнение.
— Спасибо, что ты не забыл про фонд, я бы сама хотела что-то сделать, чтобы он продолжал работу, это ведь так важно… — «только ты и крошки не получишь от того, что принадлежало Чарльзу» девушка снимает верхнюю мантию и крутит головой по сторонам, сообразив, что одежду не спешат подхватить маленькие ручки:
— А… Где твой эльф? – прямой взгляд голубых глаз остался прежним, хотя и несёт в себе теперь несколько другие нотки. В целом же Элоиза выглядит ещё бледнее, ещё более хрупкой, чем раньше, как тень, вернувшаяся из подземного царства, но оставившая там часть себя и потому неспособная занять прежнее место в подлунном мире. Рыжие волосы собраны в тугую косу, платье струится свободно, не облегая фигуру — Элли уже готовится к моменту, когда одежда начнёт становиться тесной.

— Выходной – повторяет Элоиза странным тоном, проходя вслед за Анатолем в дом. Надо же, он даёт выходные эльфам – это должно бы выглядеть очень мило и по-новаторски, вполне в духе дядюшки Розье, если бы при этом он проявлял гуманность и к людям, а не бил их ножом в спину. Чарльз спасал жизни, но некоторые приходилось отнимать. Розье заботится об эльфе и подставляет людей из своего окружения. Почему один заслуживает Азкабана, а другой с комфортом проводит вечер в своём особняке? Дилемма для Элли сложная, заставляющая поджать губы и сжать в кулачок веснушчатую ладонь, и потому не очень подходящая к ситуации. Пока что девушка отмахивается от этих мыслей, чтобы выглядеть по возможности, как обычно. Прежней Элли не пришли бы в голову подобные мысли.

Они быстро минуют гостиную и спускаются ниже, в комнату с прозрачной стеной. Говорили, что в гостиной Слизерина было нечто похожее. Прежняя Элли обожала рассказы дядюшки Анатоля о русалках, и с восторгом прилипла бы к этим стёклам носом, даже зная, что с той стороны – не океан, даже не Чёрное Озеро, а всего лишь пруд. Всё равно там кто-то живёт и колышутся в гипнотичном танце водоросли. Нынешняя Элоиза спокойно проходит к дивану, устраиваясь на нём и не спуская взгляда с Розье. Он не спрашивает, как у неё дела, не выказывает ни малейшего сожаления… Только сейчас девушка понимает, что он и раньше игнорировал тему Чарльза, многие её рассказы проваливались, как в зыбучий песок, но привыкшая к тому, что люди вообще часто игнорируют её болтовню, разве могла она подумать… Сейчас всё видится иначе. Анатоль боится столкнуться с последствиями своих действий? Или боится не сдержать ликования? Рассеянно кивнув, Элли остаётся в комнате одна и невидящим взглядом таращится сквозь стекло, пока Розье снова не появляется в комнате с подносом. Кофе… Кофе горький. И тёмный. В нём много чего можно замаскировать.
— Исправление ошибок – это важно – соглашается девушка, сомкнув ладони вокруг чайной чашки, чтобы не показывать их дрожь. Приближения весны она не чувствует. Сомневается, что обратила бы внимание и на цунами, и на землетрясение, но слова Анатоля её равнодушной не оставляют. Элоиза с силой сжимает челюсти от прозвучавших в одном предложении «фонд Чарльза» и «моим». Сделать хорошее для других – так, как уже сделал для её сына? Или для других детей он планирует быть доброй крёстной феей? В таком случае – снова, чем он лучше Чарльза? Но не может же всё это быть из-за фонда? Какой-то бред. У Анатоля столько денег, что он может открывать по фонду в неделю. Элли что-то упускает, чего-то не видит. И ей нужно найти это недостающее звено, пока у эльфа выходной, а у Розье – кофе…

