Срочные вечерние вызовы редко бывают приятными. Чарльз никогда не спрашивает себя, хочет ли он вылазить из дома в столь поздний час. Как говорится, needs must. С объяснением таких отлучек жене тоже никогда не возникает проблем, Дорея привыкла. «Надо отлучиться к пациенту», — сообщает Чарльз, даря супруге на прощание невесомый поцелуй. Она не задаёт вопросов. Знает, что пациенты бывают разными; знает, почему так происходит, и потому предпочитает избегать подробностей: многие знания — многие печали. Мудрая женщина.

В этот тёмный декабрьский вечер Чарльза вызывает не один из постоянных клиентов его клиники, ситуация экстренная: помощь колдомедика необходима кому-то из «своих» — тех, кого вслух так не называют. Зачастую, отправляясь по знакомому адресу в небольшой уединённый домишко, защищённый чарами от магглов и нежелательных гостей, Чарльз понятия не имеет, что именно произошло и кого ему предстоит подлатать. Заранее не угадаешь, да это и ни к чему: обстоятельства ранения, как правило, не имеют большой ценности для постановки диагноза, а что касается сути, тут всё просто: увидит — и так поймёт. А если не поймёт, значит, дела плохи. Каждый может нарваться на особо злокозненный артефакт, против которого усилий одной колдомедицины недостаточно и требуется более глубокий и основательный подход по другому профилю. Снятие проклятья, например. Тогда он может, если повезёт, приостановить деструктивное воздействие на время, пока эту работу не возьмёт на себя кто-то другой, и вряд ли больше. Как бы там ни было, когда срочное врачебное вмешательство требуется пожирателям смерти, они не отказываются от любой возможности получить его, не обращаясь в Мунго и не светясь ни в одной из частных клиник. Чарльз даже собственное помещение не использует для таких операций, чтобы ненароком не выдать себя или кого-то из их закрытого клуба: безопасность в приоритете, поэтому с некоторыми неудобствами приходится примириться. Благо, он сам натащил в этот дом минимально необходимый запас зелий, инструментов и перевязочного материала, чтобы самое нужное всегда было под рукой.

И всё-таки Чарльз не рад тому, что его выдернули из дома на ночь глядя. На месте назначения стоят антиаппарационные чары, поэтому ему приходится немного пройтись. Погода, между тем, вовсе не располагает к прогулкам: влажный воздух пропитан сыростью, ветер свищет, тревожа нагие кроны деревьев, под ногами хлюпает невнятная жижа. Ещё и в лицо летят колючие мёрзлые капли. Нормальный человек в такую погоду собаку из дому не выгонит, а ты — будь любезен. Когда он добирается до места, настроение у него так себе: недостаточно ядовитое, чтобы убивать, но вполне подходящее, чтобы резануть по живому. В лечебных целях, разумеется.

Зайдя в дом, Чарльз тотчас понимает, что его пациент уже здесь, — не только потому, что внутри горит свет. От крыльца, недвусмысленно указывая путь, тянется дорожка кровавых капель, которые кажутся почти чёрными в тусклом освещении холла. Открытая рана; может быть, не одна. Чарльза накрывает прилив воодушевления, он даже по-своему рад — колото-резаные раны он любит куда больше ожогов и последствий иных заклинаний, вызывающих, к примеру, гниение плоти. Но это тёмная магия, их противники к такой обычно не прибегают.

На полпути к цели его встречает фигура в чёрной мантии. Человек в надвинутом на глаза глубоком капюшоне направляет на него палочку, но почти сразу опускает её снова. Значит, узнал: Чарльза многие знают — он же доктор, а пожиратель смерти — опасная профессия. Капюшона этот тип, однако, не снимает. Конспиратор хренов. Впрочем, всё правильно.

— Он там, — рапортует любитель сохранять инкогнито, рукой указывая в направлении комнаты, и, дождавшись скупого кивка Чарльза, проходит мимо него к двери. Ни здрасьте, ни до свидания. Понаберут по объявлению.

