Вильгельмина сообщила распорядителю в вестибюле свою фамилию и с царственным видом прошла в главную залу. Сегодня с утра она была немного раздражена. Непонятная хворь напала на ее лучшую розу. Бедняжка не только сбросила все бутоны, но, похоже, всерьез вознамерилась покинуть этот свет. Баронесса распорядилась вызвать к ней лучшего герболога в Лондоне. Тот задерживался, пришлось уехать на аукцион, оставив строгие указания прислуге и уже заранее разочаровавшись в успешном лечении. Стоит ли ожидать чудес от не пунктуального человека?

Мадам Яксли глубоко вздохнула и строго наказала сама себе прийти в хорошее расположение духа. Бедные волшебные тварюшки, для счастия которых организуется аукцион, совершенно не виноваты в чужом непрофессионализме. Леди и джентльмены, с которыми предстоит общаться сегодня, возможно, тоже не виноваты. Хотя, как посмотреть... Придется прибегнуть к самому действенному способу.

Мими окинула взглядом элегантно убранную залу с ровными рядами кресел у подиума, подошла к большому зеркалу, словно бы с целью рассмотреть ниспадающие из ваз белые и сиреневые глицинии, и внимательно осмотрела себя в зеркало. Хороша, несказанно хороша. Верхняя бархатная мантия цвета спаржи выгодно оттеняла лимонно-кремовый фон платья с разбросанными по нему крошечными павлиньими перьями. Изящный кружевной воротник, такие же перчатки и совершенно новая шляпка из итальянской серебристой соломки с льняными цветами, идеально повторяющими общую цветовую гамму. Очаровательно. Сегодня Вильгельмина превзошла сама себя. Глицинии, впрочем, тоже весьма неплохи. Пожалуй, саду Яксли-холла не помешает обзавестись парой новых пергол. А теперь можно присоединиться к остальным гостям в соседней зале, где подавали легкие аперитивы и можно было вести занимательную беседу с приятными и с чистокровными людьми. А еще лучше - с приятными чистокровными людьми.

Вскоре баронесса с бокалом янтарного амонтильядо неторопливо передвигалась от одной группы к другой, обмениваясь приветствиями, традиционными суждениями на тему погоды и предположениями о характере представленных на аукционе вещиц. Ходили слухи, что будет представлен один из редких трактатов Иоганна Бёттгера, крайне интересно.

В качестве друга семьи Людвиг Уилкинс был совершенно несносен. Чего только стоила его привычка по любому поводу появляться в ее доме заранее. Чаще всего – накануне вечером и совершенно не считаясь с тем, что компании друга семьи она могла бы предпочесть компанию своего молодого (хотя бы по сравнению с ней) любовника. Но Людвиг Уилкинс был совершенно безжалостен к ее частной жизни. И, к тому же еще имел наглость тыкать ей в лицо ее же собственными обещаниями. Элеоноре это совершенно не понравилось, и она взяла Уилкинса и его наглость на заметку, но разборки решила отложить до лучших времен, тем более что непроснувшийся Уилкинс грел ее спину и имел приятную привычку кутать ее в одеяло, чтобы утренняя прохлада спальни не добралась до нее раньше времени.

Элеонора не пожалела о своем решении поваляться подольше и отложить вендетту другу семьи даже несмотря на то, что это сократило ее время на ежедневный разбор почты. В почте, впрочем, в этот день не нашлось ничего интересного – только пара приглашений на благотворительные вечера, письмо от кузины со стороны матери и одно дерзкое послание от соискателя «Обскуруса», бомбардировавшего издательство бесконечными экземплярами своего монументального труда, посвященного «Десяти наивысшим опасностям, подстерегающим чистокровного волшебника в маггловском метрополитене». Какого драккла чистокровный волшебник делал в маггловском метрополитене и что впечатлило его настолько, что он собрался написать об этом ни больше ни меньше, чем монографию, Элеонору не интересовало. Во всяком случае, не настолько, чтобы она вступила в переписку с умалишенным.

Пока Уилкинс инспектировал в ее гардеробной – все лучшее для друзей семьи – свои иссиня черную мантию, всю неделю ревностно оберегаемую Лоскутиком, и костюм, к которому прилагались жилет, туфли, галстук, запонки и прочие приблуды, ворвавшиеся в ее счастливое вдовство вместе с молодым любовником. Кто бы мог подумать, что спустя пару десятилетий мимолетной связи это станет таким хлопотным.