— Что именно ты хочешь узнать? Список детей наверняка есть и в больнице, хотя я, конечно, его взяла. В остальном… Тебе понадобится команда, если фонд останется в прежнем масштабе. У Чарльза было много помощников, потому что со временем он разросся и… — поняв, что впервые в присутствии Анатоля, она говорит «Чарльз» без приставки «дядя», Элоиза несколько смущается, ставит чашку на столешницу и хватается за браслет на правой руке. Почти забытый уже жест, когда она успокаивала себя перебиранием прозрачных бусин на украшении бывшей миссис Поттер, с недавнего времени снова вернулся. Тем более, сегодня у браслета есть достойная пара – колье из горного хрусталя на шее Элли. Несколько излишне нарядное для рядового визита, но у него так удачно вынимался камень. «Собрался исправлять свои ошибки за счет моей семьи и паразитировать на созданном моим мужем? Думаешь, если ты заберешь фонд, это искупит то, что ты сделал?» бусины по-прежнему холодные и красиво преломляют свет, но сейчас этого мало, чтобы успокоить Элоизу. Чтобы с её груди исчезло это тяжелое, душное, черное. Чтобы она перестала себя чувствовать тонущим в болоте грузом. Ещё эти водоросли, противно колышущиеся, отбрасывающие мерзкие тени, как руки Леди, когда наблюдаешь, как от портрета по стене тянется удлиняющаяся крючковатая тень… Элли вдруг вздыхает судорожно и закрывает глаза:
— Дядя Анатоль, мы можем подняться наверх? Извини, мне здесь не по себе… Мутит.

Короткой заминки Анатоля Элоиза не замечает, потому что у неё у самой в мыслях целый ворох острых прутьев, о которые уколешься, в какую сторону ни пойди. Поддержать фонд, не преследовать выгоду… Это всё хорошие и правильные слова, Элли была бы очень благодарна за поддержку, если бы Рабастан не опередил дядюшку Анатоля чуть больше, чем на неделю, с той новостью. Без вмешательства Розье фонд бы работал под началом Чарльза до сих пор. Так какую выгоду преследовал Анатоль, сдавая аврорам её мужа? И знает ли он о новом статусе Элоизы? Должно быть, знает, но не показывает виду, иначе бы не просил помощи именно у неё. Девушка моргает, глядя на предложенный ей локоть так, словно тот ядовит. Какая-то часть Элли действительно в это верит, когда она берётся за локоть бледной веснушчатой ладошкой, она искренне удивляется, что тот ощущается, как и тогда, на Гебридах: тёплый, человеческий, надёжный. Девушка усилием воли подавляет безотчетное желание поскрести его ногтем и проверить – не покажется ли чешуя? Змеиная или драконья.
— Спасибо – говорит она вместо этого, осторожно преодолевая ведущие наверх ступеньки. В гостиной больше места и не колышутся сквозь зеленоватую толщу тени: Элли сразу чувствует себя лучше, крепче стоящей на ногах. Это важно, даже если через мгновение снова собираешься сесть на диван. Она устраивается напротив Анатоля, продолжая начатый внизу разговор:
— По финансовой отчетности я кое-что видела – зарплаты персоналу, расход средств на организацию мероприятий и непосредственно лечение… Чарльз показывал мне, когда я покупала подарки на Рождество – пару месяцев назад, а кажется, в другой жизни. Элоиза делает глоток чая, чтобы голос не дрогнул:
— Вот о регистрационных ничего знаю, но могу спросить эльфа. Можно я буду дальше помогать с фондом? Я уже познакомилась с детьми и ко многим привязалась – она не уверена, захотят ли родители этих детей принимать её помощь теперь, и Элли стыдно, что долгое время она о фонде вовсе не думала, и всё же, девушка не уверена, что готова вверить кому-то всю документацию и передать вожжи. Уж точно – не тому, кто посадил Чарльза. «Ты с таким уважением относишься ко всем живым существам: к русалкам, к маленькому дракончику. Что тебе сделал Чарльз? А мой сын?» в который раз Элоиза задаёт себе этот вопрос, будучи неспособной действовать, пока не найдёт на него ответ… И переводит взгляд выше макушки Анатоля, опасаясь, что взгляд в глаза может выдать её настроение.