Чарльз входит в комнату, напряжённый и готовый ко всему, как охотничий пёс, почуявший кровь и сделавший стойку на зверя. Пациент встречает его полулёжа на широком диване. Чарльз мимоходом бросает взгляд на лицо — незнакомое — и подходит ближе уже с палочкой в руке. Проблема тут видна и без магии: кровь пропитала одежду, расползаясь по ней из трёх центров.

— Живописно, — комментирует Чарльз. — Аврорские лезвия? Не двигайся.

Так или иначе, заклинанием диагностики пренебрегать не следует: оно не требует больших усилий и позволяет установить неявные повреждения, а заодно быстро определить наиболее серьёзно пострадавшие места. Поэтому Чарльз с бесстрастной деловитостью проводит палочкой вдоль тела пациента, наблюдая, с какой интенсивностью подсвечиваются его ранения. Самое незначительное — в районе левой ключицы, там всего лишь перерезано сухожилие, никакие жизненно важные органы не задеты. Дальше дополнительно вскрывается сломанное ребро, кости разошлись несильно. Не смертельно. Следующий разрез пришёлся по мягким тканям живота, прямо под рёбрами. Глубокий, чудом не попал в печень. Ещё один, тоже серьёзный, — в нижней части живота, справа: аврорские чары по диагонали прошлись по всему корпусу. Конечности Чарльз тоже проверяет, но не находит там ничего сверхсрочного.

— А ты везунчик, — сообщает он своему подопечному. — Хорошая новость: жить будешь. Плохая — лезвия ещё внутри, они невидимые, и доставать их будет весело. Не для тебя, конечно.

Они не в клинике, поэтому Чарльз особо не церемонится: здесь его знают другим, и нет нужды тратить время на бесполезные расшаркивания. Этим пациентам всё равно некуда деваться.

Сначала всё идёт хорошо. Пациент в сознании — едва-едва, но большего пока и не надо. Главное, чтобы не собрался откинуться. На стол бы его, конечно. Диван слишком низкий, работать неудобно. Но тот Пожиратель, который приволок сюда раненого, о таких пустяках, естественно, не задумывался. Об этом почему-то никто никогда не думает.

Чарльз снимает с полки у стены несколько склянок с зельями, которые сам сюда и принёс, ставит их поближе, чтобы были под рукой. Затем он снова окидывает своего клиента взглядом — прикидывает, насколько опасно поднимать его сейчас с дивана и перемещать на стол для операции по извлечению аврорских лезвий. Серединка на половинку. Приятного будет мало, но, если сделать всё быстро…

И в этот момент раненный герой начинает говорить. Произносит он ровно одно слово, однако этого достаточно, чтобы Чарльз замер на мгновение, переведя требовательный, ищущий ответа взгляд на его лицо. Потому что интонации и голос, несмотря на то, что искажены болью, кажутся на удивление знакомыми. И не зря: израненное тело перед ним содрогается, и его словно начинает выворачивать наизнанку. На самом деле всё не так страшно — всего лишь сходит эффект оборотного зелья. Но больно, наверное, когда в тебе при этом торчит несколько лезвий. А самое ужасное в том, что Чарльз действительно знает этого несчастного, и знает очень хорошо.

— Келли?..

После секундной растерянности на него налетает ураган эмоций. Удивление. Беспокойство. Досада. Гнев. Гнев всегда сильнее всего прочего. Иногда он сбивает с толку, но нередко и помогает Чарльзу найти путь, собраться и действовать быстро и чётко, соответственно ситуации.

— Какого драккла, Келли, — он не столько спрашивает, сколько выражает своё негодование. Понятно, что Элойшес заделался в Пожиратели Смерти, иначе он бы здесь не оказался. Но какого Гриндевальда его туда понесло? Чарльз направляет на Келли палочку. — Anestesio. А теперь не дёргайся, переложу тебя на стол.

Делает это он, разумеется, при помощи магии. Сравнительно быстро, относительно безопасно. Потом Чарльз берёт пузырёк с красной жидкостью, приподнимает голову Келли.

— Пей.

