- Мерзкая тут погода.
Брехт ежится, и Грейбек видит, как у волка, который сидит внутри у парня, на загривке поднимается шерсть. Не в погоде дело. Мерзким в Эссексе, в лесах, окруживших особняк Ставки, кажется все - рельеф, атмосфера и положение. Последнее особенно.
В Стае неспокойно. Зализанные раны еще зудят, но не так, как неуверенность в следующем дне. Грейбек не обходит их больше, кольцом собравшихся вокруг костра и его обычно клокочущая внутри ярость, приобретает новые оттенки. Он много думает и мысли эти тянутся сплошь темные, роятся внутри, как пчелы в улье, и жалят-жалят. Ему не хватает Сэм, чтобы уйти от своих надолго и подумать, а Брехт разводит руками и говорит, что теперь, когда законники подобрались к ним так близко, он не знает лучших решений, кроме как залечь на дне и стараться не попасться.
Еще Брехт жалуется на погоду, наверно, считая, что стихию обвинить в их бедах проще и лучше, а еще что в Эссексих лесах хорониться не лучшая затея. Он не знает, что в них находится, кроме самой Стаи, с поредевшим её составом и утлым скрабом.
- Мерзкая, - кивает ему Грейбек и подтверждает, - скоро уйдем. Мне нужно, чтобы ты присмотрел за всеми, пока меня не будет.
Брехт выпрямляется. В глазах любопытство вперемешку с тревогой. Задать вопрос, о том, почему он, конечно, не задаст. Кивнет только, не споря, и почешет шею озадаченно.
- Если не вернусь до рассвета - уводи всех. И сделай так, чтобы место нашей стоянки здесь стало известно Министерству.
Тревога у Брехта сменяется откровенным страхом. Это разнится с его планами отсиживаться. Это не лезет ни в какие рамки его предприимчивой натуры, которая знает, что после того, как взяли Квинтуса, охотники и авроры могут знать каждого из них в лицо и по имени. Это не вяжется с инстинктами самосохранения, которые у них совсем звериные. Брехт дергается, собирается издать какой-то звук, но Грейбек останавливает его поднятым вверх кулаком.
У Брехта, наверняка, слишком много вопросов, но у его вожака слишком мало времени.

К воротам особняка Грейбек подходит все же не один. В компанию с собой он прихватил оленью голову. Хотел человечью, но да люди в этих местах редкость, а ему не показухи ради. Да и за рога держать удобнее.
Голова капает кровью из оторванной шеи и озирается вокруг пустыми, безразличными глазами. Кровь уходит в стылую землю, едва ли отмечая след, тянущийся от оставленного тела, кровь все еще на руках и одежде у Грейбека, куски мяса застряли под когтями. Он чуть-чуть успокоился на этой короткой охоте, но не настолько, чтобы остановиться, развернуться, уйти.
Голова летит через ворота, катится по аллее между другими, уже аккуратно высаженными деревьями. Она туда проникнуть может, он - нет, и несмотря на то, что его присутствие, как и присутствие его Стаи в лесах вокруг, наверняка, давно считано, ему надо дать понять, что он не уйдет.
Просто так - не уйдет.
Он сидит прямо на земле, пока ночь вокруг становится темнее, холоднее, злее. Он набирается злости у неё, и когда створки ворот ползут в стороны, поднимается на ноги, подталкиваемый этой злостью вперед. Она жжет изнутри. Она напоминает ему о потерях, о Сэм, горит под ногами, топчущими дорожку к особняку, и будто бы злость, а не чужая магия раскрывает одни двери за другими, проводя по лабиринту комнат, пока Грейбек с порога рычит в пустое пространство вокруг:
- СКАЖИ, ДОЛГО ЛИ Я БУДУ ВОЖАКОМ, ПОКА МОИХ ВОЛЧАТ БУДУТ ОТСТРЕЛИВАТЬ ОДНОГО ЗА ДРУГИМ?!
Под руку попадается канделябр, летит в зеркало, то со звоном опадает осколками, пугая лица на гобеленах. Стекло хрустит под ногами. Грейбек рычит.
- ЧТО ХОРОШО ТЕБЕ, ВПОЛНЕ УСТРОИТ И МЕНЯ?
У него пульсирует в висках, темнеет перед глазами, он бы убил кого-нибудь, если бы кто-то попался ему под руку.
Он не факт, что не убьет...
- МОЯ ВЕРНОСТЬ БУДЕТ ВОЗНАГРАЖДЕНА?
Грейбек слишком хорошо помнит тот разговор в начале января, чтобы не хотеть никого убить.

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!

