Квинтус допивал вино, глядя, как розовый клубкопух расправляется с куском ветчины, который с трудом стащил с тарелки. Зверёк на миг оторвался от угощения, но только для того, чтобы полакать молока, а затем вновь вернулся к своему занятию. Не то, что бы он начал сразу доверять волку, стоило тому положить для него еду, но всё-таки сейчас лишь настороженно посматривал время от времени на нового знакомого, не пытаясь больше убежать…
К зверью, особенно мелкому, оборотень всегда относился снисходительно. Делить с ними – даже в лесу – нечего. И пусть в лесу не водится пушистиков, зато там вдоволь лис, ласок и бурундуков, которым Уоррингтон мог даже кидать оставшиеся после обеда кости или потроха. Пусть полакомятся, ему не жалко.
А теперь, глядя на питомца Гестии, он невольно возвращался мыслями в прошлое. В то время, когда приезжал на каникулы из Хогвартса. Он помнил тяжёлые двери старого дома, что распахивались перед ним, свет, падавший из окон на высокую лестницу, Селестину, выбегавшую к нему навстречу с васильковым клубкопухом на руках. Того зверька звали Снежок. По мнению Квинтуса, имя не слишком сочеталось с цветом пушистика, однако, кажется, он даже не выдавал ничего подобного сёстрам и младшему брату вслух. Впрочем, последний поначалу был настолько маленьким, что всё равно бы не понял иронии… Уоррингтон поил молоком мохнатое существо, давал ему курятину и колбасу. Странно, эти воспоминания не несли в себе ни горечи, ни боли – совсем недавно волк говорил, что не собирается встречаться с родными, которые вряд ли будут рады его появлению. А если и встретится, то лишь для того, чтобы снять с них  побольше галлеонов, гарантируя, что вновь исчезнет на год-другой и за это время точно их не потревожит. В конце концов, идея была здравой – вне зависимости от вируса ликантропии, старший сын мог претендовать на наследство. И если он отказывался от возможности получить то, что полагалось ему по закону, чтобы окончательно не испортить репутацию чистокровной семьи, папаша и братишка могли раскошелиться. Всё правильно, всё логично. Но почему-то в душе все равно – как бы ни убеждал себя оборотень в обратном – оставалась обида, как незаживающая до конца, временами саднящая, хоть и не причиняющая особого беспокойства, рана. Он давно примирился со своим положением, и если бы мог продолжать ту кочевую, вольную жизнь, какую вёл последние годы, то вряд ли в принципе потревожил бы родных. Но раз он вынужден был теперь зарабатывать законными способами, то уж, как говорится, извините. Тут все средства хороши…
Но вот детские, радостные воспоминания о том, как он приезжал на Рождество, смеялся, играл со Снежком, делая ему дорожки из маленьких кусочков сыра или кидая сухарики, не несли и намёка на неприятие или грусть. Хищникам не свойственно углубляться в полутона, концентрироваться на оттенках чувств. Тогда Квинтус был счастлив – и без разницы, что случилось потом.
- Жри давай, - волк погладил розовую мягкую шёрстку. И когда зверёк недовольно отошёл в сторону, явно давая понять, что хочет насладиться долгожданным ужином в спокойствии, только усмехнулся. Снова отпил вина, ощущая, как по телу вместе с усталостью растекается и приятное тепло. Сейчас он не пытался загадывать ничего не будущее – просто плыл по течению, наслаждался моментом, не более того.
   Он почувствовал присутствие Гестии ещё до того, как она заговорила – её запах, смешанный с ароматами травяного шампуня и крема, показался настолько ярким, настолько будоражащим, что оборотень вскинул голову и взглянул в сторону двери за пару мгновений до того, как волшебница перешагнула порог кухни.
- Если этот парень маленький, то вовсе не значит, что он и безобидный.
Квинтус, не отрываясь, смотрел, как тонкая ночная рубашка обрисовывает контуры её тела, как влажные волосы падают на плечи, и совершенно не думал о том, что ему могут сегодня понадобиться какие-то зелья.
- Выходит, его зовут Сахарок? Нет, спасибо, мы уже поели ветчины, этого вполне хватит.
Он окончательно опустошил бутылку, поставил на пол, чтобы зверёк ненароком не разбил её, и поднялся с табурета. Привлёк к себе женщину, что как раз закончила выставлять перед ним пузырьки с зельями.
- Если мне что-то и потребуется сегодня, так это возможность оказаться с тобой в одной постели.
Квинтус чувствовал тепло тела под воздушной тканью – и инстинктивно прижимал Джонс ещё крепче, попросту не в силах отпустить её. Внезапное желание было слишком резким, оно било под дых, путая мысли и не давая возможности рассуждать хотя бы относительно здраво.