- Сегодня с утра тебя слишком много, - сварливо отозвалась Элеонора, но Уилкинс уже испарился наводить собственный марафет. Должно быть, он сейчас снимал свой драгоценный небесно-голубой галстук со специальной вешалки, которая тоже была вверена заботам Лоскутика, успевшего уже обзавестись собственной программой действий в отношении всех многочисленных предметов гардероба друга семьи, которые постепенно оседали в гардеробной Элеоноры.

Ее собственное платье, привычного покроя, напоминающего длинный, подогнанный по фигуре черный сюртук, разумеется, тоже было в порядке и даже весьма ей нравилось тонким узором темно-синей шелковой нити, который спускался до самого подола. Возможно, для дневного мероприятия, да еще и посвященного бескорыстной помощи всевозможным тварям (магическим и не очень), Элеоноре следовало выбрать что-то другое, но она давным-давно носила черный, и магические зверюшки были поводом недостаточно весомым для того, чтобы она пересмотрела свои взгляды.

Они не опоздали, несмотря на все усилия Людвига, вспомнившего за сорок минут до выхода, что он находится в доме не только как друг семьи, но и как ее любовник, и даже, кажется, произвели на распорядителя благоприятное впечатление старых, полностью удовлетворенных друг другом друзей.
- Ты хочешь полезных знакомств или пустой болтовни? – поинтересовалась Элеонора, принимая предложенную ей руку. Она скользнула взглядом по залу, выискивая подходящие кандидатуры для того и другого, и остановилась на Вильгельмине Яксли, плывшей по залу в лимонном платье с мелким узором павлиньих перьев.

- Пусть будет и то, и другое, - решила за своего спутника Элеонора и, перехватив взгляд Мими, приветственно махнула ей рукой, увлекая Людвига вперед. Ей не слишком нравились ни гомонящие скопления чистокровных и богатых, ни такие легкие, но плохо обдуманные траты денег, как аукцион, даже если порой они могли принести пользу. И даже не только ей самой.

- Мими, дорогая, - улыбнулась Элеонора, когда они добрались до мадам Яксли. – Рада тебя видеть. Позволь представить, - она обернулась к Людвигу и смерила его быстрым взглядом, словно прикидывала, достоин ли он чести быть представленным ее давней знакомой. – Мистер Людвиг Уилкинс. Старинный друг семьи.

Она совсем недавно начала прибавлять к титулу друга семьи прилагательное «старинный». Если быть более точной – с 1 апреля сего года, когда Уилкинсу исполнилось пятьдесят. На молодого любовника или молодого друга семьи он уже все равно не тянул, и поэтому неизбежно пошел на повышение.

Вокруг Мими Яксли создавалась аура, похожая на сладкий, привязчивый аромат дамских духов или царственную, великолепную благость монаршей особы, неизменно благоволившей подданным по понедельникам и средам, с тринадцати ноль четырех до четырнадцати ноль семи. Мими была прирожденной актрисой на огромной сцене, предоставленной ей ее положением и статусом в обществе. Но, помимо всего прочего – возможно, даже в первую очередь, - чистокровной волшебницей и выпускницей Дурмстранга. Подыгрывать ей было легко и даже приятно, поскольку до сих пор приносило определенную пользу.

Они обменялись ритуальными воздушными поцелуями, и Элеонора ответила на очаровательную улыбку Мими такой же очаровательной улыбкой – правила чистокровного сообщества на то и создавались веками, чтобы им следовали в подобающих случаях.

- В косметике, дорогая Мими, - рассмеялась Элеонора и добавила, заговорщицки подмигнув мадам Яксли, - и в твоей щедрости на комплименты.

От нее не укрылся долгий, цепкий взгляд, которым Мими наградила Людвига, но Нора великодушно решила сделать вид, что его не было. Уилкинс был уже не молодым, но совершенно не стыдным другом семьи, а для полезных знакомств такие взгляды были совершенно необходимы: когда еще представится возможность развесить ценники на каждый предмет гардероба и оценить способность сочетать массу разнообразных вещей между собой.

