Далеко не триумфальное явление Рудольфуса Лестрейнджа было только вопросом времени, Эйдан понимал это с самого начала. Просто удивительно, как мальчишка не примчался отстаивать честь своей молодой супруги много раньше, когда их совместный визит в австрийскую столицу ещё находился на стадии планирования, и почему опомнился лишь после того, как всё случилось. Впрочем, если разобраться, ничего не случилось, да и прежнее бездействие Лестрейнджа не поражало воображение: кто в здравом уме станет подвергать сомнению приказы Милорда? И кто не любит помахать кулаками после драки? Благоразумнее всех в этой ситуации повёл себя Рейнард, самоустранившийся из этой истории и предоставивший детям самим разбираться с их проблемами — или, в некотором смысле, спихнувший их на Эйдана.

Ситуация, учитывая все вводные, в самом деле выглядела так себе, поэтому Эйвери отдавал себе отчёт в том, что не сможет просто пустить всё на самотёк, а откладывать такие дела в дальний ящик не любил, так что отчасти он даже обрадовался, когда получил от Рудольфуса формальный запрос о встрече уже двадцать восьмого декабря, в первый же день по возвращении из Вены, и тотчас ответил на него таким же формальным приглашением посетить мэнор тем же вечером.

Этот день Эйдан, лёгший глубоко за полночь, вставший непозволительно рано и, как следствие, не выспавшийся, почти полностью провёл в Министерстве, причём кое-какие бумаги всё равно пришлось прихватить с собой на дом. Однако о набившемся к нему в гости Лестрейндже он не забыл и даже потрудился удостовериться, что свежий номер австрийской газеты с эффектной колдографией на передовице лежит на достаточно видном месте, чтобы непременно попасться Рудольфусу на глаза, — преимущественно потому, что хотел понаблюдать за его реакцией. Зрелище обещало быть достойным. Предстоящий разговор, конечно, не мог стать приятным — но в основном для «истца». Эйдан же со своей стороны предвкушал эту встречу.

С порога можно было подумать, что Рудольфус пришёл к нему в смиренном образе просителя и сейчас почтительно пристроит на краешек стола свиток со своим кропотливо и тщательно составленным прошением. Но нет: его вежливость стоило считать данью воспитанию, а сдержанность — следствием волевого усилия, потому что на дне глаз Лестрейнджа плескалась сжигавшая его ярость.

— Проходи, Рудольфус, я тебя ждал, — любезно пригласил гостя Эйдан, оторвав взгляд от разложенного на столе пергамента, и в несколько росчерков пера поставил под документом свою подпись. После этого перо было отложено в сторону, как и рабочие бумаги, а Лестрейндж за это время успел заприметить оставленный для него «подарочек» и нетерпеливо утащил газету со стола. Очевидно, при виде Беллы его безукоризненная сдержанность британского аристократа давала сбой. Эйдан отнёсся к этому спокойно и продолжил с интересом взирать на Рудольфуса.

— Возможно, — невозмутимо согласился он. — Не могу знать этого наверняка: она уехала к родственникам в Испанию, не дожидаясь моего возвращения, — охотно пояснил Эйдан примерно таким же тоном, каким мог сообщить о том, что завтра после обеда ожидается дождь. Старший сын Лестрейнджа, между тем, наконец додумался снять пальто, и Фобос, получивший от гостя верхнюю одежду, без которой небезосновательно боялся покинуть помещение, смог исчезнуть подальше с хозяйских глаз. Эйдан удовлетворённо кивнул.

— Присаживайся, — он движением руки указал Рудольфусу на свободное кресло чуть в стороне, у камина, а сам поднялся, чтобы прошествовать к притаившемуся в углу кабинета мини-бару. — Выпьешь чего-нибудь? Вино, коньяк, виски?
Как радушный хозяин Эйдан был просто обязан что-то предложить своему гостю. К тому же, у него пока не было повода отказывать в любезности сыну одного из своих школьных друзей, с чем бы тот к нему ни заявился.
— Я знал, что ты придёшь, — сказал он, наполнил два бокала и подошёл ближе, чтобы передать один из них Рудольфусу. — Полагаю, моя поездка в Вену с Беллатрикс раздосадовала тебя не меньше, чем мою жену. Ты ведь об этом хотел со мной поговорить?
На этом Эйдан счёл, что и так уже слишком помог молодому волшебнику напротив дать старт непростой беседе, и пора добавить в эту бочку мёда непременную ложку дёгтя.
— Я тебя слушаю, — доброжелательно до зубовного скрежета пригласил он Рудольфуса взять слово.