- У меня, правда, не было никого, лучше тебя. Стоит тебе оказаться рядом, и я просто не могу думать ни о чём другом…

- Рядом со мной тебе точно будут сниться только хорошие сны, - он намеревался приподняться с табурета, обнимая Гестию, но ощутив, как её ладони пытаются надавить ему на плечи, чтобы заставить опуститься обратно, сопротивляться не стал. Вновь уселся. Правда, отпустил волшебницу не сразу. Ещё некоторое время – недолго, быть может, несколько мгновений – продолжал прижимать её к себе. А затем ответил на беглый и едва ощутимый поначалу поцелуй чересчур порывисто, заставляя его продолжаться, как минимум, пару секунд.
- Договорились. Я подожду, пока ты выпьешь чай, - правая рука всё-таки скользнула ниже по бедру женщины, приподняла подол ночной рубашки и коснулась разгорячённой после ванной кожи. Квинтус даже заставил себя улыбнуться – не слишком весело, но почти спокойно, без намёка на нетерпение или обиду. – И мне правда хочется верить, что ты рада. И твои зелья – не повод, чтобы держать меня на расстоянии.
Вообще, волк смутно понимал, зачем сейчас нужны какие-то зелья. Усталость и полученное удовольствие  дают возможность уснуть куда лучше, чем любые отвары. А если потом выпить чего покрепче – того же виски – то утром вообще будет непросто вырваться из сновидений. Оборотню ли не знать? Случалось и так, что кому-то из ребят, живших с ним в Стае, приходилось заходить в его палатку и будить, когда наступало время дежурства. Проснуться самому не получалось, несмотря на постоянное ощущение тревоги, которое никак не выходило заглушить, пока он жил среди тех, кого считал товарищами по несчастью.
Впрочем, нет. Случившееся с ними – тот самый вирус, что каждое Полнолуние заставлял выходить на охоту в поисках очередной жертвы – мало кто вслух называл несчастьем. Подобное нытьё точно не встретило бы понимания. И если честно, сам Уоррингтон, ожидая появления Полной Луны, ожидал и освобождения. От всего – от любых условностей, опасений, непонимания. Это была абсолютная, ничем не ограниченная свобода. И она не кончалась там, где начинается свобода другого, как писали в старых магловских декларациях. Она продолжалась ровно до тех пор, пока хватает твоих сил – и больше на пути не стояло никаких барьеров.
Это можно назвать несчастьем?
Вряд ли.
Сейчас Квинтус вынужден был отказаться от этой свободы. Так уж сложилось, так распорядилась судьба. И, откровенно говоря, волк не особенно дорожил жизнью, как таковой. Зачем нужна жизнь, не приносящая удовольствия? Как можно смириться с серыми беспросветными буднями, когда каждый день похож на предыдущий тем, что не несёт в себе радости? Нет, от подобного существования он точно отказался бы. Пожалуй, умирать было бы обидно – не только для него, а для любого, кто чувствует возможность жить, ощущать яркие, почти осязаемые запахи, что накрепко привязывают тебя к этому миру, вкус вина и безудержное желание наслаждаться каждым мгновением на полную катушку.
Но всё-таки оставаться на этом свете, отчётливо осознавая, что он вынужден подчиняться обстоятельствам, чтобы лишь иметь шанс проснуться завтра, увидеть в окне клочок неба и хлебнуть дешёвого пойла, притуплявшего отчаяние, Уоррингтон не согласился бы.
Может быть, оборотень придумал эту любовь, когда ему было совсем уж невыносимо, когда появилась необходимость зацепиться хоть за что-то, чтобы оставаться наплаву.
Может, и так.
Но факт оставался фактом – Джонс была одной из причин для того, чтобы пойти на сделку с аврорами, чтобы предать всё, служившее основой бытия прошедшие двадцать лет. И даже, пожалуй, главной причиной.
И сейчас он совершенно не жалел о своём выборе. Просто впитывал её аромат, чувствовал каждое прикосновение и утопал в звуках голоса, очень стараясь сконцентрироваться на понимании слов. Хотя они порой куда менее важны, чем интонации.
Чтобы немного отвлечься, Квинтус взглянул на клубкопуха, который, проследив за Гестией, вновь попил молока, видимо утомившись бороться с ветчиной. Но затем вернулся к толстому ломтю, что недавно стащил с тарелки.
- Кажется, Сахарку всё-таки нравится угощение. И, к слову, я смогу поучить его рычать и кусаться. Не сомневаюсь, после моих уроков он будет прокусывать палец до крови.
В каждой шутке есть доля правды. И волк действительно думал, что сможет разбудить в пушистике настоящего зверя. В конце концов, зверь сидит в каждом из нас. Порой просто не получается это принять. И требуется помощь со стороны, чтобы помочь ему вырваться на волю.
Квинтус с сожалением вспомнил, что вина больше не осталось. Потянулся, закинув руки за голову и сцепив пальцы в замок.