Мысль Мими, впрочем, неслась вперед, не задерживаясь, и на Нору горным водопадом пролились звонкие, в устах Мими ужасно милые и уютные имена: Лотти, Брубру, Эрлен, именины доченьки. Если не знать, кому принадлежали все эти имена, легко было решить ненароком, что Брубру – это сорт немецкого мороженого, а именины доченьки – это важнейшее событие в жизни Мими. Порой Нора задавалась вопросом, насколько сильно Мими вживалась в выбранную роль. Порой ей казалось, что ее невозможная подружка даже искренне верила в то, что говорила и делала как царствующая особа, и это, пожалуй, подкупало в ней больше всего прочего. Кицбюэль, к тому же, несмотря на Лотти, Брубру и Эрлен, звучал замечательно, о чем Нора не преминула сообщить:

- Я как раз искала повод с тобой поговорить о письме Лотти, - не моргнув глазом, отозвалась Элеонора. О том самом письме, на которое она ответила витиеватым согласием, которое можно в любой момент обратить в отказ, а потом отправила в мусорное ведро. – Кицбюэль – чудесная идея. Я так давно не видела Брубру! К тому же, повод собраться замечательный. Элфорда, надеюсь, дела и вправду не задержат, - сочувственно закивала Нора. Она смотрела исключительно на Мими и была полностью поглощена разговором с нею, временно предоставив Уилкинсу самому барахтаться в сортах мороженого, которые в светском обществе неожиданно оказывались вполне себе приличными волшебниками. – Ужасно, что он так занят и, должно быть, невыносимо устает от дел… Как, кстати, он поживает?

В их круге общения вопросы о чьем бы то ни было самочувствии или делах были самыми безопасными на свете – здесь никто не жил плохо и не сталкивался с трудностями. Во всяком случае, не на светских мероприятиях. С куда большей вероятностью они могли поспорить о погоде за окном, чем о том, как дела у Элфорда Яксли или Брубру. Они одинаково уставали на работе, истово служа своей стране и будоража тем самым своих заботливых вторых половин; одинаково любили детей и с обезоруживающей искренностью беспокоились об общих знакомых; одинаково наслаждались тирольской зимней сказкой и в общем и целом веками мыслили в унисон, но, разумеется, не в ущерб себе. В каком-то смысле, этот мир был Норе даже симпатичен – он был похож на новенькую елочную игрушку. Красивый, пустой внутри, ненастоящий и достающийся из коробки исключительно на один сезон.

- Горит на работе. Мой милый супруг совершенно себя не бережет! - с готовностью продолжила ритуальный обмен фразами Мими. Вежливый вопрос Норы и согласное трепетание мистера Уилкинса она восприняла как совершенно естественную и неотъемлемую часть светской беседы.
- Я надеялась, что сегодня он сможет улучить минутку и сопроводить меня на аукцион, он так нежно он относится к ... животным! - она печально вздохнула, чуть опустив уголки губ, покорная судьбе и року жены политика.
По правде Мими не была уверена, кому собирались помочь организаторы аукциона. Точно, что не детям, значит, животным. На другое мероприятие она бы не пошла. Помнится, прочитав приглашение месяц назад, она не нашла в нем ничего предосудительного и потенциально порочащего ее статус или положение ее мужа. Поэтому выбросила эту информацию из головы. Куда больше ее заинтриговал лот с трактатом немецкого алхимика и создателя европейского фарфора.
- Но, увы и ах, его опять вызвали к министру, - баронесса слегка понизила голос, чтобы подчеркнуть важность передаваемой информации, одновременно оставив небрежность тона, свидетельствующую, что происходящее - весьма рядовой случай в трудовой биографии Элфорда Яксли, - Очередные концессии. Эти бумажные дела так утомительны, хотя и крайне важны для государства. Вы, работаете в сфере транспорта, мистер Уилкинс?
Прозвенел колокольчик, давая знать, что скоро начнутся торги. Участники аукциона потянулись в залу. Мими не торопилась, для нее было заранее оставлено место в середине залы. Не слишком близко, чтобы избежать неприятных последствий, если на каком-нибудь лоте окажется неприятное проклятие, но и не слишком далеко, чтобы разглядеть выставляемые вещи в деталях. Расстояние между рядами было достаточно широким, чтобы пройти  между ними не беспокоя сидящих. Насколько она помнила, Нора придерживалась схожего подхода, во всяком случае, они чаще оказывались сидящими рядом, чем порознь.