Выбор напитка Эйдан мысленно одобрил, однако на этом точки пересечения заканчивались. На месте Рудольфус не усидел. Интересно, руководили ли им при этом эмоции, опасение попасть под удар или желание оный нанести? Эйдан оценивающе смотрел на старшего сына Рейнарда внимательными и цепкими глазами, по цвету мало отличавшимися от коньяка в бокале. Благородный напиток он только пригубил, желая сохранить полную ясность мысли и быстроту реакций: никогда не знаешь, каких глупостей ждать от этих желторотых птенцов. Они же дети.

Рудольфус зашёл издалека, как будто намеревался совершить кругосветное путешествие прежде, чем подобраться к цели. Собственно, учитывая, что он заявился в Эйвери-мэнор только сегодня, когда поездка его благоверной в Вену уже осталась позади, примерно так оно и вышло. Зато сколько гонору! Ещё и угрожать ему вздумал, сопляк. Но тоже с подъездом из-за тридевять земель, словно оставляя себе возможность в любой момент откатить назад или спрятаться в кусты. Правильно, конечно. Только совершенно бессмысленно, когда так упрямо лезешь на рожон: вроде, и хотел бы упасть грудью на амбразуру, но нет, не гриффиндорец. Страшно, наверное, бросаться угрозами напрямую, в лицо. Страшно смешно.

— Педру Кабрал отправился в Индию по приказу своего короля и достиг цели, а открытие Бразилии на этом пути стало для него приятным бонусом, но никак не причиной его кончины. Оставив мореплавание позади, он женился на португальской принцессе и благополучно прожил ещё много лет с ней и их детьми в достатке и уважении, — с внешним спокойствием дослушав мальчишку до конца, неторопливо поправил его рассказ Эйдан. — Но я уловил твою мысль.

Он сделал небольшой глоток и ненавязчиво опустил бокал богемского хрусталя на каминную полку, освобождая руки. Любопытно, расценит ли это маленький Лестрейндж как угрозу? Вдруг он даже захочет ударить первым?

— Как интересно получается, Рудольфус, — сверкнув глазами, в которых на долю секунды отразились пляшущие в очаге языки пламени, миролюбиво заметил Эйдан. — Ты приходишь в мой дом, садишься в моё кресло, пьёшь мой коньяк — и при этом угрожаешь и чего-то требуешь от меня, вот только я никак не могу взять в толк, чего именно. Позволь полюбопытствовать, какие нормы приличий и здравого смысла, по твоему разумению, были столь беззастенчиво попраны, как я могу заключить из твоих слов, лично мной, что ты посчитал возможным явиться в мой дом и разбрасываться тут бездоказательными обвинениями — хотелось бы, к слову, узнать, в чём?

В отличие от самого Рудольфуса, ощетинившегося на него всеми иголками вечнозелёной сосны, Эйдан не жестикулировал и не демонстрировал ровным счётом никакой враждебности по отношению к своему гостю. Если бы у него не было намерения хотя бы попытаться урегулировать этот конфликт, а не замять его, он вообще не пустил бы этого умника на порог.

— У меня нет времени на иносказания и загадки. Хочешь, чтобы наш разговор продолжился, называй вещи своими именами, — терпеливо, но твёрдо велел Эйдан.
Или что, кишка тонка?
— Или, может, ты предпочитаешь сразу вызвать меня на дуэль, как и полагается оскорблённому в лучших чувствах романтически настроенному юнцу?
В самом деле, зачем разбираться с проблемой, когда можно просто ударить? Давай, мальчик, напади на меня. Я с радостью поставлю тебя на место.

Это было бы, конечно, чистой воды безрассудством и даже шло бы вразрез с его первоначальными планами, но Эйдан всё ещё был несколько раздражён внезапным отъездом жены и сына и попытками качать права со стороны застывшего напротив него молокососа. Выпустить пар ему бы совсем не повредило.

Эйдан ничего не сказал, когда Рудольфус достал сигареты и закурил. Он ждал. Момент, по его подсчётам, должен был наступить уже скоро. Его гость всё больше напоминал взъерошенного воробья, воинственно нахохлившегося перед дракой и по недомыслию вздумавшего задирать ястреба. Отважно, но не очень умно. Хотя да: он же пытался отстоять свои честь и достоинство… или думал, что пытается… самым нелепым из всех возможных способов. А вот и очередной скользкий намёк — на этот раз на потенциальный адюльтер с его собственной женой — по-видимому, в качестве акта страшной мести. Бедный мальчик, неужели ты готов переспать с женщиной почти вдвое старше тебя, лишь бы кому-то что-то доказать? И, вдобавок, невзирая на то, что скажет на это твоя бесценная супруга?

