BREAK MY BABY
закрытый эпизод
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет: От Министерства до подвалов - пара неосторожных фраз.
Warning: Вероятны осадки в виде графического насилия и бюрократического занудства.
Marauders: stay alive |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [10.02.1978] break my baby
BREAK MY BABY
закрытый эпизод
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет: От Министерства до подвалов - пара неосторожных фраз.
Warning: Вероятны осадки в виде графического насилия и бюрократического занудства.
И почему все так тянутся в министерство? Практически вся власть, тайная или публичная, сидит в этих стенах. Непонятно зачем, но видимо, чтобы повышать постоянно свою значимость, они создают бесконечные отчеты, выбирают необычные задачи и пробивают себе пути к повышению. Они превращают огромное здание в самые простые шахматы, где все фигуры способны легко слететь с деревянной доски. Вопрос лишь в том, кто в данной игре будет королевой. И именно поэтому, в обеденные перерывы, эта министерская «власть» болтает либо о светском обществе, надеясь нацепить на себя корону повыше и убедить в ней остальных, либо о своих тайных делишках, плетя заговоры, способные довести этот несчастный мир до очередного апокалипсиса. В последнем случае королева уже не так важно. Местные заговорщики мыслят глобально.
Рабастан никогда не думал о том, чтобы пойти работать в Мунго, в Школу или, скажем, в собственную лавку. Все его планы на будущее были предопределены слишком давно. Кажется, еще до его рождения. Сюжет, которому ему необходимо было следовать, был написан отцом подробно черными чернилами на волшебной бумаге. Глава семейства выводил букву за буквой, чтобы его сын не имел лазейки и способности выбраться из этих сетей бесконечных «должен». Сверху сыпались правила великих семей, правила общества, правила этикета, и еще бесконечная стопка правил, висевшая последней сахарной вишенкой на и без того слишком жирном торте. Потому, младший Лестрейндж научился совмещать в себе послушного сына и маленького садиста, так заботливо выращенного отцом. В стенах министерства он ответственно выполнял каждое задание, учился, рос. Но выходя за его стены – превращался в того, кем чувствовал себя в действительности, даже если этому проклятому миру это не нравилось.
-Мисс Паркс! – крикнул он, пытаясь поймать помощницу одного из начальников местного карточного дома. Но эта прекрасная блондинка улетала походкой грациозного оленя все дальше и дальше, видимо, надеясь уйти в эти выходные и не возвращаться как минимум до следующей рабочей недели. Но она ведь не знала, что именно сегодня ей обязательно нужно забрать огромную папку с огромным количеством бумаг. И нет, это ждать не могло.
- Аннет! – крикнул он громче уже не для того, чтобы позвать, а чтобы предупредить о надвигающейся опасности…в виде него самого, несущегося со всех ног и не способного вовремя остановиться. Рабастан сбил несчастную девушку, врезавшись в ее плечо. Пожалуй, он снес бы ее с ног, если бы вовремя не схватил ее за плечо, со всей дури дернув на себя. Парень загородил ей путь, внимательно посмотрев в удивленные глаза.
Иногда, эффектное появление - это залог прекрасной дружбы, а иногда, это предупреждение. Еще после обеда ему передали папку с огромной наклейкой «срочно», но дел сегодня был так много, что вспомнил он о ней только когда рабочий день заканчивался. Данная работа не могла ждать целых выходных и целого утра первого рабочего дня. Во всяком случае, он был в этом убежден, а потому не планировал отпускать эту милую секретаршу, пойманную такими усилиями, на свободу
- Эти бумаги необходимо подписать сегодня. Сегодняшним числом, - произнес он, все еще крепко держа девушку, видимо, боясь что она ускачет, лишь бы не возвращаться к работе.
Рабастан не был из тех, кто упускал свое. И уж точно, не планировал подставлять собственную заработанную репутацию прекрасного работника единственной забытой папкой. А потому, не смотря на свою очаровательную улыбку, которая открылась перед помощницей главы какого-то там департамента, он был очень настойчив.
- Здесь отчеты, их уже одобрили. – быстро начал он, не давая прекрасной леди опомниться и начать противиться всем этим не вовремя принесенным бумагам. – Мне прислали их слишком поздно, а потому я приношу их вам только сейчас. Не будете ли вы так любезны, принять их и сделать то, что требуется? – Он улыбнулся еще мягче, наконец-то отпуская ее плечо и вкладывая в ее руки огромную пачку бумаг.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-08-21 23:53:40)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Свобода пятничным вечером определялась планами.
В планы вписывался тихий отдых в родной квартире, ванна с пеной при теплом свете свечей, бокал (возможно два) вина из родительских погребов, долгое рассматривание себя в зеркале и ожесточенное устранение при помощи зелий и мазей всех тех ужасающих последствий, которые неизбежно нанесла внешности переработка, медитация на низкие домики Камдена и отражающийся от их окон в канале мерцающие, переменчивые огоньки. Ключевыми пунктами грядущей стратегии являлись полная, прекрасная в своем постоянстве тишина и, как награда за все пережитое, сон. Долгий и спокойный сон, не прерываемый мыслями о раннем подъеме на следующий день, потому как следующий день обещал быть наконец-то выходным.
За такую свободу стоило хоть немного побороться.
Борьба Аннетт была весьма условной и заключалась преимущественно в капитуляции с рабочего места всего на полчаса позже установленного трудовыми соглашениями графика, и преодолении небольших, по сути расстояний - от собственного кабинета до лифта, от лифта до первого свободного камина в атриуме. В целом, никаких препятствий на этих коротких маршрутах возникнуть было и не должно, и потому она не особо спешила, по правде покидая Министерство примерно с теми же чувствами, что и сердобольная хозяйка покидает родной дом, по пути вспоминая, везде ли она погасила свет.
Первый оклик со стороны потонул где-то в блуждающих в голове мыслях, будто ухнул в болотную трясину, спокойно сомкнувшуюся над ним, едва ли заметив. Второй, как оказалось, воспринимать было поздно. Вместе с её громко прозвучавшим именем в плече расцвела боль, а вывод из равновесия физического изрядно пошатнул равновесие моральное. Все благочестивые маски, которые Аннетт носила, не снимая, в течение рабочего дня моментально спали, на пару мгновений сменившись натуральными эмоциями - удивлением, обидой.
Почему она не упала, она едва ли поняла, но плечо стало ныть почти нестерпимо, а висевший на нем крохотный клатчик на тончайшей цепочке, в который, если не использовать магию, даже палочка влезала с трудом, показался баулом, набитым гоблинским железом.
Аннетт ахнула, едва слышно, но все же обиженно застонала, и только потом подняла взгляд на почти по-женски красивое лицо своего обидчика. Нужное имя в каталоге министерских имен, обитавших в её голове, нашлось почти сразу, но, в кои-то веки не вызвало никакого желания оглянуться на магическое число “двадцать восемь”.
- Вам следовало бы быть аккуратнее, мистер Лестрейндж, - пожалуй, прозвучало это чуть эмоциональнее, чем она обычно себе позволяла. Пожалуй, с учетом того, насколько ныло сейчас плечо, и насколько было обидно отодвигать дальше во времени и пространстве от себя ванну, свечи, вино и тишину, на внешнюю эмоцию Аннетт имела право.
Тем более, что она не отказывалась. С усталым вздохом, перехватив полученные документы одной рукой, второй она извлекла из клатча палочку и взмахом заставила всю папку повиснуть в воздухе.
- Давайте посмотрим… А, эти сметы я ждала в обед, - еще один, еще более усталый вздох непроизвольно вырвался, потому что несмотря на свое импульсивное вмешательство в её планы на вечер молодой человек был прав - отлагательств эти бумаги не подразумевали, строго говоря относясь к категории “просрочены еще вчера”. Взгляд скользнул по первому листу, навскидку прикидывая выстроившиеся на нем числа, брови непроизвольно потянулись к переносице.
- Хм… Здесь очевидный просчет, - пролиснув еще несколько бумаг вперед, Аннетт нахмурилась еще сильнее, - А здесь не хватает подписи. Очевидно, Вашей, мистер Лестрейндж.
Коридор, ведущий домой, казалось растянулся на добрую сотню миль, путь по которой начать с одного маленького шага все равно не получалось, потому что шагать приходилось в ровно противоположном направлении.
- Ладно, давайте пойдем в мой кабинет, посмотрим, как это все можно исправить. Боюсь, Вам придется задержаться вместе со мной.
Не всегда наши планы совпадают с желаниями судьбы. Можно мечтать принять вечером ванну, можно купить даже специальную соль, выделить время, записать это в календарь. Но маленькие обстоятельства нужным образом приведут тебя к тому, о чем ты даже не подозревал. Шаг за шагом, вдох за вдохом. Никогда нельзя знать наперед, какой подвох тебе устроит этот вечер или это утро. Может быть ты опоздаешь на работу и это тебя спасет. А может, ты задержишься в магазине и это будет верным знаком свидания со смертью.
- Вероятно. – усмехнулся парень на все замечания блондинки и внимательно, без стеснения, посмотрел в ее глаза, - Главное я вас поймал и можно все доделать, не так ли? - Обычно, людей, которых называют «занудами» видно сразу. И очевидно, мисс Паркс была одной из них. Увидев бумаги, она нырнула прямо в стопку, разбирая по полочкам и по страницам чуть ли не каждую запятую. Было слишком очевидно, что рыбка оказалась в идеальном месте своего обитания. Стэн бы не удивился, если бы это создание села прямо здесь, достала из своей сумочки стол, ручки, печати и вообще все что необходимо и начала выдавать поправки по каждому пункту. Но нет. Она решила отправиться обратно в кабинет, даже не сопротивляясь. Прекрасно, это во многом упрощало вечер. Который, без сомнения, обещал стать бесконечно длинным.