- Ты никогда не пила виски, который делают во владениях семейства Блэк? Я недавно попробовал. Отличная выпивка, такую в Лютном точно не купишь…

- То есть, тебя безобидной назвать нельзя? – Уоррингтон чуть заметно приподнял бровь, взглянув на собеседницу. Впрочем, подобный поворот удивлял не слишком – волшебница, занимавшаяся артефактами, вряд ли не могла при желании защитить себя, пусть и не слишком разбиралась в боевой магии. – Я это учту. На будущее.
Он вновь поудобнее уселся на табурете, положив руки перед собой и задумчиво наблюдая за тем, как Гестия сажает клубкопуха себе на колени.
Совсем недавно Квинтус не врал – ему было очень жаль, что женщина оказалась на Рождество в Хогсмиде. Это было правдой. И если прежде он мог говорить о случившемся  с небрежной улыбкой, думая, прежде всего о том, что охота, судя по всему, вышла удачной, пусть даже и самому после неё пришлось залечивать раны, которые, кстати, заживали на оборотнях довольно быстро, то теперь прекрасно знал, что вспоминая ту ночь – точнее говоря, пытаясь представить её с чужих слов – он будет постоянно наталкиваться на мысль о том, что мог встретить там Джонс. И эта мысль будет гасить азарт, вызванный множеством свидетельств о происходившем тогда в деревне. И заставит снова и снова спрашивать себя, кто всё-таки был виноват в случившемся. Потому что там, в этой кровавой вакханалии, могла пострадать женщина, о которой волк столько времени мечтал. Обычно подобные рассуждения приводили Уоррингтона к одному вполне понятному, на его взгляд, и более чем логичному желанию – желанию убивать. Но именно сейчас ему хотелось думать не о тех, кто бросил его к окрестностям Хогсмида прямо перед Полнолунием – до этого ещё дойдёт черёд – а о сидевшей рядом с ним волшебнице. Об этом зимнем вечере. О предстоящих сладких часах, что отделяют их от нового дня.
Оборотень проследил за тем, как женщина поднимается с места, посадив на плечо пушистого розового питомца, который только что едва не уснул у неё на коленях.
- Конечно, не против. Пусть спит, где привык. Разве он может помешать?
Квинтус даже не обернулся. Обычно, где бы он ни находился – хоть в Стае, хоть в какой-нибудь забегаловке в Лютном переулке – его доводили буквально до белого каления попытки подойти к нему со спины. Без разницы, с какой целью это делалось. Даже если с совершенно невинной – исключительно шутки ради – волк с лёгкостью мог врезать кулаком по зубам, даже не прибегая к магии, чтобы не было искушения ударить заклинанием потяжелее, одним из тех, после которых можно и не очухаться.
Но вот теперь он легко позволил Гестии обнять его, прикасаясь губами к виску, и даже не задумался о том, что ещё совсем недавно в её руках была волшебная палочка, с помощью которой женщина зажигала свет. Лишь слегка подался назад, чтобы в полной мере ощутить близость её тела и ненадолго закрыл глаза, жадно втягивая в себя воздух.
Возбуждение, которое резануло по сознанию, путая мысли, и разлилось густым терпким хмелем в крови в тот момент, когда Джонс появилась на пороге кухни, и её собственный запах – тот запах, который волк точно не спутал бы ни с каким другим – смешивался с ароматами шампуня и крема, никуда не делось. Быть может, чуть притупилось, стало не таким нестерпимым – и только.
И всё-таки Уоррингтон заставил себя разорвать это касание, подняться на ноги и повернуться к волшебнице. Взгляд скользил по её лицу, гладил шею, затем остановился на пару мгновений на груди, скрытой лишь тонкой тканью.
- Нет, мы никогда не состояли в родстве с Блэками. Я познакомился с ними случайно. Точнее говоря, только с мадам Блэк. В прошлое Полнолуние.
Наверное, было понятно - Квинтус вдруг вспомнил, что Гестия спрашивала его об этом, лишь потому, что надеялся немного отвлечься, подумать о чём-то, кроме того, как сильно он хочет вновь оказаться с ней в спальне.
-Именно в их землях устраивали охоту на оборотней. И когда вышло так, что я остался жив, а луна уже зашла, - оборотень усмехнулся, и, надо сказать, это вышло почти весело, будто он рассказывал какую-то забавную историю, не имеющую ни малейшего отношения к нему самому, - она приказала домовикам оттащить меня в охотничий домик, дала какую-никакую одежду и налила виски. Потому я и могу судить о выпивке, которую у них предлагают гостям…
Сумерки за окном совсем сгустились. И благодаря зажженному свету, казалось, что на Лондон уже опустилась ночь – таким тёмным, почти чёрным, выглядело небо за окном.
Даже не верилось, что этот день – слишком долгий, слишком странный, но всё-таки безудержно-счастливый – подходит к концу.
- Пошли в спальню? – Квинтус привлёк к себе Гестию настолько мягко, насколько был способен. Дотронулся губами до её щеки. – Ты не дала мне уйти, заставила мечтать о будущем. Сделай так, чтобы эта сказка не заканчивалась. Пожалуйста.