К счастью, чашка в этот момент покоилась на подносе и не разбилась о стол, когда Элли словно парализующим заклинанием ударило. На противоположной стене гостиной интересное украшение: портрет. Обычная практика для домов чистокровных, в нём не было бы ничего удивительного, если бы не изображенная на нём женщина. Женщина, которую Элоиза знала с детства, женщина, не жалевшая посещавшим её дом детям лишний кусок пирога за ужином, женщина, родившая лучшего друга Келли. Дорея Амальдина миссис-Поттер-первая. И несмотря на разделявшее их расстояние, Элоиза готова поклясться: Дорея смотрит на неё, выпрямившись и вызывающе вздёрнув подбородок – очень «Блэковская» поза. «Тебя нет. Ты умерла, а он мой. Это я теперь живу в его доме и ношу его сына, я» мысленно твердит Элли. Лично ей Дорея не сделала ничего плохого ни при жизни, ни после смерти, но отделаться от этого странного ощущения соперничества при виде любого напоминания о первой жене Чарльза, было нелегко. Совершенно забыв об Анатоле, Элоиза пожирает глазами портрет и крутит на пальце обручальное кольцо.

«Что толку, если у тебя нет самого главного? А у неё было: Чарльз. Она этого не заслуживала, он её даже не любил» воспользовавшись замешательством Элли, тень с шипением подаёт голос, и во взгляде голубых глаз проскальзывает что-то стальное, как у Келли. Может, Дорея вовсе не была такой безгрешной, и Чарльзу не стоило терзать себя чувством вины? Какой мужчина будет держать у себя в гостиной портрет чужой жены, если только этот портрет не вызывает у него тёплых чувств? 
— Это Дорея? Почему она здесь? – сейчас не до приличий и в голосе откуда-то появляется хрипотца. Похоже на извращенный мотив, и радоваться бы, что нащупала связь, но Элоиза внутренне сотрясается от гнева, а тень, напротив, вибрирует от этих эмоций, что урчащая кошка. Любой другой мотив: зависть, конкуренция, желание поднять собственный статус был бы девушке понятнее. Но Дорея! Словно месть первой жены, протянувшей ледяную руку с того света. "Ты ничего не изменишь. Он и там будет любить меня, слышишь?" вздёргивает Элли подбородок так же, как фигура на портрете.

Отредактировано Eloise Travers (2021-10-17 15:23:07)

Странно, но Дорея  на портрете  молчит  —  не пытается вступить в разговор, как один из портретов, в изобилии висящих на стенах Хогвартса.  Впрочем, её эмоции понятны и без слов: она, конечно, не могла не заметить свой браслет на руке Элоизы, и ей неприятно, может быть, даже больно. Несмотря на враждебный  настрой Элли, кое- что  общее  у  первой  и  второй  миссис  Поттер  было: они  обе  самозабвенно,  обожествляюще  любили  Чарльза. Любили до такой степени, чтo даже знание об его истинной природе в этих чувствах ничего не изменило. Дорея принесла  клятву  и  хранила  секрет  мужа  до  самой  смерти.  Будучи  не  в  силах  стать  любимой,  первая  миссис Пошер стала идеальной. Элоиза и раньше бьша далека от звания идеальной светской леди, безупречной хозяйки, принимающей  гостей в великолепном  доме, а теперь и вовсе пребывает в светской  опале. Они были очень разными  — красивая,  сдержанная, уверенная  в себе Дорея  Блэк и хрупкая Элли Трэверс, болезненно  ревнивый, жадный  до  любых  проявлений  любви  тихий  омут.  Наверное,  Дорея  видела,  как  Элоиза  смотрела  на  своего крёстного. Когда девочка в голубом платьице выросла   в   старшекурсницу,   неуклюжую,   угловатую,   но начинающую обретать женственность, её взгляды уже не могли укрыться от понимания женщины  взрослой. Но Дорея никогда не подавала  виду, что замечает  — у неё не было причины считать крестницу мужа соперницей и ставить себя и её в неловкое положение. Просто тогда она не знала, как упрямо и цепко увивает свою опору саженец из сада Лощины. Этого не знала даже сама Элли.