- Вообще, я не ожидал что вы уходите с работы так рано. – непринужденно продолжил он разговор, решив немного разбавить рабочую напряженную атмосферу. Баст никогда не был заложником светских бесед и сантиментов. Если можно было избежать этого и если позволяла ситуация – он это делал. А сейчас, с приближением заката и в плену пустых коридоров министерства магии, не было ничего лучше обычной дружеской беседы, - Господин Нотт вас не особо нагружает? – он решил сразу начать с вопросов, спокойно следуя за мисс Паркс. Хотелось немного расслабиться, а заодно отогнать мысли, которые занимали у него практически все время и из-за которых, его работа в последние пару дней стала неэффективной.
Пока они поднимались в кабинет, Баст имел достаточно времени понаблюдать за своей спутницей на этот вечер: оценить походку, осанку, ровные черты лица, практически идеально свисающие локоны светлых волос. Очередная полукровка, забравшаяся высоко и желающая быть еще выше. Он давно заметил ее, вмещающую в себя непомерно огромные амбиции, но, к счастью, такой же большой потенциал. Эгоистична, прагматична, расчетлива и умна, благодаря чему первые качества приобретали особый окрас. За ней приятно было наблюдать, но не более.
- Странно что вы обнаружили там ошибки. Этот документ мне передал мой начальник, а он всегда очень внимательно проверяет бумаги, - Рабастан уверенно вошел в кабинет, словно сидел здесь по 8 часов на дню, и тут же опустился в кресло, по привычке закинув ногу на ногу. Его тело расслабилось и он, наконец-то переведя дыхание после недавней пробежки, и тут же перевел взгляд на Аннет. Без стеснения, взгляд пробежался по линиям ее лица, мимике, и диаметру ее зеленой радужки, слишком холодно отливающей в свете офисных ламп. Если бы не его нежелание появляться в собственной квартире, он бы не стал подниматься следом за белокурой девицей, а оставил бы ее со стопкой бумаг наедине. Обычно, так работается куда эффективней, чем в присутствие кого-то вроде Лестрейнджа. Но сегодня, как в прочем и последние несколько дней, он не был в настроении возвращаться в место, которое раньше вызывало в нем чувство покоя.
- Вы так спешили домой. У вас были планы? – продолжил он говорить, не забывая про работу, которой занялась блондинка. В ожидании ее вердикта, левая ладонь опустилась на подлокотник, тут же начав выстукивать кончиками пальцев секунды. По правилам жанра, это действие должно успокаивать, но по факту оно всегда только раздражало.
- Вы хотите власти, мисс Паркс? – внезапно, даже для себя, спросил он, наблюдая за реакцией координатора. Он знал ответ, предполагал, что она жаждет большего, чем у нее могло бы быть. Но в данном случае, вопрос был задан скорее для того, чтобы прощупать почву ее открытости, а заодно потянуть время.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-08-24 23:01:51)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Мнение Аннетт о младшем из двоих сыновей в семье Лестрейндж до того вечера и некоторое время в пределах него было смешанным.
С одной стороны, как все представители высших слоев магической аристократии он прекрасно выглядел, одевался и говорил. С другой, насколько ей позволяло судить их поверхностное и очень отстраненное знакомство - в молодом человеке чувствовался некий нерв и нестройность внутреннего состояния, которая всякий раз едва заметно, буквально по каплям, но умудрялась просачиваться наружу.
При внешнем соблюдении этикета, он будто бы не всегда следовал его моциону и порядку исполнения. Действия и вопросы, которые он успел совершить за тот краткий промежуток времени, проведенный в компании координатора смежного департамента, только подтверждали спутанность и отклонение от условного золотого стандарта не только чистокровной или британской, но и в принципе общечеловеческой вежливости, даже не обязательно принятой в “кабинетных” кругах.
Никаких словесных прелюдий перед тем, как нагрузить Аннетт работой он не совершил, даже не и извинившись за внезапное и, стоило отметить, весьма болезненное вторжение в личное пространство. Мистер Лестрейндж пропускал такие базовые элементы этикета, как помощь с транспортировкой документов, придержанная перед дамой дверь или секундное ожидание слов: “Присаживайтесь, пожалуйста”.
Девяносто девять процентов того времени, которое Аннетт проводила в Министерстве, подобное поведение коллеги на ней бы не сказалось никак. Будучи адептом формальных отношений во всех тех ситуациях, когда не требовалось более тонких манипуляций и дело не доходило до игр разума, она бы следовала привычной модели, но мистеру Лестрейнджу “повезло” попасть и поспособствовать проявлению одного процента чуть менее скрытых эмоций. Аннетт держала себя в руках, но ровно настолько, чтобы не срываться и не хамить совсем откровенно, и, будто подражая манере собеседника, тоже начала “игнорировать” отдельные элементы принятых расшаркиваний. Никакого предложенного чая, никаких обещаний закончить быстро и приложить максимум усилий, максимально сухие интонации на каждый из заданных вопросов и будто невпопад произносимых фраз.
Атмосфера в кабинете, воцарившаяся в тот момент, когда по легкому движению волшебной палочки в воздухе одна стопка документов стала распределяться на три: “принять”, “можно исправить сейчас”, “отправить на доработку”, - напоминала атмосферу в доме, в который привели очень взбалмошного ребенка, за которым должен проследить весьма занятый взрослый, не являющийся ему родственником и реальным родственникам никак не обязанный. Ребенка, которого никто совершенно не обязан воспитывать, но и волноваться о его комфорте тоже никто не должен. Ребенка, который судя по количеству выдаваемых и весьма условно относящихся к рабочему процессу комментариев, скучал и начинал капризничать.
- Не обязательно, что ошибки пропустил именно мистер Эйвери, если Вы о нем, мистер Лестрейндж. Некоторые документы, полагаю, могли формироваться после его проверки. Например на этом, - очередной лист, перед тем как занять место рядом со своими собратьями, ненадолго подлетел к молодому человеку на достаточное для ознакомления, но приемлемое для личного комфорта расстояние, - не хватает его подписи. Такое случается. Человеческий фактор.
Пергамент, точно вальсируя, вернулся обратно и опустился на стопку “отправить на доработку”. Аннетт продолжила распределять бумаги, старательно и безэмоционально сортируя свалившуюся на нее работу.
Справедливости ради, большая часть бумаг была в полном порядке, а подлежащих возвращению было ровно столько, что продление срока их рассмотрения не должно было сильно ударить по документообороту Министерства, да и перебирала их Аннетт достаточно быстро, но мистер Лестрейндж тем не менее, успел снова “заскучать”. Пожалуй, меньше, чем вопросы её взаимодействия с начальством, которые она предпочла “не заметить”, рядового юриста, будь он хоть сотню раз аристократом, должно было интересовать её свободное время.
- Вы не находите, что мы находимся не в тех отношениях, чтобы интересоваться планами на вечер друг друга? Буду очень признательна, если мы не будем отходить от рабочих вопросов. Скоро я выдам вам документы, которые требуют вашей коррекции.
Она посмотрела на вальяжно расположившегося в кресле для посетителей гостя сверху вниз, чуть дернула уголком губ, не улыбаясь, а скорее намекая на улыбку.
Листы в воздухе замерли на пару-тройку долгих секунд. Аннетт показалось, что гость её понял и продолжила ими дирижировать. Работа спорилась, минуты до отбытия домой разделяли буквально несколько рекомендаций и несколько ударов факсимиле, но, видимо, тишина и монотонные шорохи как-то нервировали коллегу, раз тихо и спокойно посидеть он все еще не мог.
Пауза, которую Аннетт потратила на взгляд сверху вниз выдалась чуть дольше, никаких намеков на улыбку не последовало, а в голос непрошенно проскочил небольшой нажим.
- Я хочу домой, мистер Лестрейндж. Чем быстрее, тем лучше. Перестаньте меня отвлекать не имеющими к работе отношения вопросами и комментариями...
Привычное и типичное для Аннетт “пожалуйста” обязано было сорваться с языка, но именно тем вечером застряло во рту, запутавшись в паутине раздражения, которая плелась и расползалась тем интенсивнее, чем больше времени рядом находился Рабастан Лестрейндж.
Эмоции – это то, чего ему так не хватало от людей вокруг после разговора в ставке. Министерство магии казалось огромным сборищем снобов, еще больших чем сам Лестрейндж. Тактичность, деликатность, дипломатия – словно весь мир обладал этими качествами, кроме него самого. Каждый день присутствия на рабочем месте казался ему пыткой, а слишком вежливые сотрудники вызывали чувство отвращения, словно он каждый раз вдыхал запах канализаций Лютного переулка. Все внутри переворачивалось от мысли, что ему нужно быть здесь. Копаться в этих бумагах, разбирать отчеты, искать координаторов и ловить их на выходе вместо того, чтобы брать ту силу, к какой он стремился. И если когда-то прежде он видел смысл в движении по карьерной лестнице, то сейчас он оказался на периферии борьбы с собственными желаниями, которые точно не отвечали требованиями идеального члена чистокровной семьи. И все это выбивало из аристократического воспитания здравый смысл.
