Тонкую фарфоровую чашку с чаем Аннетт в основном держала в руках, лишь изредка переставляя на журнальный столик подле кресла. Пить ей, по правде, не хотелось вовсе, скорее нравилось ощущение присутствия чего-то вещественного, чего-то, что контрастировало бы с теми переменами, которые стали происходить с кузеном после его возвращения из Германии.
Разумеется, после приезда он сам по себе стал иным. Никто не остается прежним, так долго проведя вдали от дома, в ином климате и менталитете, но родной остров будто бы действовал на Маверика, что-то меняя в его поведении так же неясно, как меняет очертания предметов утренняя дымка над Темзой. Вроде бы все было как всегда, но Гойлы, даже той своей частью, что снисходили до Парксов, постепенно становились не то чуть более замкнутыми, не то увлеченными какими-то не оглашаемыми публично на весь свет делами. Вряд ли это бросалось в глаза кому-то из посторонних, но когда Розалинд, подрезая розы, говорила, что брат опять не нашел время с ней встретиться, её дочь слышала в том некие предвестья. Которые, впрочем, как и зарницы в августе, вовсе не обязательно должны были превратиться в грозу.
Когда кузен подошел к сути, Аннетт выслушала его внимательно, изначально, несмотря на обязательный обмен вежливостями, дежурные фразы о погоде, о здоровье родственников, об обоях на стенах и её новом колье, предполагая, что визит далек от светского или, тем более, дружеского. Строго говоря, с тех милых школьных лет, когда они бегали в Запретный лес ради задания по Зельеварению, Аннетт тоже успела измениться, хотя улыбаться кузену старалась так же мягко.
- Рик, милый! Какие долги могут быть между родственниками?
Она отпила чай, давая себе маленькую паузу, чтобы успеть воспринять, разложить по полочкам полученную информацию и решить, что с ней делать.
Вопрос был не в том, чтобы помогать или не помогать Маверику, - давние, привитые еще отцовскими комплексами принципы побуждали Парксов содействовать Гойлам с тем же рвением, с которым хорошие оруженосцы чистили мечи и латы доблестным рыцарям. Вопрос был в том, какую степень слепоты можно себе позволить, подавая нужные бумаги в таможенный отдел.
“Не классифицируется как темный или особо опасный” - скорее будоражило воображение, чем успокаивало, и Аннетт подумала, что определенную долю душевной простоты её кузен продолжает сохранять и нести с собой сквозь года, как доставшийся при рождении трофей. Назови он ей инвентарный номер без подробностей, любопытство было бы не таким сильным. Цифры и буквы были бестелесны, тогда как любое описание служило ему ту же службу, что тень для объекта в физическом мире - подтверждало его существование и заставляло задавать вопросы.
Зачем тебе это, Рикки? Что ты будешь с этим делать? Почему именно этот артефакт? Ты уточняешь категории, потому что уже связывался с темными и опасными?
Главный вопрос: “Что там?”, - Аннетт задавать даже про себя не то, чтобы опасалась, но скорее не могла пока решить, насколько это важно. Или, если быть более точной, насколько это важнее причины, по которой Маверику понадобился этот артефакт.
- Я сделаю, что смогу, но таможня - место непростое. Это примерно как если бы всю бумажную волокиту собрали в одном месте и отдали на попечение корнуолльским пикси. Действительно чудесное сочетание хаоса и бюрократии.
Конечно, она слегка искажала общую картину, но ей если вдруг она стала значимой единицей в неком важном процессе, отнюдь не было лишним подчеркнуть свою значимость. И еще немного потянуть время, пытаясь найти еще подсказки в выражении лица родственника.
Из-за неплотно прикрытой шторы на него падали огни вечернего Лондона, что, признаться, слегка искажало восприятие.
- Ты не говоришь мне, что там, прямо, потому что не знаешь, или потому что мне лучше этого не знать?
Разберемся сначала с вопросами безопасности.