Грейбек поднимается.
Чужое заклинание впечатывает его в грудь, вышибает воздух, хочет раскрошить ребра и заставить его плеваться кровью, но он крепче, чем любой другой в его положении и возрасте.
Для него ничего не меняется. Этот язык ему, в отличие от всех тех цветистых фраз, которые произносятся после, знаком. Во рту солоно, вдохнуть полной грудью тяжело, но это привычные ощущения. Волшебники избивали его всю его жизнь, а он всю жизнь бил их в ответ. Предположение, что что-то поменялось в начале января, теперь кажется ему нелепым.
Стая охотились, пережила обращение, убивала, удирала от обидчиков и зализывала раны, равно как и сотни раз до этого. Да, в рядах волков завелся один шелудивый, но все это уже было, уже много десятков раз было, не важно, с декретом Крауча или без. Чего с ними раньше не случалось - так это подсунутых якобы по милости списков охотничьих адресов. Чего раньше не бывало - так это направленного в спину прожектора, который направил на них… Кто?
Жопа самого Фенрира успела посидеть рядом с жопами благородных, его волки успели для этих благородных поработать пугалами по заказу, и что взамен?
- Ждал меня раньше? - Он поднимается. Грудную клетку перетягивают цепи боли, но боль - это хорошо. Это привычно и очень по-честному. Боль отрезвляет и на многое открывает глаза. Где-то там, в этих посиделках благородных жоп волчий лидер был представлен, как равный. Да как же… Особенно если припомнить, что каждый раз его сюда таскали с провожатым, будто боялись спустить с поводка.
- Что-то я не припомню, чтобы в этот дом мне открывали двери.
Грейбек сплевывает на пол. Кровь в слюне чувствуется отчетливо, а дышать все еще тяжело, да и движения дискомфортные, тупые, замедленные. Кажется где-то там, в легких от удара все же что-то лопнуло, да на ребрах могла зазмеиться пара трещин. Ничего, пройдет. Бывало и хуже.
- Мое любопытство?
Относительно чего? Как на них вышли законники? Стаю эти сукины дети искали и будут искать всю жизнь - это также непреложно, как само полнолуние. Как солнце на востоке утром и на западе вечером. Как то, что Фенрир пришел сюда отнюдь не из любопытства и даже не ради оправданий. Он пришел понять, почему в какой-то момент забыл о главном для себя правиле.
Волшебникам. Верить. Нельзя. 
- Я знаю только то, что ты не выполнил ни одно из своих обещаний...
Фигуру в кресле, с плавными движениями и не менее плавными речами в приближенных к нему кругах зовут “Милорд”. Перед ним кланяются, перед ним расшаркиваются, ему готовы вылизывать не то тощую задницу, не то чищенные ботинки, и в отсутствии природного его запаха и змеиных повадках сквозит такая сила, что Фенрир знает, что может не выйти отсюда. Весьма вероятно, что он и не выйдет.
Просто если он выйдет ни с чем, то и он сам и два десятка оставшихся в живых волков, все равно подохнут, просто смертью куда менее славной.
Ему привычно разговаривать на языке боли и борьбы.
И он достает палочку, швыряясь в волшебника тем заклинанием, которое так любила та, что, вероятно, была умнее его самого. 
- Bombarda maxima!

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!

Бдительность в начатой схватке нельзя терять ни на секунду, но иногда четкое её восприятие только мешает, давя на сознание бессмысленностью действий собственных и эффективностью противодействий соперника.
Фенрир не учился в школе, но впрочем, учись он там, ему бы это вряд ли помогло. Что-то ему подсказывает, что эта магия - не из тех, к которым готовят даже в старших классах, а еще, что тот, кто её насылает, таков, что скалить против него зубы - самоубийство чистой воды.
Хотя Фенриру же кажется, что в свои тридцать почти три он уже пожил достаточно и достойно хотя бы для оборотня, и ни один из возможных концов, когда бы он не наступил, не должен его смутить. Он не смущен и сейчас, но инстинкты выживания, вероятно, уйдут из него только вместе с самой жизнью. Когда невыносимо медленно для успевающего все осмыслить мозга и слишком быстро для почти ничего не успевающего сделать тела, едва ли видимая взгляду волна оборачивается против него, окружает со всех сторон и накрывает, сдавливая, он едва успевает крикнуть:
- Protego! - или это происходит по инерции, благодаря животным инстинктам только за мгновение до?
Щит фронтальный. Защитить он способен только грудь и лицо, не дает взорваться, превратившись в гомогенное месиво незащищенным органам под кожей живота, не дает им смешаться в кровавую похлебку вместе с мышцами, и раскрошить во все это белые кости ребер, но в спину по ощущения врезаются разом не то сотни камней, не то ножей и в воздухе не просто пахнет, а отчаянно смердит кровью.
Грейбек хорошо различает запахи. Эта - его.
Он крепче и прочнее других при прочих равных.
Он не теряет сознания, проваливаясь во все облегчающую пустоту, хотя на какие-то секунды и для него все смешивается - звуки, запахи, цвета. Глаза проще не открывать - перед ними круговерть оттенков, в которую превратились блеклые, темные цвета, наполнявшие залу. Сплошное пятно. Сплошное пятно боли - он сам. Едва ли чувствуются по отдельности конечности. Едва ли что-то хорошее означает тот холодок из морозных игл, который волной пробегает по тому, что некогда считалось телом, но он же и трезвит.
Получается услышать свое сердцебиение, свое дыхание. Дергаются пальцы на одной руке. Вторая все еще сжимает палочку.
Сколько времени до рассвета, когда Стая снимется и уйдет выполнять последний приказ вожака?
Грейбек поднимается. Сначала пол, потолок и стены все еще пытаются его запутать, шатаются, колышутся, меняются местами, крутятся в спирали, но обретают прежние места и возвращают себе стойкость, как и сам Фенрир. Распрямить разбитую спину невозможно, но можно сделать шаг по направлению к, а не от. Если таких шагов будет достаточно, то он еще сумеет выдрать кадык из тощей шеи.
- Ты мог сделать так, что Стаю не найдут, - Грейбек сипит не свои, чужие слова, во рту крови стало больше, но это терпимо, пока она не мешает говорить, - Стаю нашли.
Бледная фигура точно плывет в своих черных, сливающихся с фоном одеждах, но тоже становится четче. Оборотни, назло всем, живучи.
- Значит не мог или не сделал?