И вот, они неожиданно поменялись ролями: молодая цветущая миссис Поттер и сторонняя наблюдательница. Но человек,  за  которого  велась  эта  странная  борьба, теперь равно далеко от них обеих, даже будучи живым. Нечестно! Несправедливо!
—  Общаться  с  детьми совсем не сложно, главное  —  уметь их слушать. Ты же общался со мной  и Келли,  когда мы были  маленькими... Было  весело  —  в бывшей  комнате  Элоизы, в Лощине, до сих пор стоит русалка из песчаника, подаренная  Анатолем. Мысль об этом снова  вышибает  из-под  ног  с  трудом обретённую опору, и мысли Элли уносятся далеко от детей и фонда. Не потому ли ceйuac Розье хочет получить фонд Чарльза, что не мог раньше получить его жену? Может, он поклялся разрушить жизнь Поттера, или что там делают отвергнутые влюблённые? Или не отвергнутые...

- Были дружны… — повторяет Элли рассеянно. И мысленно добавляет «тяжело переживал её уход». Анатоль не был другом Чарльза в Хогвартсе, если бы был, она бы, наверное, слышала об этом – Чарльз часто рассказывал школьные истории про себя и папу, но Анатоль Розье в них не фигурировал. Иногда он появлялся в папиных рассказах, словно они с Чарльзом, находясь в одном обществе, не пересекались, существовали параллельно. Элоиза думала, это потому что Чарльз учился в Гриффиндоре, а папа – в Слизерине. Но, кажется, причина была иной.
— А после школы? Не помню, чтобы ты появлялся на мероприятиях Поттеров – склоняет голову набок Элли, окидывая Анатоля изучающим взглядом, словно видит его впервые. Для них с Келли особняк Поттеров был вторым домом детства. Пока Бен не уехал в Швецию, а Келли не отправился в Хогвартс, они с братом часто прибегали пешком через лес: Келли – поиграть с Беном, а Элли, если вдруг крёстный окажется не занят, ещё и походить за ним хвостом. Дорея присматривала за детьми, чтобы их игры не вышли за допустимые рамки, и в жаркую погоду отправляла к ним эльфа с домашним лимонадом. Но Анатоль Розье не был частью той привычной, детской картинки. Не странно ли – заказывать портрет кого-то, кого ты редко видел и с кем не поддерживал близких отношений после школы? Или поддерживал, но так, что никто этого не видел? Кстати, с чего писали этот портрет? Вдруг впервые за все эти годы Элоиза задумывается: Анатоль – ровесник Чарльза, но до сих пор не был женат.

— Портрет не разговаривает? Как странно. Она выглядит на нём грустной, совсем не такой, как при жизни… У Чарльза висит… висел другой – на том портрете Дорея с улыбкой приседала в реверансе. Чарльз снял его, когда у них начались отношения, чтобы не смущать Элли присутствием предшественницы. Левой рукой Элоиза снова хватается за украшенное браслетом запястье правой. Дорея на портрете, кажется, ещё выше вздёрнула подбородок, услышав прошедшее время, применённое к другому её портрету. Может, она просто не хочет разговаривать с ней, Элли? Но при жизни-то ей было грех на что-либо жаловаться, никто не виноват в том, что традиционные зелья от драконьей оспы на неё не подействовали. 
— У Дореи была прекрасная жизнь. Любая женщина о такой может только мечтать – раньше Элли так думала, потому что Дорея была замужем за Чарльзом, сейчас понимает, что дело не только в этом: какими бы ни были отношения между ними, Чарльз был ей верен, она родила и вырастила своего ребёнка в безопасности, в полной семье. Сын Элоизы будет расти без отца и с клеймом. И одной короткой вспышки этой мысли достаточно, чтобы захотеть поджечь портрет и стоять рядом, наблюдая, как обитательница рамы корчится в огне. Но может, злиться нужно вовсе не на Дорею… Или не только на неё?