Он даёт ему кровевосстанавливающее зелье, но не настроен посвящать Трэверса в такие подробности. Чарльз для этого слишком зол. Глупый мальчишка сам не понимает, во что влез. Он когда-то тоже не понимал. Может быть, в этом есть и его вина, и он должен был как-то объяснить Келли, что лучше держаться в стороне? Такие мысли ничуть не успокаивают, только добавляют Чарльзу злости, и он заставляет себя на время их отбросить. Он чарами разрезает одежду Элойшеса в зоне ран, начиная с живота, освобождает и очищает нужные участки тела от всего, что может помешать.

— И как тебя угораздило?

Чарльз включает лампу, берёт следующий пузырёк, с почти невесомым мелким дезинфицирующим порошком, и осторожно сыплет на первую рану. А вот и лезвие, уже не такое невидимое благодаря тонкому слою осевшей на нём субстанции. Чарльз надевает перчатки. Его строгий вопрос, как он теперь понимает, может быть истолкован двояко. Возможно, это даже к лучшему — он же не знает, насколько увлекли Келли идеи Тёмного Лорда. Хочется верить, что это вскоре прояснится из его ответов. И пусть требовать их от изрезанного мальчишки в его состоянии жестоко — сейчас это пойдёт Келли только на пользу: хотя бы отвлечётся на то время, пока Чарльз будет вытаскивать из него лезвия. Анестезия анестезией, но такой процесс едва ли может пройти безболезненно.

Келли молчит и тяжело вздыхает — то ли от боли, то ли от сожаления — и тут ещё вопрос, о чём именно. Но Чарльзу в этом вздохе слышится безмолвное «так получилось», которое, вероятно, относится ко всему сразу. Так уж вышло, что я Келли. Так уж вышло, что нахватался лезвий. Так уж вышло, что стал Пожирателем Смерти. Или о последнем Элойшес не жалеет? И не расспросишь же его как следует сейчас, пока он лежит тут на столе весь такой красивый… В другой ситуации Чарльз и не приставал бы к своему пациенту — он привык не задавать лишних вопросов — и даже велел бы поберечь силы и не пытаться разговаривать вовсе. Однако сейчас ответ слишком важен для него, ведь речь идёт не о ком-нибудь, а о Келли, и чем раньше Чарльз разберётся с принципиальной позицией этого умника, тем лучше: будет хотя бы ясно, как с ним разговаривать. Кроме того, Чарльз действительно рассержен — достаточно сильно для того, чтобы не очень переживать, насколько его подопечный перенапряжётся в попытках донести до него свою мысль. Потерпит, не помрёт.

Во всяком случае, подчиняется Келли безропотно. Сложно ожидать чего-то иного от человека с тремя дырками в теле, но тут дело не только в отсутствии возможностей — Элойшес, несмотря на первое удивление из-за встречи в необычной обстановке и в совершенно новом качестве, по-прежнему ему доверяет, это видно. И это хороший знак. Теперь-то Чарльз понимает, что, когда новоиспечённый пациент назвал его по имени, это было именно выражением удивления. Значит, Келли до последнего момента не знал, к кому его притащили латать раны — и в то же время, по-видимому, легко принял тот факт, что знакомый с детства почти-дядя Чарльз тоже обнаружился в рядах Пожирателей Смерти. Впрочем, первое впечатление бывает обманчиво.

— «Всё это» может закончиться для тебя значительно раньше, чем ты поднимешься, — сурово одёргивает Келли Чарльз. — Полосни одно из этих лезвий тебя по шее, и всё уже было бы кончено.

Потому что вряд ли кто-то успел бы вовремя доставить его сюда — вряд ли кто-нибудь вообще попытался бы спасать под вспышками заклинаний и с риском для собственной жизни того, кто вот-вот захлебнётся кровью.

Первое лезвие выходит из тела сравнительно беспроблемно, выдавливая из груди Келли тихий всхлип боли. Чарльз лишь мимоходом бросает взгляд на его — теперь уже точно и вполне его — бледное лицо, искажённое этой короткой вспышкой. Условно видимое лезвие с металлическим звоном падает в пепельницу, Чарльз перекладывает щипцы в левую руку и снова берётся за волшебную палочку.