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!

Внутри что-то хлюпает и булькает - не то копится кровь, не то в легких все же есть прорехи, не то все разом. Еще чуть-чуть, об этом вопит весь опыт и каждая нервная клетка, только-только закончивший вращаться мир начнет темнеть и рушится перед глазами.
В таких ситуациях, как правило, существует только один шанс. Одна возможность.
И Грейбек её ждет.
Волшебник сам подступает, идет ближе, и как бы не мутнело в голове, и не шумело в ушах, надо держать его в фокусе, следить за руками. Эти проклятые мрази всегда опираются при атаке на палочки, тогда как у него, у оборотня, есть еще зубы и когти.
Грейбек следит, ждет, дышит, слушает каждую, хлестко, как удар кнута в руках загонщика на скотном дворе, звучащую фразу. Со слов волшебника во всем виноват он сам, но все, что тот говорит уже рождалось, путалось, варилось и умирало в голове у вожака стаи. Мысли там снова и снова ходят кругами: Грейбек не убил Квинтуса, и их нашли по его следу, но их искали пуще прежнего, вооружившись пуще прежнего, весь этот сыр-бор с декретом возник из-за чего? Если волшебник перед ним такой могущественный и умный, то он должен знать. Впрочем, что бы он ни говорил, Стаю все равно нашли, а значит - и он не всесилен. Ему, наверняка, не было выгодно, чтобы их нашли, как не должен быть выгоден и этот разговор, если оный можно так назвать.
“Совпадений не бывает”, - голос изнутри звучит голосом не то Сэм, не то Тебби. Сварливые, суровые волчицы, отчаяние которых - отчаяние не за себя, но за своих. Их удел - та острая, животная подозрительность. Удел Грейбека - решения, от которых зависят их жизни и их судьбы.
Сколько осталось до рассвета?
У него один шанс и одна возможность. Если он сейчас задаст все вопросы напрямую, Стае хватит времени, чтобы уйти?
Сухая рука тянет его вверх, боль простреливает вдоль каждого позвонка, распускается по спине как дерево, как медуза, распластавшая щупальца. Минутная вспышка темноты в глазах, а потом лицо волшебника оказывается так близко, что можно впиться в него зубами, почувствовать, как в пересушенное яростью горло потечет на этот раз чужая кровь и её стальной привкус смешается со вкусом собственной крови.
Если Волдеморт ничем не пахнет, то каков он вкус?
С такого расстояния есть куда разойтись. Удар головой перебьет переносицу на бледном лице, рука дотянется, чтобы выдрать чужой кадык. Выдавленные глаза, разорванные зубами щеки, перекушенные вены, кровь стекает по языку, по подбородку, руки царапают чужие, раздробленные кости.
Прекрасные образы рождаются и умирают в сознании все то время пока волк смотрит в глаза змее, решая, сколько между ними человеческого. Булькание внутри перерастает в почти звериное клокотание. Еще чуть-чуть и то должно превратиться в рык, но превращается в слова.
- Ты сам решил, что это война. На войне не разбрасываются ресурсами.
Ответ на все вопросы и обвинения разом.
Квинтус был паршивым волком, но он жил со Стаей дольше всех остальных, снабжал всех остальных, охотился со всеми остальными. Они и раньше попадались, но и раньше уходили. Что и почему изменилось сейчас?
- Но ты должен знать с чего она началась. С чего Крауч выставил свой декрет?
Если Грейбек уйдет из этого особняка, он должен уйти не с пустыми руками.