И вот, не имея здравого смысла, которого все так требовали, не имея желания проявлять уважение там, где он не видел в нем особой необходимости, Рабастан чувствовал, как начинается заводиться от этой «зеркальной» демонстрации скрытого хамства. Его действия, принятые за капризы, и вопросы, принятые за пустые, требовались лишь чтобы разбудить чужую эмпатию. И именно поэтому его так забавляла эта магия, воцарившаяся вокруг очаровательной леди, которая теперь была окружена бумагами. Она словно пряталась в огромном количестве белых листов, гармонично отражающих свет ламп прямо на ее лицо. Взрослый, который так открыто демонстрирует собственное превосходство. Ему нравилось наблюдать за ее работой, за этой скоростью, точностью и профессионализмом. А еще ему нравилось наблюдать за ее усталостью, растворяющейся легким туманом в зеленых глазах.
- Человеческий фактор, конечно, - просто повторил он, замечая, как непроизвольно на его лице появляется улыбка. Уголки губ слегка приподнялись, создавая едва заметные ямочки на щеках, скулы напряглись, а глаза засияли, словно он выпил пару бокалов вина. Он осмотрел лист, так демонстративно упавший прямо перед его лицом и так изящно вернувшийся обратно. Пожалуй, можно смотреть вечно на три вещи в этом мире: на воду, огонь и на то, как кто-то так усердно работает.
- Это были лишь вопросы приличия, мисс Паркс. Еще немного и солнце сядет, а я не хотел бы, чтобы вы возвращались домой одна. И раз уж я задержал вас после рабочего дня, я посмел бы предложить проводить вас, дабы огородить от возможных неприятностей. – Его голос стал мягче, легче, ровнее, словно обволакивающее одеяло, в которое хочется закутаться и согреться. Младший Лестрейндж всей кожей чувствовал чужое недовольство и отчего-то именно это ему было сейчас интересным. Ее напряженность будоражила в нем странные чувства, а ее улыбка, больше похожая на натянутый всеми силами трос, заставляла улыбаться в ответ на собственные мысли. Он наблюдал и не двигался до тех пор, пока последняя нота ее рабочей сонаты не была исполнены. Все три стопки документов были собраны, и, очевидно, одну из них требовалось еще доработать. Даже немного досадно. Баст был уверен, что игра с этим отчетом закончится именно сегодня.
- Что ж. Полагаю, я вернусь к вам после выходных с доработанными файлами. – на удивление вежливо произнес он, поднимаясь с кресла. В случае с Рабастаном – вся его мягкость проявлялась только тогда, когда он был уверен в своей новой добыче. – Я вас провожу. - Он начинал играть, словно котенок, нашедший клубок: выгибался, наблюдая за своей игрушкой и начинал охотиться. Оставались только секунды, чтобы наброситься. И он их терпеливо ждал. Очень бережно и заботливо, без лишних разговоров, как того и просили, он проводил свою спутницу до выхода.
Одно дело, когда в твоей кабинет привели ребенка, которому требовалось наказание, и совсем другое, когда ты попался на глаза зверю, почуявшему запах крови. Младший Лестрейндж никогда не отличался особым чувством такта, если ему оно не требовалось. Но лишь потому, что не имел привилегии быть первым наследником. Как оказалось, со временем, это освобождает от многих скучных и ненужных вещей. Не нужно строить из себя идеальную картину Дориана Грея. Достаточно лишь выполнять минимальные рамки, а остальное, скорее всего, спишут на твою избалованность. Но в случае с Рабастаном это была не избалованность, скорее метод.
- Я должен вас отблагодарить, - мягко, чтобы не напугать уставшую мисс, произнес Стэн, как только границы атриума были пересечены. Он был уверен, что не получит утвердительный ответ на любое свое предложение, а потому отпустил. Почти.
Его взгляд был холодным, но глаза все равно сияли. Этот вечер должен был продолжиться иначе, где-нибудь в уютном ресторане, но судьба решила усложнить ситуацию. Дождавшись исчезновения мисс Паркс, Баст шагнул в камин прямо за ней. Он ненавидел камины и все эти установки. Предпочитал избегать их, если это удавалось, предпочитал лифт и спокойные прогулки по улице. Во всяком случае, подышать воздухом и выветрить из легких всю плесень министерства перед тем, как оказаться дома, было не худшей его привычкой.
- Не сюда, дорогая, - шепнул он ей, как только оказался в ее же квартире, и широко улыбнулся, предвкушая продолжение. Заканчивать вечер так быстро, было не в его привычке, особенно, когда клубок был таким симпатичным. Прошло не больше пары секунд перед тем, как он сильнее сжал ее несчастное плечо, перемещаясь в свое пространство. Очень быстро, пока координатор не успела опомниться. Чертовы порт-ключи. Еще немного и весь желудок готов был вырваться наружу.
- Простите за эту бестактность. Но, добро пожаловать. – сияющая улыбка не сходила с его лица, а взгляд, игриво бегающий по ее лицу, не унимал своей жадности. Стэн крепко удерживал девушку за кисть, чтобы неожиданное приглашение не закончилось очередным провалом, и она не воспользовалась порт-ключом обратно, поддавшись страху, или что там еще чувствуют эти блондинчатые создания в таких ситуациях. Они стояли в холле квартиры в центре Лондона, и пока, мисс Паркс была дана возможность привыкнуть к этому факту.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-08-28 09:43:52)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Очень быстро фразой вечера, а также универсальным ответом стала фраза: “Это лишнее”.
- Это лишнее, мистер Лестрейндж. Я прекрасно справлюсь с тем, чтобы дойти одна. Мне всего-то нужно пересечь Атриум.
- Еще раз говорю Вам - это лишнее. Не стоит настаивать.
- Мистер Лестрейндж, я просто сделала свою работу. Ваши благодарности - это лишнее.
Лишней казалась не только его уверенная походка подле Аннетт - в коридор, до лифта, по гладкому полу до камина, - лишним выглядел весь вечер целиком. Какая-то раздражающая нервозная сумятица - от болезненного тычка в плечо и до последнего стука факсимиле по бумаге. От всего этого хотелось, как бывает с особо трудно уходящими в прошлое событие, сбежать как можно скорее.
Скорее кинуть в камин щепотку пороха, скорее дать обступить себя зеленоватому из-за мрамора на стенах, безвредному пламени, скорее оказаться дома и вернуться к тому сценарию, который был так грубо и неприятно прерван.
Ванна. Свечи. Количество бокалов вина, пожалуй, стоило увеличить до трех, если учесть, сколько неприятной желчи скопилось внутри после общения с младшим Лестрейнджем.
Аннетт потребовалось меньше секунды, чтобы, очутившись в пленительной и, как ей казалось, безопасной тишине своей квартиры, решить, что молодой человек своим напором и поведением под конец стал не только раздражать, но и пугать. Она еще не успела сообразить, чем именно, когда его голос, настолько нереальный в родных декорациях, что показался обманкой от уставшего сознания, прозвучал за спиной.
Аннетт обернулась резко. Испуг смешался с удивлением и палочка, вынутая из кармана мантии, чтобы занять место на резной подставке над камином, пару раз невысоко спружинив от пола, осталась лежать на нем, когда хозяйки в квартире уже не было.
Все произошло слишком быстро.
До того быстро, что успевать за получаемыми сигналами не получалось. Боль от плеча дошла до мозга с запозданием уже тогда, когда отступила легкая дурнота от перемещения и оформились декорации чужого жилища. Впрочем, распознать их как “не-свои” тоже удалось не сразу.
Не сразу стало понятно и то, что теперь болит уже не плечо, а запястье, чуть выше браслета-порта обратно домой, и что по лицу, не то облизывая, не то обдирая на нем кожу заживо, скользит чужой взгляд.
- Мистер Лестрейндж?
Прозвучало тихо, вопросительно и слабо. Даже эти слова выдавить из горла, в котором комком формировался страх оказалось невыносимо трудно. Любой звук проникал наружу, точно соскальзывая с пересохшего неба и с трудом поворачивающегося языка.
Потом страх перерос в панику. Случилось это неожиданно, стоило только слегка, больше инстинктивно, пытаясь избавиться от дискомфорта в немеющей кисти дернуть рукой. Хватка на ней не ослабла, Аннетт дернула сильнее, но чужие пальцы сжались только крепче… И именно в этот момент во главе всего стала паника с её хаосом и бесплодными действиями.
- Мистер Лестрейндж, отпустите меня! Что за игры?! Что Вы себе позволяете?! Рабастан?
Аннетт продолжила дергать и крутить рукой, начала дергаться сама, ударила молодого человека кулаком в грудь, попыталась вырваться, каким-то фоном в голове соображая, что, стоит только это сделать, - и можно будет исчезнуть, активировав любой из порт-ключей, когда похититель не последует за ней, а разбираться со всем этим потом.
Потом, когда уже больше чем раздражающий вечер отправится, наконец, в прошлое.
Какая-то часть её сознания еще отказывалась признавать, что такого может вовсе не случиться.