— Разве? — поднимает брови Элли в ответ на слова Анатоля о гриффиндорцах и слизеринцах. Он ведь не может не помнить, что пaпa был слизеринцем, а Чарльз   —   гриффиндорцем, и они дружили долгие годы, познакомившись в библиотеке, пока их факультеты болели за свои команды во время квиддичного  матча. Элоиза слышала  эту историю десятки  раз, она очень ей нравилась. Чарльз говорил, папа был удивлён и долгое время не мог поверить в то, чтo его новый приятель правда  с Гриффиндора. Скорее всего, Анатоль просто не пожелал дружить с Чарльзом  уже тогда, видя, как к тому относится Дорея. Элоиза  сама ревнива и может это понять, но ей не нравится, чтo Розье прикрывает свою антипатию какими-то иными, сторонними мотивами.

В таком случае для него немой портрет действительно  удобнее. Умей нарисованная Дорея разговаривать, она бы поведала  Анатолю много чего неуместного  и раздражающего, как Элоиза сейчас. Много такого, что он слышать не хочет, Элли явственно ощущает это по надтреснутости его голоса, по напряженности  позы. Розье комфортнее в своих мечтах, с бессловесной Дореей, застывшей, как насекомое в янтаре. Она не может сказать ему, что жила той жизнью,  которой пожелала, понимала и принимала последствия своего выбора. Не может сказать, что ни Чарльз, ни кто-либо другой не виноват в её смерти. Анатоль  может сидеть  здесь  со  стаканом  чая  или  чero покрепче, и раздувать в воображении любые  картинки, как Элоиза в своих сноходческих мирах. С той лишь разницей, что миры Элли не вредят никому, а Розье, поверив в плоды собственного воображения, уничтожил её семью.  Да, теперь Элоиза в этом не сомневается: мучимый стремлением отомстить за Дорею, Анатоль действительно сдал Чарльза аврорам. Рабастан не ошибся,  слишком  многое  указывает  на  это, чтобы быть совпадением.
—  Лучшего?  —  повторяет Элли странным, замороженные голосом. И в её голубых глазах, устремлённых  на дядюшку, вдруг проглядывает нечто   очень тёмное, нехорошее, словно Розье сказал нечто крамольное, богохульное до крайности. «Лучшего, чем Чарльз?» Этo, нужно  понимать, его, Анатоля? Так что же он не сражался за Дорею, а трусливо наблюдал из кустов? Делал вид, что принимал её выбор, а сейчас, когда она уже не может  возразить, решил отыграться... И правда верит, что Дорея бы это одобрила? У первой миссис Поттер был выбор — любить или 6ытъ любимой в браке. Она  его  сделала, не в силах противиться своим чувствам к Чарльзу и желая быть рядом с ним.

—  Чарльз  —  самый ответственный, благородный и любящий мужчина, какого только можно представить — не выдержав, Элоиза сжимает маленькие веснушчатые кулачки, и лицо её вспыхивает.
— Он наблюдал меня с рождения, поддержал больше всех, когда я потеряла Mepoпy, Чарльз всегда был верен своей семье и помогал многим другим!  —  с  каждым  перечислением  Элли, возмущенная и расстроенная,  словно становится  выше  ростом, привставая  с дивана. Дорея на портрете замирает,  глядя на  эту девочку с пониманием, но обеспокоено. Голос Элли вдруг ломается, вместе с чем-то ещё внутри, до этого момента составляющим   преграду  на  пути  к  единственно  верному сейчас  решению. Чашка с чаем, которую девушка держала  в руке, падает на столешницу и остаётся лежать на боку, разлив  вокруг  себя коричневое  чайное  море. Элоиза, резко побледнев, опускается на место и шепчет:

—  ...прости,  дядя Анатоль.  Я сейчас  мнoгo  нервничаю  —  извиняясь и за чай, и не только за него. Она уронила чашку случайно, но всё получается  очень кстати. Домовика в поместье нет, и Розье приходится  самому встать, чтобы ликвидировать беспорядок. Элли остаётся лишь незаметно поднести  руку к своему украшению на шее, быстрым движением  открывая прозрачный  камень. Дорея  на портрете приходит  в волнение, опирается  на раму, стучит по ней ладонями, но (действительно к счастью) молчит. Молчит даже тогда, когда Элли проносит ладонь с зажатым в ней крохотным пузырьком над оставленной без присмотра чашкой Анатоля. Что-то тёмное и душное застилает сознание Элоизы, опутывает дьявольскими силками, не давая опомниться и подсказывая порядок действий: быстро вернуть пустой пузырёк в ожерелье, защелкнуть камень и сесть на диван с выражением замешательства на лице. «Ты мстил за Дорею, а я oтомщу за Чарльза».

На секунду Элоизой овладевает странное чувство, словно её саму заперли в раме портрета. И из его глубин она наблюдает, как дядюшка Розье, подаривший ей русалку из песчаника и незабываемое приключение в Гебридском драконьем заповеднике, подходит к своему креслу, спокойным движением поднимает чашку кофе… Вот ещё сейчас она может его остановить. И сейчас всё ещё может. Вот это мгновение последнее, когда можно всё отыграть, крикнуть «не пей!», да хоть разыграть истерику и выбить чашку из рук Анатоля. Даже связки на шее Элли чуть напрягаются, словно готовясь сформировать мысль в звук. Но в следующую секунду, когда Розье делает глоток из чашки, рука девушки торопливым жестом обвивается вокруг её живота. Она делает это ради него, ради их с Чарльзом сыном, лишенного отца. И просто потому, что… Не может не сделать. Укладывая пузырёк в ожерелье, она уже подсознательно это понимала. Келли как-то сказал, что если вышел из дома с ружьем, то не выстрелить из него уже невозможно.

Элли приподнимает губы в странной, замёрзшей улыбке, откликаясь на брошенное Розье «всё в порядке», и сжавшись внутренне в пружину. Как быстро должен подействовать яд? Как это вообще происходит? А вдруг, придётся ещё ждать и ждать, вести разговор, понимая, что она… Нет, этого Элоизе не выдержать. Но долго ждать не приходится. Не успевает Элли бросить через плечо быстрый, недобрый взгляд на заволновавшуюся в раме Дорею, как снова раздаётся глухой стук упавшей чашки. Лицо Анатоля приобретает удивлённое, недоуменное выражение. Такое было на лице Элли, когда вместо Чарльза к ним домой явились авроры с обыском, и это воспоминание, от которого до сих пор в глазах закипают слёзы, позволяет Элоизе удержаться на грани своего решения, сохранить ту спасительную сейчас злость, которая руководила её рукой. «Он это заслужил. Тебе тоже было больно, и Чарльзу, и малышу ещё долго будет больно, из-за него».