— Demo infectum. Ну, конечно. Все вы такие: предусмотрительные, внимательные и осторожные. А потом совершенно случайно оказываетесь мёртвыми. Santino.

Заклинанию нужно время, и, чтобы не тратить его понапрасну, Чарльз продолжает говорить, удерживая кончик волшебной палочки возле медленно затягивающейся раны.

— Нет, твою логику я понимаю и принимаю. Но каких высот ты намереваешься достичь? Твой род и без того входит в число двадцати восьми «священных», и у тебя априори есть все шансы сделать блестящую карьеру в Министерстве. Чего тебе не хватало? И уверен ли ты, что риск соразмерен потенциальной награде, до которой ты можешь не дожить? — замечая, как мутнеет, теряя фокус, взгляд Келли, Чарльз ладонью шлёпает его по щеке. — Не отключайся, я с тобой ещё не закончил. Tella.

Бинты из палочки ловко обвивают повреждённое место, ложатся повязкой на регенерирующую рану.

— С первым разобрались, остались ещё два. Надеюсь, ты запомнишь эти ощущения достаточно хорошо, чтобы не подставиться под удар снова. — Точно так же, как и с первой раной, Чарльз спокойными уверенными движениями проделывает всё необходимую подготовительную работу вокруг второго лезвия. — Этот самый глубокий. Будет больно, — заботливо предупреждает он Келли.

Мучить его нарочно Чарльз, разумеется, не стал бы, вне зависимости от степени своего негодования. Тут и без того хватает хлопот: очередное лезвие так уютно обосновалось в живой горячей плоти, что совсем не хочет её покидать, — одним коротким рывком тут не справишься, придётся сначала немного оттянуть вбок, отвести от печени. Чарльз хмурится — ещё и потому, что в этот момент его посещает не самая приятная мысль.

— А ведь ты не мог попасть в Пожиратели Смерти без чьей-то рекомендации. Кто за тебя поручился, Келли?

Чарльз аккуратно наклоняет, двигает и тянет лезвие на себя. Неохотно, но оно всё-таки поддаётся, и колдомедик, удовлетворённо хмыкнув, продолжает своё ремесло. Остановить кровь, очистить рану, дать тканям импульс срастись, наложить повязку. Хорошо, что Келли сразу притащили к нему.

Келли говорит, хотя сейчас это для него сложно, и это хорошо, несмотря на то, что каждое слово тратит его силы — над их восстановлением Чарльз активно работает, а так он по крайней мере может быть уверен, что его пациент в сознании. Всё, конечно же, будет хорошо, в этом колдомедик уже практически убеждён, но отключаться Келли сейчас нельзя. Отдохнёт, когда они закончат.

Чарльзу, в сущности, всё равно, о чём сейчас мог бы говорить его подопечный, но насущные вопросы подходят здесь как нельзя лучше — это тема, которая важна для Келли и интересна ему самому. Поэтому, осматривая внимательнее третью рану с застрявшим в ней лезвием, Чарльз одновременно вслушивается в слова Элойшеса. Что ж, его можно поздравить: рассудком от боли он не повредился — в его суждениях присутствуют и логика, и здравый смысл. По-своему он прав — как и все, кто последовал за Риддлом. Даже если он подцепил каждого на свой индивидуальный крючок, в глубине души все они, в целом, рассуждали так же.

Последнее лезвие в теле Келли выглядит самым безобидным, и Чарльз почти на автомате совершает все необходимые манипуляции для его извлечения, что позволяет уделить больше внимания разговору. Тем не менее, он считает своим долгом сообщить:

— Сухожилие перерезано. Сейчас я его сращу, но в ближайшие несколько дней тебе стоит избегать резких движений. Хотя куда там до резких движений после того, как тебя нашпиговали металлом, верно?

Хмыкнув, Чарльз сбрасывает третье лезвие к остальным и направляет палочку на рану. Да, потрепало Келли изрядно. Но что-то не похоже, чтобы он был особенно напуган или разочаровался в своём выборе. Может быть, это и к лучшему — теперь, когда он уже по уши увяз в этом болоте, излишние сомнения способны только навредить. А вот умеренные вполне могут помочь выжить.