Порой границы стирались и мораль, в идеальном ее представлении, просто переставала существовать. Дело было не то в постоянно играющих, на струнах нервных клеток, эмоций, не то в его неконтролируемых желаниях и порой слишком высокой самоуверенности. В любом случае, иногда «неправильные» вещи казались ему лишь сложным способом достижения целей, а сопротивления другого человека были скорее сладкой приправой к уже принятому решению. Рабастан держал себя в руках и так бесконечно долго, контролируя каждое свое действие и слово, а ведь следовало возвращаться к нормальной жизни. И, по невероятной случайности, рычагом возвращения к «нормальной жизни» оказалась Аннет. На самом деле даже немного жаль было думать о скором конце этой леди. Она ведь может в будущем стать чьей то женой, возможно сейчас является чьей-то любовницей. Или как еще добиваются положения девушки ее статуса.
Мисс Паркс, такая уверенная и смелая среди стен министерства, медленно превращалась в напуганного домашнего котенка, которого первый раз вытащили на улицу и показали тому весь огромный и неприветливый мир. Ей оставалось только начать дрожать, чтобы походить на умильный комок шерсти с огромными глазами. Работая с Ноттом, неужели она никогда не оказывалась в ситуациях, которые подвергали бы риску ее жизнь. Она так тесно работала в улье темных волшебников, не имея при этом контакта с опасностями? Это казалось невероятным и неправдоподобным. Пока очаровательная волшебница осознавала суть происходящего, Баст внимательно наблюдал как в некогда уставших, но сияющих глазах, начал зарождаться страх. Зрачки заметно расширялись, а голос наполнялся паникой. Как все-таки быстро можно вытеснить из человека нотки хамства и недовольства. Лестрейндж широко улыбнулся, когда холл наполнили громкие звуки возмущения. Это возбуждало. Он сделал шаг вперед, принудительно сокращая расстояние.
- Успокойся, – строго произнес он, словно разговаривал с ребенком, которого внезапно накрыла истерика из-за отобранной игрушки. Он прекрасно понимал, что его спутница пытается вырваться, чтобы бороться дальше. Она хотела воспользоваться порт-ключами, хотела исчезнуть из этого помещения и вернуться в безопасные стены своего дома. Но этому уже было не бывать. А потому, ее попытки сбежать казались недальновидными, учитывая обстоятельства.
Он терпеливо ждал, смакуя каждую из ее эмоций, пока первый кулак не прилетел в грудь и пока ее тревога не стала разрастаться. Всё по сценарию, на удивление банально и до жути скучно. Смелость сменяется страхом, а красивая картинка воспитания – паникой. С огромным удовольствием, он бы сейчас впечатал дамочку в стену, хорошенько приложив ее затылком к жесткой поверхности, но так быстро лишать ее сил не хотелось. Раз уж он зашел так далеко – нужно было прочувствовать момент и слегка усложнить себе ситуация, ради дальнейшего развития событий.
Пришлось постараться, чтобы словить и вторую ее руку.
Он рывком дернул девушку на себя, разворачивая ее и с силой прижимая к себе спиной. Теперь, даже сопротивляясь, у нее особо не было шансов отстраниться или драться. Сначала, держа ее кисти одной рукой, он стянул с нее все украшения, отшвырнув их подальше. Затем ловким движением свободной руки, он расстегнул ей мантию. С одной стороны, он хотел ее напугать своими действиями, принудить сердце биться чаще, а с другой, нужно было проверить ее тело на наличие возможных средств обороны или перемещения.
- Я бы сделал это иначе, но твои сопротивления мешают, как понимаешь, - с досадой в голосе произнес Лестрейндж и продолжил. Он стянул украшения с ее шеи. Приятный бархат кожи будоражил фантазии и придавал медовый привкус ситуации. Не удержавшись, он прошелся кончиками пальцев дальше, очерчивая линии мышц.
- Если будешь дергаться и побежишь за порт-ключами – будет хуже. – уже жестче решил он ее предупредить, а затем, позволил себе паузу. Он дал себе время насладиться и прочувствовать человека, который сегодня случайно оказался в списке его предметов-вдохновения. Нельзя просто взять и засунуть это существо в свои воспоминания, нужно сделать так, чтобы эти воспоминания потом могли быть оценены.
Баст сделал вдох, захватывая запах ее волос и кожи.
Сандал, нежно сливочный, с оттенком красного дерева. Каждый аккорд был интригующим и замысловатым, собирая все эти шипрово-фужерные оттенки в легком послевкусии вишни.
- Теперь, мы находимся чуть ближе. А потому, вы ответите мне на мой вопрос о ваших планах на этот вечер, мисс Паркс? – шепнул он прямо ей в ухо, обжигая горячим дыханием мочку. Уголки губ поднялись чуть выше, искажая лицо в хищной улыбке.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-01 16:04:08)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Аннетт становилась обнаженной.
Дело было не в срываемых с рук украшений или стягиваемой с плеч мантии.
Один за другим с нее падали те покровы, в которые её бережно и нежно заворачивала вся её предыдущая жизнь - покров карьеристки, прекрасного профессионала, нежной любовницы и счастливой влюбленной, прилежной ученицы и гордости своих родителей. Исчезала чья-то дочь, чья-то знакомая, чья-то коллега. Таяла, как ни бывало, посетительница модных ателье и ювелирных салонов. Не было больше той, кто покупала свежий хлеб в определенном месте по воскресеньям, разбиралась в пятнадцати сортах чая и умела по запаху определять род винограда в вине.
Вместо всего этого, прикрытого косметическими чарами и пудрой с утра, причесанного и надушенного, проступало на передний план то безвольное и слабое существо, которое издавна принято было именовать женщиной.
Долгое время даже не человек, а инструмент - матка, яичники, фаллопиевы трубы.
Чужая собственность с точки зрения архаичных законов.
Неприкасаемая тварь по неделе в месяц и все остальное время - тварь эксплуатируемая.
Век двадцатый научил её думать о равенстве и создавать надстройки на саму себя, создающие иллюзию прочности и надежности. Объяснил, как пользоваться тем, что она умеет и может, но стоило один раз пропустить удар и почувствовать прикосновение животной грубой силы, и все рушилось - и умение выплетать кружева интриг, и прочно сжимаемая в руках экономика целой страны, и элегантная сексуальность, заставляющая оборачиваться ей вслед.
В Аннетт воскресал тщательно скрываемый, похороненный средой и окружением, казавшийся до сего момента бесполезным рудиментом страх сотен и тысяч других, живших перед ней - изнасилованных, оскверненных и убитых, потому что были слишком красивы или красивы недостаточно, слишком глупы или, наоборот, позволили себе знать большее.
Она снова ничем не отличалась от той мертвой девушки на гравийной дорожке летним днем, от тех, кто сгорел в кострах инквизиции или был зарублен отцом или мужем, заподозрившим в них нечистоту или измену. Она падала вниз и терпела то, что терпела, просто потому, что родилась не в том теле.
В теле, которое мог убить каждый, даже собственный, даже не покинувший его плод.
К страху мешалась ненависть и миллионы непроизнесенных вслух, потонувших под стонами боли и сбивающимся дыханием, проклятий. Сначала - к мучителю. Позже - к себе.
Нельзя было не проклинать того, кто обрекал её на страдания, но кроме избалованного мальчишки за спиной, заигравшегося во власть, виноваты были и слабые, не готовые и не наученные вырываться из захвата собственные руки, и вся та сложная, переменчивая биохимия, которая взрывалась внутри фейерверками и мешала думать, отключая даже те “сильные” стороны, которые, как казалось когда-то были.
После с десяток произнесенных: “Что Вы себе позволяете?!” После всех выкриков, что ей больно и заработанных в попытке освободиться синяков, Аннетт на какое-то время перестала существовать. Прошлое стерлось - ни спортивных достижений, ни повышений по службе, ни благосклонно принимаемых комплиментов, на заслуг. Осталось только слабое, безвольное существо, не рыдающее только потому, что не было способно оправиться от шока. Трепыхающееся только потому, что не понимало, что еще может делать.
- Рабастан, прошу Вас.
- Мы же цивилизованные люди.
- У моей семьи есть деньги.
- Я сделаю, что хотите, только пожалуйста...
- Все, что хотите, только отпустите меня, Рабастан.
Сотни тысяч до нее ничего из этого не помогло. Их принесли в жертву, забили камнями, бросили в яму, содрали заживо кожу. Она не знала никого из них, но рисковала стать ими всеми и сразу, в чужом доме, в чужой квартире, лишенная шанса на будущее, если только не перестанет быть собой.
Не перестанет быть женщиной.
Словно бабочка, беспокойно трепыхающая своими разноцветными крылышками в уже запертой прозрачной банке, Аннет пыталась дать себе надежду на собственное всесилие. Словно не замечая всех преград, так неожиданно образовавшихся в ее жизни, она билась о стеклянные «стены», готовая взлететь в знакомые голубые небеса. Она, как и любое другое существо на ее месте, будь то женщина или мальчишка, на самом деле не могла остановить винтики, которые уже начали работать по привычной схеме. Каждый взмах ее крыльев, покрытых шелковой пыльцой, только заводил обладателя очередного экземпляра. Он не слышал ее слова, больше похожие на трепетание сверчков в темном лесу – едва слышные, они порождали фантазии и атмосферу. Он не чувствовал ее сопротивления, больше похожие на сильные порывы ветра, приятные бьющие в грудь. Зато он чувствовал ее разрастающийся страх. Будто вылезающий из неизведанного, он собирался в водоворот, унося с собой все воспоминания о безопасном прошлом. В такие моменты, действительно, весь опыт, все мечты, стремления, возможности, карьеризм – не имели значения. Было только здесь и сейчас. Был только страх, беспомощность и тянущееся, словно тугая резина, время.