— Идиот, — без всякого упрёка констатировал Эйдан, лишь чуть удивлённо — или, может быть, с сожалением — качнув головой. Жалел он при этом, разумеется, не Рудольфуса — этот-то сам нарвался — а в основном его отца, у которого уродился такой наследничек. Надо бы поплотнее заняться воспитанием Эрлинга, чтобы не выкидывал таких фокусов.

Тлеющий конец сигареты воткнулся в зелёное сукно, которым был обтянут стол. Демонстративно испортить чужую хорошую вещь — типичный подростковый бунт. Глупо и расточительно, но Эйдан даже не поморщился: стол был подарком Магдалины, и мальчишка Лестрейндж, сам того не зная, сделал хозяину кабинета большое одолжение — наконец-то появился повод заменить вечно пылящуюся ткань на благородное полированное дерево. Помимо всего прочего, отвлекаясь на подобные «эффектные» жесты, Рудольфус лишал себя возможности сконцентрироваться на главном. Это его и подвело. Эйдан знал: вытащить палочку Лестрейндж уже не успеет. Значит, будет махать кулаками. Вполне естественно, когда нужно выплеснуть наболевшее.

Услышав в свой адрес столько комплиментов, он дёрнул уголком рта, обозначая полуусмешку-полуулыбку, и в то же время едва заметно качнулся, распределяя вес тела между ногами. Прямой джеб в лицо было не так уж сложно предугадать, тем более что и расстояние между ними располагало к такому удару. Эйдан среагировал мгновенно и блокировал атаку движением руки, которое своевременно увело выброшенное ему навстречу предплечье и сжатый кулак в сторону от головы. Миг — и волшебная палочка скользнула из рукава ему в ладонь.

— Crucio.

Это было так просто. Эйдан даже не испытывал особой злости к объекту приложения заклинания: претензии Рудольфуса раздражали его своей необоснованностью и нарушением субординации, но, чтобы по-настоящему злиться на него, нужно было сначала признать в нём равного соперника, а Эйдан был от этого далёк. Наказать зарвавшегося молокососа, дать ему урок хороших манер, привить через боль простейшую идею о том, что старших нужно уважать, — это было ему намного ближе. Боль, как заметил Эйдан, вообще является отличным стимулом, работающим быстрее и доходчивее, чем любые уговоры. Он с холодным удовлетворением смотрел, как искажаются черты лица Лестрейнджа под воздействием пыточного проклятия, как он пытается сделать хоть что-нибудь, хотя бы удержаться на ногах. Приятное зрелище. Его хотелось продлить, запомнить в деталях. Как хрупки человеческие тела, и как бодрит и воодушевляет это ощущение контроля в своих руках и чужой беспомощности. Эйдан прервал пытку с сожалением: несколько секунд — это так мало, чтобы насладиться процессом сполна. Впрочем, они всегда могли повторить блюдо дня.

— Ну как, тебе хватило, и мы можем продолжать разговор, или ты хочешь добавки? — невозмутимо поинтересовался он, наблюдая сверху вниз за тем, как Рудольфус корчится на мягком ковре. Не испачкал бы ещё. — Только скажи, мне несложно.

Что поделать, не все дети в этом мире одинаково понятливы. Может быть, его гость ещё попытается сделать ему сюрприз? С головой-то он явно не дружит.

Отредактировано Aedan Avery (2021-06-05 09:34:04)

Те секунды, на протяжении которых Эйдан потчевал своего гостя круциатусом, были прекрасны, но, к сожалению, быстро закончились. Не доводить же до безумия наследника Лестрейнджа только за то, что он повёл себя как принципиальный дурак. С кем не бывает, в конце концов, в его-то возрасте. Не то чтобы Эйдан готов был простить Рудольфусу его бестактность, но возможность понаблюдать за наглым мальчишкой, замершим перед ним на четвереньках с галстуком во рту в позе человекоподобного животного, ещё и что-то нечленораздельно мычащего для полноты сходства, несколько смягчила гнев хозяина кабинета, в котором происходила эта странная сцена. Говоря откровенно, ситуация становилась всё веселее, и, очевидно, на этой волне Эйдан поймал себя на желании сделать совершенно несолидный при его положении жест: хорошенько пнуть Рудольфуса под зад. Остановило его только то, что на тот момент маленький паршивец всё ещё хватал ртом воздух, оправляясь от круциатуса, и просто не почувствовал бы какого-то там пинка. С другой стороны, это было бы унизительно, нет?