— Почти закончили, осталось сломанное ребро, но по сравнению с тремя лезвиями это мелочи, — подбадривает Келли Чарльз. — Не знаю, откуда тебе известно о его происхождении, но мой тебе совет — даже думать об этом забудь. Хотя в целом… — он прерывает фразу, чтобы произнести заклинание и наложить повязку, — я согласен с твоей логикой. Только один нюанс. Есть риск, что победит в итоге другая сторона. Об этом ты не думал?

Тот же самый вопрос Чарльз задаёт и себе. Впрочем, он-то как раз изначально присоединился к когорте сторонников Риддла не по идеологическим соображениям. В то же время, следовало признать, что мысль о менее закоснелом магическом мире, в котором круг элит будет расширен в соответствии с заслугами и достижениями каждого, а не с их происхождением, Чарльза тоже привлекала. Только с годами он испытывал всё меньше желания доверять суждения о том, кто и чего достоин на этом свете, одному-единственному лидеру с замашками тирана.

Чарльз уже собирается взяться за ребро, но вместо очередного развёрнутого и вдумчивого ответа, на которые Келли более щедр в своей изнурённой уязвимости, чем в нормальном состоянии, Элойшес начинает сбивчиво лопотать, ссылаясь на чужие тайны. Это вызывает у Чарльза очередной всплеск раздражения, но вместе с тем заставляет его мысли сместиться в новом направлении.

— Что? — у него нет настроения миндальничать, поэтому алхимик выбирает наиболее короткий и эффективный путь: он быстро хватает Келли за левую руку и парой резких движений отдёргивает его рукав. На предплечье Элойшеса нет ничего, оно чисто и свободно от любых посторонних знаков. Чарльз уже готов был увидеть иное, но для вздохов облегчения сейчас не время. — Конечно, можешь. Метки у тебя, как я вижу, нет. Говори, Келли. Или ты давал ещё какие-то клятвы?

Можно было бы смягчить этот посыл и прибавить что-нибудь в духе «мне ты можешь доверять», но Чарльзу не по вкусу банальности, а Элойшес, вероятно, способен оценить ситуацию сам — рассуждал он только что вполне внятно. К тому же, не выдал ли он только что Келли, что сам, в отличие от него, носит метку на руке, потому что взял сторону Риддла уже давно и стоит к нему очень близко? Впрочем, за сохранность этой тайны Чарльз особенно не переживает: несмотря на определённую дистанцию между ними, Келли для него всегда был своим — и он не сомневается, что в обратную сторону это работает не хуже.

Отредактировано Charlus Potter (2022-04-07 11:00:18)

Келли, по-видимому, не совсем отошёл от шока, как физического, так и психологического. Уж слишком он спокоен, слишком рационален. Впрочем, это же Келли, а не Бенедикт. Он всегда был более сдержанным и склонным к взвешенным суждениям.

— Да ты философ, — хмыкает Чарльз, осматривая рёбра Элойшеса. Сломано действительно только одно — тут парню здорово повезло. И перелом невелик, достаточно одного несложного заклинания и нескольких дней покоя после.

Между тем, чем дольше и обстоятельнее говорит Келли, тем больше подтекста в его словах улавливает Чарльз. Элойшес — смышлёный мальчик. Смышлёный, воспитанный и осторожный. Он не полезет на стену с упрёками и не станет переводить стрелки, но это не значит, что он не думает, и за ходом его мысли сейчас проследить несложно.

— Верно, — подтверждает Чарльз. — Риск есть всегда. И всегда есть вероятность ошибки.

Он не говорит большего — Келли сам разберётся, как трактовать эти слова, ума на это у него хватит. Как оказывается, смелости ему тоже не занимать, потому что он всё-таки задаёт прямой вопрос — тот самый, которого задавать не следовало бы. Однако Элойшес верно улавливает момент — именно сейчас, когда они говорят один на один, а он сам так уязвим и полностью находится в руках Чарльза, возможно, и есть тот единственный случай на миллион, когда он может не опасаться последствий. Потому что первая вспышка гнева уже сошла на нет, и сердиться на него сейчас Чарльз не может. Он лишь медлит несколько мгновений, обдумывая, как много стоит рассказать Келли, чтобы решить этот вопрос сразу и больше к нему не возвращаться.