Рабастан сделал глубокий вдох, собирая из воздухе привкус Сандала, и широко улыбнулся. Она пыталась вызвать своими словами жалость и милосердие, словно эти чувства могли удовлетворить намерения Рабастана и очень легко, словно соглашаясь на ее бесконечные просьбы, он ее отпустил. Дал ей ту иллюзию, к которой она стремилась вернуться. Иллюзия силы, иллюзия надежды, иллюзия свободы.
- Я лишь стянул с тебя ключ-порты, а ты боишься так, словно я уже достал скальпель. – Усмехнулся он и ловко убрал из виду все те вещи, которые с нее снял. Ему не хотелось бегать за ней и ловить ее в разных частях Лондона.
Он прошелся вокруг, рассматривая координатора с ног до головы, словно это была их первая встреча. Ему нравились ее плечи, слегка дрожащие от навалившегося на нее озарения о существующем мире за кулисами ее красивой жизни. Нравилась обнаженная шея, теперь покрытая испариной от недавнего жаркого «объятья». Нравились бедра, напоминающие изгибы музыкальных инструментов, которые создают лучшие мастера. Парень чуть наклонил голову в бок, когда встал напротив нее. Он крепко сжимал палочку, на случай неожиданных сопротивлений, но все остальное его тело было расслабленно. Он наслаждался. Ее эмоциями, страхом и метаниями ее громких мыслей.
«Я сделаю, что хотите» - еще одна ложь, которой обманывают себя жертвы. Пытаются вытащить последние карты из своих рукавов. На самом деле они не способны удовлетворить в должной мере то, что от них требуется. Они будто надеются получить выгоду в сделке с дьяволом, не осознавая, что закапывают себя глубже с каждым новым желанием. Каждое новое действие, каждое ее слово все равно будет засасывать ее в водоворот. Потому что она уже в него заплыла. Потому что сама стала причиной собственного бессилия. И дело было вовсе не в том, что она была женщиной. Что-что, а ее пол интересовал младшего Лестрейнджа меньше всего. А вот ее эмоции, ее пряный страх, ее дрожащий голос – вот что создавало из обычного человека драгоценный образец.
- Скажи мне. Почему ты считаешь, что я сделаю тебе больно? – спокойное выражение лица, ласковый голос, медленные и аккуратные движения. Все в нем напоминало аристократа…или маньяка. Тут уж с какой стороны посмотреть. Он вновь сделал шаг вперед, оказываясь от своей спутницы на расстоянии полу метра.
- Ты думаешь, я тебя убью? – произнес он, смакуя каждое слово из этой фразы. Тонкими пальцами он прошелся по девичьему лицу, очерчивая ее скулы пальцами, словно вырисовывая акрилом картину на холсте. Ее выражение лица, ее расширенные от страха зрачки, ее чуть подрагивающие губы – ему все это нравилось.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-01 23:28:15)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Перестать быть женщиной. Перестать быть собой.
За пределами личности и амбиций, наработанных навыков и привычек должны были скрываться те натуральные и природные инстинкты выживания, те базовые свойства организма, которые позволяли даже самым слабым и неприспособленным созданиям чуть дальше продержаться, цепляясь за мелькающие тут и там возможности, лишь бы проскочить молотилово естественного отбора.
Где-то из этой ситуации должен был находиться выход.
Надежда на его существование, пожалуй, единственная готова была пробиться через хаос мыслей и чувств, через сокращающиеся бешено и никак не способные схватить нужное количество воздуха легкие, через нервную дрожь и наступившее оцепенение, которое сковывало и тогда, когда Аннетт уже никто не держал.
Возможно, шевелиться было тяжело из-за пристального взгляда, с поводка которого её снимать никто не собирался.
Возможно, давило все окружение - стены, пол, какой-то комод в углу и широкий дверной проем, непонятно куда уводящий, чтобы манить побегом - все незнакомое и чужое.
Возможно, горящие после крепкого захвата руки просто никак не могли поверить, что кровь снова начала свободно циркулировать по венам, или все это разом, помноженное на неизвестность, заставляли стоять ссутулившись и ощущая только собственную уязвимость.
Рабастан странно строил фразы. Почему он доставал в них скальпель “уже”, как будто это было привычным делом и естественной последовательностью вещей? Почему спрашивал про боль в будущем времени, когда её-то как раз уже причинил?
Что не так было с ним? С этим по-женски красивым, молодым и вежливым человеком, который нет-нет, но встречался в коридорах министерства и выглядел скорее одним из тех недостижимых светских принцев, чем любителем дурных, затянувшихся шуток.
Выбраться.
Выбраться.
Сначала выбраться, потом все остальное - осмысления, осознания, рыдания в углу и вендетты.
Все равно на вопросы, которые Он ей задавал невозможно было ответить, потому что невозможно было представить описываемое в них.
Хочет ли он её убить? За что? За задержку пятничным вечером в кабинете, резковатые ответы и поделенные на три части стопки документы?
Временами, Аннетт уставала на работе так, что казалось, будто готова вот-вот умереть, что способна переборщить с дозировками зелий, или что голова взорвется от обилия задач, но никогда ей не казалось, что из-за работы она может быть убитой.
В этом было что-то бесчеловечное и несправедливое - не оказаться на вокзале, не посетить рождественскую ярмарку в Хогсмиде, не выходить на охоту на оборотней, не выслеживать террористов, и в неспокойное, полное опасностей время умереть из-за обиженного, капризного и, видимо, опасного мальчишки.
Чушь и нонсенс, не стыкующиеся с реальностью и банальной логикой, а потому, вероятно, действительно являвшиеся частью дурного розыгрыша.
Может, аристократы на самом деле любили, когда кто-то пресмыкается у их ног? Что ж, теперь, когда гордость исчезла вместе с восприятием себя, - это было не очень сложно.
- Мистер Лестрейндж, я уверена, что это все большое недоразумение, и что мы сможем с вами договориться. Вероятно, я успела Вас чем-то задеть в Министерстве, я обещаю загладить свою вину, только, пожалуйста, отпустите меня сейчас домой. Пожалуйста.
Никто и никогда не учил Аннетт умолять, но это оказалось вдруг так естественно - опуститься на колени, взять в ладонь чужую руку, случайно коснувшись пальцами часов и понять, что теперь к глазам подбираются слезы. Секунда, другая, прежде чем они размоют картинку перед глазами, а потом и весь мир, как в воронку, умчится в циферблат, на котором дольше нужного задержался палец, и декорации снова изменятся.
Пол под коленями стал тверже, стены раздвинулись вширь, потолок ускользнул в высь, а в горле появилось тягостное ощущение тошноты, которое частенько случалось после магических перемещений.
Ему нравилась эта слабость. Словно только распустившийся бутон, она тянулась к свободе как к предрассветному солнцу. И именно поэтому, он продолжал ненавязчиво касаться ее, изучая. Он чувствовал, как каждое прикосновение раздевает ее, снимая пелену уверенности, силы, лишая ее прошлого и будущего. Он снимал с нее слои один за другим, чтобы оставить в ее сознании только моменты настоящего. Но все равно, до сих пор в этих глазах была жива иллюзия контроля, он видел на их дне желание вырваться, видел все ту же надежду. Забавно иногда, как люди не верят собственному предчувствию. Неужели ее инстинкты не говорили ей, что она оказалась в руках хищника, а не в руках кого-то, кто просто заигрался в иллюзию власти? Она ведь не была дурой, тогда откуда такая наивность и вера в доброту этого жестокого мира? В каких реальностях жертву отпускают на волю, стоит ей прикинуться страдающим ягненком? Всем свойственно верить в глупые сказки. А еще, в волшебную фразу: «Это может случиться с кем угодно, только не со мной».
- О чем ты думаешь, дорогая? – он усмехнулся, вновь разрушая повисшую в воздухе тишину и опускаясь, уже полной ладонью, на ее шею. – Ты слишком зажата, чтобы обсуждать со мной возможности этого вечера? – он разговаривал с ней не для того, чтобы успокоить, скорее наоборот, ему нравилась атмосфера, которую придавал голос и это молчание, в ответ на заурядные, для такое ситуации, вопросы.
Его ладонь прошлась от ее шеи к затылку, увеличивая географию чужого тела, затем сжала светлые волосы. Немного задумавшись, он аккуратно распустил их, убирая одну за другой заколки, которые так заботливо поддерживали идеальные локоны. Ему нравилось ощущать ее сбивчивое дыхание, которое заряжало напряжение вокруг. Нравилось, как колотится женское сердце, заставляя грудную клетку заманчиво подниматься вверх. Он готов был продолжать медленно, смакуя на языке каждую минуту этих мгновений, но девушка решила действовать.
Какое очарование. Так послушно, в полном акте подчинения, она опустилась на колени, словно согласилась со всем своим естеством, словно приняла ситуацию, совладав с собственным страхом. Но ее ошибкой были слишком уверенные прикосновения. В каких книгах она читала, что в данной ситуации нужно трогать того, кто тебя похитил? Рабастан тут же поморщился, ощущая чужие нежные пальцы на в своей ладони. Злость – вот что зародилось в нем, пульсируя в висках. Он был готов мириться с ее своеволием, с ее желанием сбежать, с ее страхом, но не с этим. И, словно соглашаясь с его чувствами, случайность просто разорвала пространство, перемещая их в главную залу Лестрейндж Холла.