Пока Эйдан размышлял об этом, выяснились две вещи. Отвечать словами через рот гордый наследник рода Лестрейнджей, поневоле замерший перед ним в интересной позе, не желает, несмотря на вновь обретённую способность говорить и всё-таки выплюнутый изо рта изрядно пожёванным галстук, — это первое. Не ответить он просто не может, — это второе. Когда неугомонный щенок скрюченными пальцами дёрнул ковёр — достаточно сильно, чтобы Эйдан восхитился его упрямству, но не настолько резко, чтобы не успеть среагировать, — стало окончательно ясно, что это как раз тот случай, когда горбатого могила исправит, и что Рудольфус крайне настойчиво стремится в неё залезть. Ощутив, как пополз под ногами ковёр, Эйдан ухватился левой рукой за каминную полку и, сделав её основной точкой опоры, на миг оторвал подошвы начищенных до блеска ботинок от застилавшего пол полотна.

— Значит, хочешь добавки, — впрочем, ничего удивительного. — Предлагаю разнообразить меню. Glubo cuticulae, — произнёс Эйдан, небрежно и почти ласково проведя кончиком волшебной палочки по не скрытому одеждой участку кожи своего дорогого гостя и прочертив небольшую линию от точки под мочкой уха назад, к нижней части затылка. Заклинание не было глубоким и в любом случае затрагивало только пласт кожи, но что с того? Всё равно больно, и эта боль, в отличие от круциатуса, не пройдёт сразу по прекращении действия чар. И если вместе с клочком кожи Рудольфус лишится клока волос — тоже не беда: Белла наверняка будет любить его и таким. А вот если содрать кожу с другого места… Эйдан отступил на шаг, выпрямляясь.

— Дай знать, когда будешь готов вернуться к разговору, — деловито велел он. — Я могу вывести у тебя на затылке свои инициалы, но постарайся собраться с духом до этого. Не уверен, что Белле понравится твоя новая стрижка. Особенно если мы доберёмся до более чувствительных зон.

А ведь Эйдан искренне не стремился доводить этот нелепый конфликт до рукоприкладства и до сих пор хотел только поговорить с Рудольфусом. Но что поделать, если человек сам раз за разом бросается на нож? Волей-неволей приходилось тратить своё время и ждать, пока он выбесится, рискуя сохранностью дорогой мебели и ковра в собственном кабинете. А можно было бы просто сразу отрезать ему что-нибудь особо болезненное! Но Эйдан сдерживался. Белла, исключительно ради тебя.

Как дышать, он явно вспомнил. И как говорить — тоже, что Эйдан нашёл весьма прискорбным. Инстинкт самосохранения у Рудольфуса, по-видимому, отбило начисто — или, может быть, его и не было никогда? Угораздило же его жениться на девушке из рода Блэков — да ещё на какой девушке. И это притом, что держать язык за зубами явно было не в его стиле — не самое хорошее качество для наследника одной из священных фамилий. Понятно, что он вне себя и сходит с ума от ревности, но всё-таки — можно бы иногда поработать и головой, а не только языком. Балагур хренов.

— Я с тобой на брудершафт тоже не пил. Но, раз ты настаиваешь, буду звать её Беллой всегда: это станет нашим дежурным блюдом, — это даже за полноценный подкол считать нельзя, но всё зависит от восприятия. Эйдан представил себя на месте Рудольфуса в год свадьбы. Что бы он сделал тогда, если бы думал, что Магдалина ему с кем-то изменила? Сначала убил бы, а потом уже разбирался. И, вполне возможно, не дожил бы после этого до конца года, но вряд ли в тот момент его могли бы беспокоить такие мелочи, — а ведь он был старше этого мальчишки, когда женился. Чего тогда ждать от Лестрейнджа? Уж точно не благоразумия.

А Рейнардов пострел тем временем чуть только рот не открыл от удивления — догнал смысл предыдущей угрозы. Неужели воспринял всерьёз? Надо же, какие мы нежные! Но за словом в карман Рудольфус, конечно, не полез. Снова. Ему бы придворным шутом подрабатывать, с такими-то хохмами. Эйдан ухмыльнулся.

— Если следовать твоей логике, до сих пор она этого не знала. А я-то думал, ты уверен в обратном.