— Когда я ввязался в это, нам всем было меньше лет, чем тебе сейчас, — Чарльз ловит себя на том, что говорит неспешно, словно ему невольно передалась манера Элойшеса тщательно взвешивать каждое слово. Может быть, так и есть. — Тогда всё представлялось в несколько ином свете. И цели у нас были другие — во всяком случае, у меня так точно. Если ты хочешь знать, подписался бы я на это сейчас — нет, не подписался бы. Но мне и не двадцать лет.

Последнюю фразу он добавляет с тихим, но всё же отчётливо различимым вздохом. «Печально-но-что-поделаешь-молодость, понять и простить». В конце концов, в рассуждениях Келли присутствовало рациональное зерно. Он просто недостаточно хорошо знал волшебника, под стяги которого так рассудительно встал. Чарльз знал его лучше. Теперь-то точно.

Нежелание Келли выдавать имени того, кто привёл его в Пожиратели Смерти, понятно и не вызывает вопросов. Разумеется, ему успели вбить в голову, насколько важно соблюдать секретность. Вся эта структура покрыта несколькими пологами тайны, и, надо признать, это довольно хитро. С одной стороны, безопасность, с другой — романтический ореол, привлекающий юные неокрепшие умы. И, конечно же, стремление сохранить тайну — это хорошо и правильно. Только Чарльзу нужен ответ, и он догадывается, что если немного надавить на Келли, он его получит. Он не ошибается: Келли говорит.

Чарльз на мгновение с силой сжимает челюсти. Эйвери. И эта лицемерная сука ничего ему не сказала. Крыса министерская. Как он вообще подобрался к Келли? На помощь услужливо приходит память — в виде маленькой Элли, которая гордо хвастается: смотри, что мне подарил дядя Эйдан! «Дядя Эйдан», чтоб его.

— Ясно, — спокойно произносит Чарльз. — Достойная рекомендация, поздравляю.
Он снова мрачнеет, но это не вина Келли. Чарльз думает, что нельзя оставить этого просто так. Таким людям, как Эйвери, надо давать отпор — их полезно щёлкнуть по носу, пока они не решили, что им дозволено всё. Но он стоит близко к Риддлу, и он не один. Наживать себе такого врага тоже не хочется, однако поставить его на место всё-таки надо. Осталось только придумать, как это сделать.

— Ручаться за тебя? — вопрос Элойшеса выводит Чарльза из его размышлений. — Да я бы тебя хорошенько отшлёпал, чтобы выбить у тебя из головы этот юношеский вздор.

Фигурально выражаясь, естественно. Но как он себе это представляет? Если бы об этом узнал его отец… Кстати, об этом.

— Келли, кто-нибудь ещё знает? Мэлекай? Элли? Бенедикт? — голос Чарльза звучит ровно, не выдаёт лишних эмоций, но червячок страшной мысли уже прокрался в его сознание. Что если и Бен тоже? Они с сыном не слишком близки, и если какой-нибудь Эйвери захотел бы привести Бенедикта к Риддлу в обход него… Эта мысль заставляет Чарльза содрогнуться и впиться взглядом в бедного Келли, которому и без того уже пришлось несладко.

Реакции Келли бурными не назвать, но догадаться можно: ему не нравится то, что он слышит. А кому бы понравилось? Когда тебе говорят, что твоё приключение жизни — досадная ошибка, это хуже, чем любой другой значительный, но всё же разовый промах, о котором со временем можно забыть, если постараться. Догадывается Чарльз и о том, что, как всякий молодой человек, привыкший всегда выглядеть и делать всё идеально, Келли ошибаться не любит. К тому же, о таком промахе не забудешь — всю жизнь от него не отвяжешься. Тут только и остаётся убедить себя, что всё сделал правильно.