По-прежнему молча, девушка облизывает пересохшие губы, вздрагивает и отступает на шаг, едва не вскрикнув, когда Розье падает на ковёр и страшным, незнакомым голосом хрипит её имя, словно уже взывает к ней из могилы. Так вот, как выглядит умирающий человек. Умирающий от твоей руки. Интересно, сколько раз это видел Чарльз? Что чувствовал?
- Ты разрушил мою семью и жизнь нашего с Чарльзом сына. Из-за тебя он родится с клеймом – начинает Элли тихо, дрожащим голосом, в котором отчетливо слышатся нервные слёзы. Ей страшно, она никогда не увидела умирающих, даже Дамиана мёртвым не видела, а папа выглядел так, будто заснул. Не хрипел, не пытался двигать впадающими в оцепенение членами. И всё же искры, попавшей в костёр тлеющей злости, оказывается достаточно, чтобы придать голосу девушки уверенности. Нервные постукивания нарисованной Дореи выступают в роли кузнечных мехов. Анатоль должен уходить с мыслью о том, что возмездие его настигло. Но Элоиза планирует сделать кое-что ещё. Отнять у него самое ценное, как он отнял у неё:

- Кто тебя просил лезть к нам? Думаешь, что я наивная дурочка, что я не знала, кто такой Чарльз? Он ничего от меня не скрывал! И мне всё равно, мне нужен был только он, рядом, со всеми его демонами, со всем, что есть в нём. И она… – Элли, не стесняясь уже покатившихся из глаз слёз, яростно мотает головой в сторону портрета:
- …прекрасно всё знала! И тоже любила его таким. У тебя никогда не было ни единого шанса. Потому что Чарльз – мужчина, каким тебе не стать никогда. Мужчина, неспособный на подлость по отношению к близким. Ты поступил, как крыса, и умрешь крысиной смертью. А Дорея тебе и на том свете плюнет в лицо за то, что ты сделал. Тебе никогда не владеть ничем из того, что принадлежало Чарльзу – выдыхает Элли яростная, покрасневшая, с растрепавшимися волосами, таким непривычно озлобленным выражением на кукольном личике, что похожа на иллюстрацию фурии, богини мести из легенд древнего Рима. Лицо Розье бледнеет, сердце Элоизы глухо стучит у неё в ушах, но то же неуловимое нечто, толкавшее её под руку, сейчас шепчет «замети следы, чтобы это было похоже не на отравление. Он одинокий, внезапно отпустил эльфа, жил со странным портретом – с такой жизнью можно и расстаться пожелать, а?»

- Экскуро! – взмахивает палочкой Элли, убирая следы кофе с ковра. Затем наводит палочку на осколки чашки (забавно, в спокойном состоянии она бы ни за что до этого всего не додумалась):
- Репаро! – закручивает, заставляя их соединиться воедино, наклоняется, чтобы поднять починенную чашку, делает глубокий вдох, словно собирается нырнуть в воду:
- Вот так – чашка оказывается в одеревеневших, сжавшихся наполовину пальцах Анатоля. Он не следит за девушкой взглядом, не дышит, выглядит совсем мёртвым. Наверное, в его чашке остались какие-то следы яда и будет правдоподобно… Свою чашку и папку с бумагами фонда Элоиза прижимает к груди, выбегая в холл, за верхней мантией. Её тут не было, Розье был один, и никто, кроме немного портрета, не докажет обратного. Но едва ли те, кто придут в дом после неё, будут играть с Дореей в шарады. Аппарирует Элли сразу, как только заступает за территорию поместья.

- Госпожа будет ужинать? – в удручающе тихом холле другого поместья её встречает Тинкер, с беспокойством глядя на лихорадочный румянец на лице хозяйки. При мысли о еде и бледном, одеревеневшем теле на светлом песочном ковре, Элоизу наконец «пробивает». Сунув в руки эльфу папку и чашку, она бегом бежит в ближайший туалет, где с характерным звуком опускается на колени перед унитазом. Пятью минутами позже Тинкер помогает бледной, дрожащей госпоже подняться в спальню и получает наказ принести ей чашку травяного чая. Не эту чашку, другую, эту пусть уничтожит и денет куда-нибудь, так, чтобы никто не нашел и не знал, даже сама Элли. До самого рассвета Элоиза ворочается в постели, отмахиваясь от тяжелых, дурных снов, то и дело просыпаясь с ярко вспыхивающей мыслью «Уже нашли?»