- Дракл тебя дери! – прорычал он, хватая блондинку за горло и резко поднимая ее с колен. – Проклятье! – вскрикнул он на нее, быстро продумывая дальнейший план действий. Потребовалось чуть больше времени, чтобы побороть рвотный рефлекс. Но как только желудок успокоился, Баст воспользовался порталом, перемещая девушку в новую локацию.
Он тут же, со всей дури, воткнул ее в стену, впиваясь в ее глаза пронзительным взглядом. Хотелось ударить, хотелось вытащить на это бледное личико алые капли крови, но вместо этого, он продолжил сжимать хрупкую шею сильнее, лишая ее возможности сделать очередной вдох.
-Ты этого хотела? – оскалился он, пытаясь сдержать самого себя. А ведь ей всего-то надо было вести себя спокойно! Она могла бы наслаждаться этой жизнью еще, как минимум, несколько часов. Могла бы выпить, расслабиться, принять происходящее и умереть особо не мучаясь. Но не теперь!
- Закончим разговоры на этом, раз ты не желаешь соображать! – прорычал он в ее губы и тут же разжал хватку, швыряя женское тело на пол, словно тряпичную куклу. Дыхание, которое сбилось от неожиданных перемещений, постепенно восстанавливалось, а эмоции успокаивались. Все-таки, последние события помогли ему научиться держать себя в руках. Он чувствовал в какой момент, вихрь внутри него поднимается, и теперь мог вовремя его приглушить, оставляя себе разум, сознание и хладнокровность, в особом понимании этих слов.
- Раздевайся. – с полным равнодушием произнес он, как только зажег заклинанием свечи по периметру. Аннет оказалась в холодном, необустроенном подвале. По центру помещения стояло два металлических стола, на одном из которых были инструменты. Столешница второго напоминала идеально отполированную хирургическую поверхность. Стены, в свете свечей, были похожи на монстров из-за своих неровностей, который создавали тени. Здесь не было окон. Не было дверей. Ничего. Пустой квадрат, распространяющий эхом любой звук.
Стоя возле столешницы, Рабастан смотрел на девушку холодными и абсолютно бездушными глазами.
Он ждал ее действий.
И ждал ее страха.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-02 23:11:43)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Аннетт показалось, что она умерла и упустила собственную смерть, а теперь смотрит на все произошедшее в обратной перемотке, пытаясь разглядеть этот, безусловно, значимый момент.
С холодного, шероховатого бетонного пола все те годы, с самого момента рождения, включая последние несколько часов, представлялись ей почему-то, не как обещали многочисленные истории - вереницей кадров, а, скорее, набором чисел, математических операторов, рядами формул и топологическими пространствами, искривившимися и замкнувшимися сами на себя в бесконечности бытия.
В ней она была крохотной песчинкой. В масштабе множеств и подмножеств, в которые она входила, ситуация менялась, но, в сущности, не сильно. На группах “граждане Соединенного Королевства” или даже “волшебники Соединенного Королевства”, её исчезновения, страдания и смерть, которая, если не наступила уже от удушья, порождая последнюю мрачную галлюцинацию холодного подвала, то скоро должна была наступить, сказались бы не сильно. Чуть больше исказился бы вид уравнения, описывающего функционирование “волшебниц Лондона” или, допустим, “сотрудников Министерства”, но Аннетт знала, что и та, и другая система, является гибкой и вернется обратно в баланс примерно через неделю, в худшем случае через две. Хуже всего обстояли дела с группой “семья Паркс”, но та была столь малочисленной, что исчезновение одного члена подмножества сокращало его настолько, что учитывать его в глобальных расчетах становилось попросту бессмысленно.
Ни в одно сколь-нибудь значимое сообщество, в котором она бы стала заметной, Аннетт так и не вписалась. Это казалось обидным, но не сильно.
Просуществовавший некоторое время в сильном дефиците кислорода мозг принялся вести себя чудаковатым образом - не убирая полностью, но как бы отодвигая на задний план негативные эмоции, блокируя болевые сигналы с рецепторов и выискивая те крохи сатисфакции, которые только мог найти в ситуации в целом.
Например, будучи насквозь математичным, он восторгался той точности, с которой теперь мог просчитать собственную смерть. Не каждый день выпадает такой шанс и суммарный вектор все сложившихся событий так четко указывает направление.
Это было как мысленный эксперимент в нумерологии за шестой курс.
Вы сидите спиной к столу. В любую точку стола некто помещаяет первый камень. Его положение вам неведеом. Потом тот же загадочный некто, помещает второй и описывает положение двух камней относительно друг друга. Потом третий…
Чем больше становилось камней на невидимом поле - тем четче вырисовывалась его схема в сознании, тем больше о нем можно было рассказать, и если принять за первый камень - конец собственной истории, то для Аннетт картинка заполнилась настолько подробно, что точность предсказания едва ли не восхищала.
Маленькая победа математического прогноза над инстинктом самосохранения.
Собственная жизнь представала теперь перед ней движением по искривленной замкнутой ленте: возвышения и спады, которые все равно упрутся в замкнутый цикл.
Мать говорила ей, что роды были тяжелыми, что Аннетт не хотела входить в неприветливый мир почти пятнадцать часов. Сколько она будет его покидать и будет ли это сопровождаться криками, похожими на печальные крики новорожденных, пока расчитать не удавалось, но - снова сокращаем масштаб и смотрим на вопрос с удаления, допустим тридцати тысяч футов над землей - это было уже не важно.
Поэтому на раздавшийся со стороны, чудом проникший сквозь шум в голове, сквозь тот кашель и хрипы, которыми недавно пережатая гортань пыталась вернуть в свои сосуды кровь, приказ раздеваться, Аннетт ответила едва-едва собравшися из режущих, острых звуков, тихим: Нет.
То была не обреченность, то был расчет, и под давлением её любимой магии - сухой магии чисел - все теряло значение. Пугающие, плывущие перед взором образы мрачноватого подвала, торжествующее лицо Рабастана с диковатой улыбкой, и она сама со всем тем, что успела вынести, и что вынести только предстояло.
Достаточно просто изменить масштаб.
Пока Аннет разбиралась с теорией бесконечности, идеей множества и подмножеств своей жизни, Баст действовал. Какой бы не была переменная – результат все равно будет один. Относительно системы исчислений, разнообразных теорий, относительно жизни. Всё имеющее начало, так или иначе имеет свой конец, а времена собирать камни приводят к временам их разбрасывать. И многие предполагают, что в двадцатом веке, ставшим переломным, смысл существовании материи начал заключаться в познании самого себя: становление мыслящих, становление разума, самодостаточности, равенства. Смешно. В итоге, хаотичные системы, даже самые незначительные, имеют непредсказуемые последствия, порой, в совершенно разных местах. Возможно, чтобы привести девушку в подвал, где-то в далеких землях хищник, пробегающий за своей добычей – раздавил цветок. Из-за этого пчела не смогла выпить нектар. Его нехватка привела к вымиранию диких ульев, рой которых мигрировал, и, случайным образом, взмахивая своими крылышками, создал непогоду, которая перемещалась по океанам, разрушив пару пиратских кораблей на своем пути. В теории, это должно было повлиять на зачатие мисс Паркс, которое состоялось, потому что на улице был слишком сильный дождь и романтика свечей возбуждала. Затем крыло бабочки, пролитый кофе, случайные встречи, амбиции, бесполезные факты. И, по фундаментальным константам, ее привело сюда. В подвал заброшенного дома в каком-то проклятом далеком пригороде старого Лондона. Не важна была «n», когда все остальные данные были известны. Плюс или минус. Добро или зло. Одно всегда следует из другого, двигаясь по спирали и меняясь лишь из-за фактов, которые кажутся бесполезными, неважными, незначительными.
Его глаза наполнились какой-то печалью, смотря на последние ее попытки сказать твердое «нет». Все-таки люди забавные создания, когда дело доходит до осознания смерти.
- Мир меняется, не так ли? – медленно начал он. Не торопясь, Баст достал резинку для волос, медленно собрал разбросанные пряди в хвост и затем пошел вперед, к напуганной блондинке. Его не задевал ее отказ, не трогала ее реакция. Словно подопытная мышка, она должна была сопротивляться собственной смерти. Просто потому, что таковы правила и таковы требования его животного инстинкта сохранения.
- Все становится неважным, когда это происходит. Когда ты чувствуешь смерть за своей спиной…так близко, что слышишь ее дыхание, - он не торопился, растягивая каждое слово и стараясь донести до своей спутницы значение фраз.
- Ты осознаешь, что все, что было для тебя привычным - изменилось. Ты стала другой, чувствуешь это? – дойдя до нее, он присел на корточки, подхватывая нежную кисть в свои руки. Он смотрел в ее глаза, словно искал в них отклик, эмоции, ответы.
- Ты не сможешь стать прежней. Отныне ты будешь оборачиваться, возвращаясь домой из любимой кофейни, в которой прежде покупала хлеб. - Он прошелся пальцами по ее ладони, большому пальцу, ее тонкому запястью. Все эти прикосновения прежде вызывали у него желания, давали вдохновения. Словно он открывал закрытые двери, словно разгадывал загадки. Но сейчас, он этого не ощущал. Его сердце все еще было пустым.
- Теперь ты будешь дрожать, оставаясь в комнате одна. Вся твоя жизнь, построенная на планах, амбициях, идеалах, отныне станет…не важной. – он улыбнулся и мягким движением, полным отцовской заботы и настоящей симпатии, положил ладонь на ее щеку, склонив голову в бок.