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!

Колышащиеся пазухи носа - это отнюдь не черта волшебников и этим собеседник пугает Грейбека также, как тысячей других причин. Сила от него расползается в стороны и пропитывает воздух, как пролитая жидкость растекается и впитывается в волокна ткани на скатерти. Все становится от неё тяжелее, гуще, весомее. Все становится не так, как с другими волшебниками, включая тех, кто сидит с этим бледным, черным человеком за одним столом.
Они тоже его боятся.
Грейбек знает это, потому что в таких подрагиваниях крыльев на пазухах носа есть нечто им глубоко чуждое, а всякая тварь склонна сторониться непонятного себе. Грейбек знает, что страх в определенных пропорциях и губит, и спасает и его, и их всех одновременно, как и боль, которая шлет ему сигналы не сопротивляться, пока холеные, тонкие пальцы, кожа на которых натянута, как на барабане, сжимают засаленный ворот его рубахи.
Хотя это все еще так соблазнительно - вогнать поглубже в запястье когти и чувствовать, как кровь стекает в собственный рукав, а кожа рвется, сосуды рвутся, кости ломаются от нажима. Голова полнится образами. Они, взбудораженные состоянием своего хозяина, неяркие и сбивчивые, но лезут и лезут в неё, как первое и последнее, что составляет саму волчью натуру и суть. Они не дают оступиться, когда легкий тычок заставляет потерять равновесие, потому что им, чтобы питаться, нужно наблюдать.
В чужой спине им видится прочная решетка ребер, которую сломать сложно, но возможно, а еще ниже её - удобные, мягкие бока, через которые можно добраться до всего того, что скрывает брюхо.
Но эта граница света и тьмы, на которой замирает волшебник, так далека, что его очертания начинают подрагивать, меняются на образы тех, о ком он говорит.
Крауч. Министр.
Грейбек никогда их не видел иначе, как на страницах оброненных где-то и кем-то газет, но они все равно яркие и сочные.
И даже когда в сотнях поднявшихся в воздух осколков начинает мелькать его собственное отражение, в прорехах между стекляшками он еще видит своих врагов. Они укрепляются в сознании до того надежно, что когда зеркало застает ровным, сплошным полотном, а струящийся точно отовсюду голос волшебника замирает на паузе, Грейбек уже не может их оттуда вышвырнуть.
Его отражение - сгорбленное, истерзанное, паршивое, смотрит в собственные глаза и видит там тех, кого он должен убить. Все, что мягко, шелестя, как змея в траве, говорит ему голос становится стройным и правильным, хотя не все слова он может разобрать.
- Во что играю?
Звуки срываются сами собой, похожие на инстинктивно рвущийся из пасти вой, и не требуют вообще-то никаких ответов. От них чуть спадает пелена перед глазами и становится ясно, как при полной Луне, - волшебник гонит его на министра. Хотя сам Грейбек больше не видит в том ничего дурного.
Рыбы тухнут с головы. Министерство, очевидно, тоже.
Он все еще не понимает половины слов, но хорошо ловит намеки и, глядя на то, как пошатывается вместе с ним самим его отражение, поднимает на него палец с заточенным когтем.
- Оно говорит об обратном.
Грейбек лучше всего сейчас напоминает свою Стаю. Такая же опасная в готовности на последний удар, но столь же потрепанная и бессильная. Такие никого никому не предъявляют, но таких опасно держать в углу, оставляя единственный путь - впиться в глотку их туда загнавшего. Грейбек считает, что Эссекс не должен стать для них углом, но должен - кровом, пусть и временным.
- Стае нужно безопасное место, чтобы восстановиться. И нужно это самое зелье, о котором ты вел речи еще две недели назад. Без всего этого что-то там объявлять мы будем отнюдь не Министерству.
Свечи и тянущаяся от углов чернильными кляксами темнота этой комнаты не дают понять, сколько еще до рассвета, и собственные ритмы сбоят, перебиваясь все тем же клокотанием и хрипами в груди, но Грейбек знает, что в его власти задержаться и на полпути до своих. Вернее, в его состоянии проще упасть, свернувшись под деревом, и ждать, пока все произойдет само - сами затянутся раны, срастутся кости, а Стая уйдет, едва первые лучи подсветят верхушки деревьев и пологие края холмов.
На этом все закончится, но не только для них одних.
И притягательный образ Министра с распотрошенным, раззявленным брюхом исчезнет из его головы, вместе с ней самой.

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!