Элойшес жмурится, отворачивается, дышит. Что он переживает внутри себя? Перевернулся ли его мир с ног на голову, или он просто обтекает, потому что на него только что вылили ушат холодной воды? В любом случае, суть он уловил — будет, над чем поразмыслить на досуге.

— Вижу, ты задумался. Хорошо. Может быть, придумаешь, как избежать получения Метки, — потому что с таким рвением, как сейчас, у Келли два пути — в могилу или к Риддлу под крыло. Что, впрочем, не исключает первого варианта в любой момент времени.

Чарльз произносит пару финальных заклинаний, в последний раз проверяет повязки и на всякий случай повторяет диагностику, чтобы убедиться, не пропустил ли чего. С другим он бы так возиться не стал, но это ведь Элойшес. И они ещё не договорили.

—  Хочешь возразить? Не спеши. У тебя будет ещё масса возможностей всё переосмыслить. И не один раз. Будем надеяться, что в конечном итоге наш выбор не окажется ошибочным.

Потому что выбор-то они сделали один на двоих, и если при этом ошиблись, то тоже оба. Пожалуй, самое время дать Элойшесу это понять. Не хватало ещё, чтобы парень больше доверял какому-то там Эйвери, чем ему.

«Бен никогда не простит». Чарльз замирает всего на один короткий миг. Они друзья, но Келли уверен, что Бен навсегда отвернётся от него, если узнает. Что же тогда говорить об отце, при их-то отношениях. Но есть и позитивный момент: Бенедикт точно не пойдёт по его стопам. Даже по дружбе с Келли — не пойдёт. И вот это Чарльза очень и очень радует. Хватит с него и одного разумного оболтуса в этой чистокровной гадюжьей тусовке. Что с ним делать-то теперь?

— Обопрись на меня, помогу тебе переместиться на диван. Только медленно, осторожно и без резких движений.

Найти ответ на конкретные практические вопросы гораздо проще, чем решить их общую глобальную проблему. Что ж, надо с чего-то начинать. Переложить «пациента» на диван с помощью заклинания было бы и безопаснее, и легче, но Чарльз нарочно выбрал другой способ: физические прикосновения в этом мире ещё что-то да значат. Пусть Келли почувствует, на кого он может опереться, в самом буквальном смысле. Обычно такие вещи помогают и с более абстрактными материями.

Устроив Элойшеса на диване полулёжа и подсунув ему под голову подушку, Чарльз придвигает поближе потёртое кресло и садится сам. Он примерно знает, что будет дальше: сейчас они ещё немного поговорят, а потом Келли заснёт. Поспать ему нужно, так что Чарльз за этим проследит. Но пока время у них ещё есть.

— Хорошо, что ты никому не рассказал. Нет, Келли, Мэлекай обо мне не знает, и я бы предпочёл, чтобы так оно и оставалось. Что касается остального, дам тебе простой совет: если сможешь, не влезай во всё это слишком глубоко. Не связывай себя с ним магическим контрактом. Твоя жизнь и без того будет достаточно нескучной.

Поверить в это после трёх аврорских лезвий должно быть несложно. Сколько их ещё впереди? Чарльз в таких побоищах не участвует, потому что почти с самого начала сумел убедить Риддла, что будет полезнее в других сферах деятельности. А что будет с Элойшесом? Молодые Пожиратели смерти почти всегда выступают в роли основной боевой силы. Расходный материал. Отказаться никто из них не может, но без Метки остаётся хоть какой-то шанс соскочить, если всё зайдёт слишком далеко.

— Сохрани для себя как можно больше свободы.

Людям свойственно недостаточно ценить то, что они получили слишком легко — и тем более то, что они считают естественным и само собой разумеющимся. Практика показывала, что служение Тёмному Лорду существенно меняло отношение ко многим простым и привычным вещам. Элойшесу Чарльз такого не желал.

