Алекс нихуя не знал об устройстве сорбонн и гарвардов, но, чем больше общался с Ни-ко-ла-сом, тем крепче убеждался в том, что высоколобая среда, в которой жил, крутился и работал братец, ничего общего с реальным миром не имела. Конечно же, естественно, разумеется, если бы умер – хоть насколько внезапно, хоть какой молодой, хоть какой знаменитый – профессор какой-нибудь Лиги Плюща или любого другого элитного клуба колов в задницах, общественность, причастная к усопшему, пошумела бы немного и успокоилась. Студенты бы посыпали голову пеплом, сходили бы на мемориальную лекцию и продолжили жить своей жизнью. Может, кто-то особенно ретивый посвятил бы умершему профессору свою академическую карьеру (не факт, что профессор такому дару бы обрадовался, но это был уже другой вопрос). Но на этом, в целом, всё. Потому что в йелях, гарвардах, сорбоннах и оксбриджах в целом всё-таки учились нормальные, пусть и не без ебанцы, люди.
Чего Ни-ко-лас почему-то не брал в расчёт, так это того, что эти самые нормальные люди с вероятностью примерно 80% в руки без перчаток бы не взяли ни одну из книг их отца. И на известие о его смерти в лучшем случае бы сказали что-то вроде: «А ведь он был ещё не так и стар», что подразумевало бы, что Джонатана Кинга им, конечно, жаль, но не до опиздения, не до скупой академической слезы, обронённой на диссертацию с непроизносимым названием. Потому что их отца, блять, читали совершенно, окончательно, нахуй отбитые люди. Те, которые верили в паранормальное, в теории заговоров, в мистические происшествия и в оживших кошечек и бабушек, которые после смерти отказывались откинуться окончательно. И вот эти отбитые люди по-своему скорбели и выражали привязанность. Не то чтобы у самого Алекса был в этом большой опыт, но он бывал на Комик конах и прочих фанатских тусовках, и примерно представлял, как опустошает ебанько потеря кумира. Было странно, что за ними до сих пор не увязался никто, кроме потрёпанного «опеля».
Алекс сначала честно задумался, с чего начать просветительскую деятельность, но потом решил просто махнуть на это рукой. В конце концов, Ни-ко-лас, может, первый и последний раз сейчас соприкасается с реальной жизнью, зачем ему лишний раз парить мозги тем, что люди бывают одержимыми, оголтелыми, неумеренно влюблёнными в людей или в творчество других людей, которых они даже не знают, и во всём этом до опупения настойчивыми? Захочет, потом просто погуглит как-нибудь для общего образования фанатские сборища.
- Я буду опиздительно рад, если ты прав, - вздохнул Алекс и в задумчивости запустил пятерню в волосы.  Думал он, правда, о второй и третьей порции вопросов, которые братик насовал ему в панамку. У Алекса столько раз в жизни обламывались какие-то проекты, что говорить о том, что висело над пропастью на тонком волоске, он не очень любил. Но и Ни-ко-лас всё-таки не чужой человек, хотя Алекс уже не раз задавался вопросом, благо ли это, потому что ну каким-то уж слишком пиздюком выходил его сводный братец, хотя, казалось бы, они когда-то начинали как сперматозоиды одного и того же человека.
- Лишний раз помелькать перед камерами и вляпаться – это разные вещи, - всё же решил пояснить Алекс. – Внимание к актёрам – это в первую очередь внимание к их проектам. И если хочешь вписаться во что-то большое, надо об этом помнить. Покупают же не только твою морду и актёрские данные. Репутацию. Только не говори, что у тебя в Сорбонне не так. Вляпаешься в скандальчик и всё, попрощаешься со своей распрекрасной карьерой.
Оставалась третья порция вопросов. Наверное, самая важная, потому что Ни-ко-лас вроде бы имел в виду то, что спросил. Алекса бы не задело, если бы он стебался, потому что Ни-ко-лас, конечно, был ему сводным братом, братюнечкой, братишечкой, бро, но это в их ситуации особо ничего не значило: десятки лет они даже не знали о существовании друг друга. Но Ни-ко-лас вроде бы не стебался, поэтому и ответить вроде бы нужно было серьёзно. И относительно откровенно.
- Типа того. Пока не знаю. Но я дошёл до решающих прослушиваний в новый сериал НВО и теперь жду ответа, - пояснил Алекс и зачем-то опустил взгляд на телефон, почему-то всё ещё хранивший молчание. Не может быть, чтобы Линн не загуглила, что случилось, в ту же секунду, когда бросила трубку. И не может быть, чтобы загуглив, она не перезвонила. Но телефон молчал, уведомлений о сообщениях на экране тоже не было, и Алекс смутно подозревал, что звонить придётся ему самому.
Тем временем Ни-ко-лас – очень предсказуемо – не словил шутку про Сорбонну, и Алекс, не удержавшись, улыбнулся. Наверное, в Ни-ко-ла-со-вом мире Сорбонной и «Лигой плюща» не шутили. А потом Ни-ко-лас подъебнул его самого с такой серьёзной мордой, что сразу же стало ясно, что шутить он тоже не очень умеет. Алекс расхохотался.
- Не говнись, братиш. Это ж не всегда подростковый бунт. Я вот всегда хотел быть актёром, - Алекс поправил урну с отцовским прахом, чтобы стояла поудобнее. Хотелось бы, наверное, в духе какой-нибудь сентиментальной передачки Опры сказать, что отец всегда поощрял это желание, но папенька вообще-то не поощрял никаких его желаний. Не осуждал, конечно, тоже, и на том спасибо. – Калифорнийский заканчивал. Школу театра, кино и телевидения. Можно сказать, последний подарок маминого бойфренда из Юкей.