- Glubo cuticulae, - шепотом сошло с его губ, когда, он коснулся палочкой ее пальца. Ему нравилось это заклинание. Еще с детства он учил его с особым рвением и страстью, считая необходимым пунктом собственного удовлетворения. Практика на животных редко заканчивалась нужным эффектом. А вот человек...совсем другое дело.
Чтобы видеть ее лицо, свободной рукой он хорошенько сжал ее подбородок, слегка его подняв. Заклинанием, он начал сдирать нежную кожу от ногтей до основания среднего пальца.
Он слушал.
Впитывал каждый звук, каждый удар ее сердца, ее боль. Его дыхание не менялось. И он не останавливался. Палочку переместилась выше, лишая кожи часть тыльной стороны ее ладони, затем еще немного до запястья.
- Скажи, когда готова будешь раздеться, - очень мягко и даже нежно, произнес он, наблюдая за ее взглядом, за ее зрачками, за ее реакцией.
Glubo cuticulae
Сдирает кожу в месте попадания заклинания. Контактное — к коже жертвы необходимо прикоснуться палочкой.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-06 08:53:45)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
На полу было холодно. Спутанные волосы извалялись в пыли. Пережитые эмоции и страдания уже не получилось бы скрыть под слоем косметики и деликатной вежливости. Каждый полученный синяк на теле расползался в стороны, как ядовитая медуза, при любом, самом крохотном движении, обжигая и напоминая, что нет, не повезло, Аннетт пока еще жива, и никакое марево в глазах с плывущими очертаниями предметов в нем не свидетельствуют об обратном.
Горло саднило изнутри и снаружи, кожу на шее будто все еще что-то сдавливало и, наверняка, на ней тоже начал проявляться след, перекрашиваясь в такие характерные для насилия цвета - красный, синий, пурпурный. После одного, даже самого короткого слова Аннетт хотелось застонать, и она стонала, точно надеялась, что тем самым призовет к себе избавление от всего этого, хотя призвала только Рабастана.
Его лицо, выплывшее из полумрака, из теплого и переменчивого света расположившихся вдоль стен свечей не показалось ей страшным, скорее каким-то издевательским. В той пустоватой, лишней для сути их отчасти общего дела (его - в убийстве, её - в умирании), демагогии, она слышала не правоту и даже не насмешку, а мучительную, тягостную отсрочку или, если взглянуть под немного другим углом, пролонгацию страданий.
Капризный ребенок, оставленный родителями под чужим присмотром продолжал баловаться, стараясь обратить на себя как можно больше внимания.
Аннетт смотрела на него сквозь устилавшие слезы глаза, смотрела долго и взглядом тех магглов, которых когда-то убил её же жених. Наверняка, они тоже умоляли его перестать, сначала - просто, а потом - поскорее. Лицо перед ней искажалось, менялось на лицо Игоря, потом скользило обратно, в замысловатой, неконтролируемой до поры фантасмагории. Игоря она слушала и не верила, что он ей это говорит. Рабастана слушала и чувствовала, как бьется и толкается внутри что-то новое, особое, темное.
Что этот жалкий, выросший в роскоши и привилегиях мальчишка мог вообще знать об амбициях и планах?
Чужая палочка коснулась её пальца, почти невесомо.
Последовавшая за этим боль предстала, как суперпозиция из все прошлых, всех пережитых ранее, начиная от детских ушибов и заканчивая недавним удушьем.
В глазах стало темно до того, что они показались закрытыми, крик зародился, как у рожениц - где-то в животе и сотряс все её существо.
Вместе со стягиваемой с руки кожи слезал еще один покров.
Аннетт больше не была не Аннетт. Из того сгустка боли, перевесившей все, что было раньше - страх, панику, затравленное ощущение собственной слабости, яркими вспышками стали воскресать в сознании причины, по которым все это не должно было и не могло случиться с ней.
Ей снова восемнадцать. Она - маленький винтик в машине Министерства, который еще не знает, что сумеет перекроить себя и превратиться в большой рычаг. Расскажите этому винтику, что такое перестать быть собой. Он, может, и испугается.
Ей тридцать. Она уже больше чем амбиции, она - знания и связи.
Вместе с собственным криком она слышит звон вытянутых бокалов через стол с мистером Эйвери. В темноте перед глазами ей видится отец, между десертом и дижестивом объясняющий, как за три месяца обрушить банковскую систему страны, и мистер Нотт, с улыбкой вручающий ей зачарованный ежедневник в качестве подарка на повышение. “В надежде на благотворное сотрудничество”, - гласит в нем надпись на форзаце.
Сотрудничество.
Аннетт снова прячет бумаги, ждет наказания за это. Избегает его, улыбается тем людям, которые могут его принести, пьет чай с теми, кто может упечь её в Азкабан за подлог.
Аннетт ставит штампы и подписи. Тысяча галлеонов минус. Иная - в плюс.
Где-то недосчитывается одеял сиротский приют. Военная машина получает деньги на боевые артефакты. Переговоры с маггловским министерством проходят успешно, купол на вокзале будет отреставрирован в кратчайшие сроки, услуги транспортного отдела на перемещение гражданских лиц, увы, придется сократить. Еще одна подпись, чьи последствия её нисколько не смущают, как не смущают и кивающего мистера Нотта.
Аннетт было больно до удушья. Очередную издевательскую фразу про раздевание она не слышала, оглушенная собственным криком, но стоило наступить короткой передышке, как её ладонь, с кровоточащей, пульсирующей раной, со свисающей вдоль нее лоскутом кожи, впечаталась в щеку, с силой сдавливая кожу на безмятежном лице, нависающем сверху.
- Я держала в руках эту страну, ничтожество. Ни один ублюдок, болтающий красивые фразы, этого не изменит.
Влажные глаза, напряженные мышцы лица, спутанные волосы – она ничем не отличалась от остальных. Искренняя боль, спрятанный куда-то страх и, в противовес всему, сила. Пожалуй, последний пункт встречался на его пути не так часто, если говорить о существах, не имеющим ничего общего с «войной». Рабастан собирал каждую ее эмоцию по капле и не планировал останавливаться на разговорах.
Ее оглушающий крик разорвал неподвижный до этого момента воздух на части. Он чувствовал всю энергию, которая она вложила в этот звук, и он ее понимал. Где-то под лопатками должно было зарождаться вдохновения от чужой боли. Где-то в районе шеи должна была начать пульсировать артерия, выдавая возбуждение и страсть. Но в этот раз не было ничего. Одновременно с тем, как он издевался над надменным координатором департамента экономики, он изучал свои новые эмоции, потерпевшие слишком много изменений за последние пару месяцев. Питаясь ее слабостью и злостью, Лестрейндж жаждал большего. Он не торопился, рассматривая исказившее гримасой агонии лицо, давал ей прийти в себя, чтобы она случайно не потеряла сознание. Но, кажется, это создание не было способно на такую слабость как обмороки.
Она чувствовала злость, игнорируя физическую боль, которая сейчас была очень яркой. Разорванные капияры и отсутствие кожи придаали прикосновению необычную тактильность, окрашивая лицо младшего Лестрейнджа в тяжелый, горячий и яркий алый цвет. Он понимал ее ярость, понимал каждое из ее чувств, отчего ситуация выходила еще насыщенней.
- Держала в руках страну? - Волшебник искренне засмеялся, разрушая нагнетающую атмосферу мрачного подвала.
Словно пытаясь внести в свою жизнь хоть какого-то смысла, этот, ничего не значащий на самом деле «рычаг», демонстрировал силу. Бабочка, все еще зажатая между мужских ладоней, пыталась вырваться, ломая себе хрупкие крылья. Смешно. Ее слова, наполненные чувством собственного величия, вызывали в нем только презрение. Элита, во всех пониманиях этого слова, испокон веков будет машиной реальной политики и экономики. Адаптируясь к изменениям, порождая войны, превращаясь в тень, она будет оставаться единственной неизменной общепринятой парадигмой существования общества. Она будет отвечать за выработку моделей, за стереотипы, за политику, ценности и власть. А главное зло этого века: маглы и полукровки, возомнившие себя ситуативной общиной, являющиеся противопоставляемой массой; они, превратившиеся в запущенную чуму общества, обладающие разрушительным воздействием моральных каннибалов, альфонсов от науки и болтунов; они, стремящиеся подражать сторонникам либертарства, всегда будут пытаться ставить себя выше, создавая иллюзию собственной значимости. Но так устроен мир. Никакие революции и движения, никакое восхваление эстатизма и никакая обнадеживающая атфосфера не будут способны разрушить константу общества: происхождение (чистокровность), деньги, власть. И никакие грязнокровки, встающие на руководящие должности, не способны разрушить устоявшиеся веками нерушимые концепции. Потому что разрушение экономики, банковской системы, транспорта – лишь разрушение удобных способов контроля. При разрушении одного, во главу встанет исторически подтвержденный другой – сила, насилие, тирания.
- Надеюсь, я смогу избавить тебя от иллюзии собственной власти, - прошептал волшебник, когда зрачки его глаз расширились и заблестели. Это превращалось в бесконечную игру, которая не должна закончиться победителем или проигравшим, куда важнее был сценарий.