Келли всегда остаётся верен в себе. Порой Чарльз удивляется, как ему это удаётся. Фирменная сдержанность и вдумчивое принятие решений? Или удачное стечение обстоятельств? И всё же, как бы Элойшес ни взвешивал все «за» и «против» перед каждым серьёзным поступком, от ошибок он не застрахован, как и любой другой — как даже он сам. Но что считать ошибкой? Ни в какой битве не следует отчаиваться, пока она не проиграна. Эту фразу Чарльз вычитал в одной исторической книге. Их битва была ещё далека от завершения. Может быть, этого завершения при их жизни не случится вовсе. Проигравшие в этой борьбе вряд ли выживут, а победителей не судят. Разумнее продолжать считать, что всё правильно. Но осторожность никогда не повредит.

Когда Элойшес спрашивает про метку, брови Чарльза сдвигаются к переносице. Зачем он вообще задал этот вопрос? Ведь наверняка понимает, каким будет ответ. Не будь этой метки, у них не зашёл бы об этом разговор. Впрочем, не стоит переоценивать Келли: каким бы умницей он ни был, он только что схлопотал три лезвия в корпус и потерял много крови. А ещё — мог захотеть расставить все точки над i, пользуясь редкой и, возможно, единственной возможностью. Что ж. Чарльз душит тихий вздох, неспешно закатывает рукав и демонстрирует Элойшесу своё левое предплечье. Метка сейчас видна слабо — похожий на татуировку контур, неяркий, зато довольно масштабный. Как знал, что нет смысла наносить маскировочную мазь перед выходом на вызов.

— Как ты понимаешь, это не просто украшение, а магический контракт, и притом серьёзный. Он может призвать нас в любой момент — и может найти каждого, где бы тот ни находился. Звучит не так страшно, но это только вершина айсберга. А главное — это навсегда. Необратимо.

И вот этот последний факт напрягал сильнее всего. Чарльзу никогда не нравилось то, чего нельзя изменить. Концептуально. К слову, с Риддлом они отчасти сошлись именно поэтому: ему тоже не нравились некоторые фатальные моменты вроде смерти. И он считал возможным бросить вызов самим основам мироздания…

— Не подумай, что я отговариваю тебя по старческой брюзгливости. Просто хочу, чтобы ты понял: близость к Тёмному Лорду не сделает тебя неприкосновенным. В некотором смысле, даже наоборот. В ближний круг входит достаточно волшебников, полезных далеко не только в боевых столкновениях, и всё же он любит, чтобы они стояли рядом, прикрывая его.

Наверняка все эти Нотты, Мальсиберы и Эйвери не особенно довольны тем обстоятельством, что при их аристократическом происхождении, социальном статусе и министерских карьерах им приходится ещё и размахивать палочками с риском для жизни и свободы. Но Чарльз что-то до сих пор не слышал, чтобы кто-то из них рискнул возражать вслух. Помалкивали, опасаясь реакции? Или попробовали разок подкатить с этим к старому школьному товарищу в приватной обстановке и получили такой ответ, что спорить уже не захотелось? Суть от этого не менялась: Риддл умел не только всех построить, но и держать железной хваткой на протяжении многих лет.

— Баланс — это хорошо, — соглашается Чарльз. — А слишком далеко ты уже не окажешься.
Он везде тебя достанет.
— Ты выбрал сторону, ты один из нас. В бой, как я вижу, тебя уже пускают. Если повезёт, доживёшь до того времени, когда в мясорубку будут чаще отправлять тех, кто встанет под эти знамёна позже. На происхождение тебе жаловаться не приходится, голова на плечах у тебя тоже есть — карьеру в министерстве ты сделаешь и так. А вот чтобы выжить и не попасться, теперь придётся потрудиться. Но ты уж постарайся: не хочу вытаскивать из тебя лезвия регулярно.

И пара-тройка ран — это ещё далеко не самое худшее, что могло случиться с Элойшесом, как бы он ни был осторожен. Когда вышел из зоны комфорта и влез в зону риска, ты уже ни от чего не застрахован. Найти себе местечко потеплее — желание понятное и естественное. Только Чарльз сомневался относительно того, где именно в итоге будет безопаснее: он ещё в школе успел понять, что быть слишком близко к Риддлу, — это не то, что ему нужно. Никаких глобальных перемен с тех пор не произошло.