- Lasum bonus, - произнес он, направив палочку на ее плечевую кость. Хруст, с которым сломалась кость, прозвучал в самом центре мозга, сильной болью распространяясь по телу словно эхом. Он усмехнулся. Пожалуй, чему он научился у Лорда с их последней встречи – так это почаще использовать палочку. Может действительно, оно было даже к лучшему. Используй Рабастан свои обычные инструменты – мог бы уже утомиться. А так, сил хватит на длинную, полную чужой боли, ночь.
Рывком, он схватил ее за вырез платья на груди и разорвал ткань по переднему шву до бедер, оставив эти бесполезные ткани чуть прикрывать тело.
- Держишь ты там страну или член своего любовника, что мне плевать? - усмехнулся он и подался вперед.
- Ты же это понимаешь? – он вернулся к ее шее пальцами свободной руки и, посильнее сжав, дернул на себя, впиваясь нахальным, глубоким и жадным поцелуем в ее соленые губы.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-06 22:04:40)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Наверно, примерно так ощущались схватки - накатывающие волны все усиливающихся приступов боли через все сокращающиеся промежутки времени. Хруст собственной кости, казалось, заглушил следующий собственный крик, который наждаком протерся по сорванным связкам, оборвался в хрип, в кашель, в попытки проглотить воздух.
Если бы все это не изматывало физически и не било в голову по самым древним, самым первичным рефлексам, впору было начать уставать уже от однообразия собственных реакций.
Аннетт выгнулась спиной на полу, до крови прикусила щеку изнутри, прикусила губу, закрыла глаза. Раздробленные кости под кожей терлись друг о друга, рвали изнутри мышцы и превращали всю правую половину тела в такой полыхающий очаг, что он уже едва ощущался.
Отчего-то хотелось верить, что роды все же даются легче, чем то, что переживалось сейчас, но эта мысль не столько утешала, сколько выстраивалась в вереницу с другими, жалостливыми и давящими последние капли из выжатых слезных протоков, мыслями об упущенных возможностях.
У неё больше не могло быть детей, не могло быть мужа. Все происходящее сейчас отрезало ей от светского мира, в который она так хотела попасть, и мира больших денег и решений, в котором обитала. У нее не было больше шансов снисходительно покивать матери на рассказы о том, что “американская красавица” хорошо растет только, когда Венера проходит по диску Луны, или пожурить отца на тему того, что он перебарщивает с рисками на американской бирже. В её будущем не было больше чая в кабинете, сплетен в кафетерии, пробуждений в согретой чужим телом постели. Самого будущего больше не было.
Власть, которую она успела ухватить, должна была умереть здесь, с ней, она навсегда оставалась с ней, но что-то большее или что-то другое исчезало, обреченное так и не появиться, как вытравленный из организма плод.
Под треск ткани своего платья Аннетт подумала о Хэмише, вернее, не подумала даже, а скорее зацепила на долю секунды желание почувствовать его рядом, когда холод от пола и каменных стен пробежал по оголившейся коже. Этот её мальчик был таким милым и, как оказалось, таким бесполезным. Что толку ей было в авроре, который так и не смог защитить? Что толку держать рядом прекрасного принца, чтобы по итогу обнаружить, что ты нисколько не принцесса?
И все же он был деликатным, осторожным, внимательным, и его поцелуи, разумеется не шли ни в какое сравнение с грубо запиханным ей в рот языком того, другого: не то сумасшедшего, не то попросту заигравшегося мальчишки.
Языком, на котором она все-таки сжала зубы, смешивая вкус собственной крови с чужим и упиваясь своей очень короткой, крохотной и бесполезной, но все-таки победой. Маленькой месть за оборвавшееся будущее. Кто бы только сказал Аннетт утром, когда она надевала свое разорванное, отмучавшееся раньше хозяйки платье, что она умеет так ненавидеть.
Триумф был коротким. Снова, как бомба внутри, разорвалась тяжелой, громкой нотой боль. Голова встретилась с полом, раздробленная рука подвернулась, отчего перед глазами полыхнули и оставили после себя сплошную черноту искры. Аннетт почувствовала, что рот еще полон крови, что-то сплюнула, что-то, не успев, проглотила, и поняла, что все - это предел, что на большее её не хватит, и последний свой рывок она потратила только на едва слышный хмык:
- Значит, твой член просто давно никто не держал?
Борьба, без сомнения, является отличительной чертой мисс Паркс. Даже находясь в таком положении, она умудрялась сопротивляться. Переломанная рука и отсутствие кожи не мешали девушке чувствовать свое превосходство и показывать клыки. Это был страх или все-таки наивность.
Рабастан прорычал, стоило чужим зубам сжаться, разрывая кожу на языке и превращая поцелуй в очередное поле для сражения. Густая кровь заполнила рот и с легкостью опустилась в горло, оставляя после себя только едва заметный рвотный рефлекс.
- Не удивлен, - прорычал он и со всей силы и мимолетной злости приложил блондинку затылком к полу, затем еще раз, для лучшего эффекта.
Ты умрешь быстро, словно тебя никогда не было; словно вся твоя жизнь и планы не существовали.
Твои воспоминания растворятся в бесконечности вселенной, такие незримые, несущественные, неважные.
Твой последний вдох будет означать лишь еще одну законченную жизнь.
Подвал был наполнен матовым светом свечей, качающихся от едва заметного сквозняка, непонятно откуда появляющегося. Каждую секунду они будто отсчитывали, капая воском на холодную и грязную поверхность пола; будто создавали порталы в другую вселенную. Женское тело при подобном свете всегда приобретает какой-то магический, ни с чем не сравнимый цвет. Кожа словно становится живой, играя бледными красками и оттенками при приглушенном пламени. Создавалось впечатление, будто светлые волосы притягивали чуть красные оттенки огня, поглощая их и превращая во что-то особенное, чуть розоватое и блестящее. Из-за бурных сцен, несколько фитильков погасли, из-за чего, в и без того мало освещённом пространстве, власть захватили тени. Баст осмотрел помещение, прежде чем вернуться к планам. Все это напоминало ему другое пространство, оставившее в памяти едва заметный привкус каких-то эмоций.
Он достал нож, разрезая остатки ткани ее платья. Страсть и вдохновение должны были наполнить его, смешав внутри коктейль из серотонина, вазопрессина, адреналина и эндорфина. Он прошелся лезвием от солнечного сплетения до пупка, рассматривая как бледнеет кожа от холодного прикосновения метала. Все это было таким привлекательным, но отчего-то совсем далеким. Будто он возвращался в прошлую жизнь, пытаясь захватить первую любовь и вернуть прежние чувства. И словно делая шаг назад, Баст жаждал получить те ощущения, то возбуждение и ту страсть, которые сопровождали его долгие годы. Он закрыл глаза лишь на мгновение, ощущая на кончике языка металлический привкус чужой крови. Это был вкус последнего дня, который проживет Аннет Паркс. Ее закрытые глаза, полные смирения это подтверждали. Зайдя в объятья морфея, она вернула себе какую-то детскую невинность. Лицо перестало отражать тяжелые будни и страх, а тело расслабилось, даже находясь в агонии боли. Девушка выглядела куда очаровательней, не огрызаясь и не пытаясь вырвать хотя бы частички какой-то несуществующей победы. Ее тело, оглаживаемое неощущаемыми перьями свечей, не разрезало линиями напряженных мышц, а губы не искажали лицо напряжением.
Для него она была лишь игрушкой для достижения собственный целей, он не видел в ней человека или того, кого следовало бы уважать. Просто «вещь» или «собственность», если угодно. Просто инструмент, которому доказали его важность, посадив на самое удобное место. Спрятавшись под иллюзией контроля, она, вероятно, забывала в каком мире живет. Ее окружали волшебники, принадлежащие к священным фамилиям, но она забыла, что сама к этому уровню не принадлежит. В мире патриархата этих династий, в мире традиционного, в основной своей массе, общества, Аннет была просто никем. Полукровка, но помощник главы департамента, имела власть в ММ, но какой по факту властью она обладала, выходя на улицу или присутствуя на приемах? Обаяние, красота и декольте – единственное что у нее было.
Встреться мы чуть раньше, я бы не церемонился, изучая новые ощущения собственного сознания. Я бы не тащил тебя в свою квартиру, не пытался успокоить и не пытался поговорить. Я бы не слушал, не играл, не рассматривал.
Вероятнее всего, у тебя не было бы возможности пытаться демонстрировать собственную силу, доказывая самой себе, что женщина в мире мужчин способна на все и «держит страну». Это показалось мне наивным.
Скорее всего, через час ты бы уже будешь мертва. И я бы не давал тебе засыпать и блаженно находиться в бессознании.
Он сделал глубокий вдох, прежде чем осознал на сколько далека ситуация от возможности получить то, ради чего он здесь оказался. Каждая секунда была лишь попыткой оттянуть время. Он словно ждал: «ну вот сейчас», «ну вот теперь», «а теперь точно» - но все было пустым. Страсть, ради которой он жаждал захватить чужой последний вдох, и наслаждение, с которым готов был разрезать живую плоть, просто исчезло, оставив после себя отвратительный привкус прошлого. Полуобнаженное тело, кровь, крики, сопротивление не вызвали желанного, превратившись в бесполезное мясо.
***
Отыгрыш завершен.
Продолжение тут =>>> Feeling like you won't believe.
Отредактировано Rabastan Lestrange (2020-09-15 11:08:50)
"Кровь - она не для того, чтобы ее в жареном виде жрать.
Ее пить надо. Свежую. И только из любимых."
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [10.02.1978] break my baby