«Великое стояние» Лестрейнджа на четвереньках, однако, уже успело Эйдану наскучить: цивилизованные волшебники предпочитают разговаривать, сидя в кресле и потягивая коньяк. Молодому поколению для этого явно не хватает вкуса и манер. Впрочем, не всем. Белле же хватало. Видимо, таланты в этой супружеской паре распределились неравномерно: жена и умная, и красивая, и боевая, вдобавок, а муж… ну, что сказать о наследнике именитого рода, который стоит на карачках задом к камину и портит чужие интерьеры своим биологическим материалом?

— Ну вот, испачкал ковёр, — с сожалением выдохнул Эйдан. Ковёр тоже выбирала Магдалина, но, в отличие от покрытия стола, он ему нравился. — Плохой мальчик.

И тут прямо на глазах у Эйдана произошёл сеанс стремительной эволюции: неведомая зверушка освоила навык прямохождения и преобразилась в человека при помощи полена. Пиноккио недоделанный. С овладением новым орудием труда, правда, возникли затруднения: удар вышел слабеньким. Не удар даже — лёгкое поглаживание без соблюдения санитарных норм и правил гигиены. А ещё колдомедик! Соприкосновение с золой испачкало одежду, пепел взмыл в воздух графитовой пылью, оседая на волосах. Эйдан одарил всё-таки поднявшегося на ноги Рудольфуса укоризненным взглядом.

— Lasum bonus, — произнёс он, направляя палочку на правую руку своего неугомонного оппонента в ожидании ласкающего слух хруста ломающихся костей.

— Уймись, дурень. Я не спал с твоей женой. Может, и хотел бы, но не спал. Поэтому твоя попытка самоубиться об меня просто нелепа. Калечить тебя я тоже не собираюсь. Во всяком случае, сильно, и если ты не продолжишь нарываться. Ах да… Immobulus.

Потому что не похоже, чтобы этот балбес собирался успокаиваться, а размахивать палочками можно долго, но какой в этом смысл? Это ведь ровным счётом ничего не изменит.

Ты падай, падай. Ковёр мягкий.

Отредактировано Aedan Avery (2021-06-07 13:15:50)

Бутылка прекрасного французского коньяка чудесным образом угодила точно под луч заклинания-костелома, и Эйдан, ощутив моментальный всплеск досады, инстинктивно отшатнулся назад, понимая, каким может быть единственный возможный результат подобного «столкновения интересов». Деструктивным, плачевным и беспощадным, разумеется. Брызги стекла и алкоголя хлынули во все стороны, полыхнул синим пламенем камин. Эйдан быстро вскинул руку, прикрыв лицо локтем, и не зря: несколько капель и осколков коснулись его одежды и кожи. Он смахнул их одним резким движением. Кощунственно так напрасно переводить продукт, но, с другой стороны, это была всего лишь бутылка коньяка. Рудольфус, правда, продолжал отчаянно выкобениваться, зато теперь уже больше на словах, чем на деле. Видимо, смысл услышанного наконец преодолел тернистый путь от его ушных раковин до мозга и начал расцветать в нём орхидеями осознания. Или, может быть, лилиями — недаром же одни считают их символом чистоты и непорочности, в то время как другие видят в их белых бутонах саван самоубийц. Возможно также, что, успев оценить свои шансы за прошедшие несколько минут, наследник Рейнарда сделал разумный вывод о том, что их нет, и решил остановить это безрассудное противостояние на самом красивом аккорде, который сумел воспроизвести, принеся в жертву бутылку отличного коньяка. Эйдан, подавив первый порыв, предпочёл остаться в этом кабинете старшим — и, соответственно, самым умным и великодушным — и проигнорировать неуёмное ёрничанье своего пылкого гостя.

— Придержи язык, — почти по-дружески, если не считать проскальзывавших в тоне снисходительных ноток, посоветовал он Лестрейнджу, невозмутимо взял с каминной полки свой бокал, уцелевший во время учинённого Рудольфусом беспорядка, и с помощью магии очистил ближайшее кресло от осколков и влажных брызг, после чего с достоинством сел, заложив ногу на ногу. Какой смысл стоять, когда неугомонный сверчок, наконец, укротил свой неуёмный энтузиазм — или устал барахтаться — и продемонстрировал, что дозрел до диалога, умостив свой аристократический зад в кресло?

— Можешь налить себе что-нибудь, — милостиво разрешил Эйдан, рассудив, что Рудольфус вряд ли польстится на такое дозволение. Первый бокал горе-мстителя захлебнулся в его провалившейся атаке и встречном круциатусе, но после всех разбитых Магдалиной хрупких и дорогих вещей в этом доме Эйвери перестал реагировать на такие пустяки, поэтому даже если мальчишка побил бы всё, что осталось в баре, хозяин кабинета не увидел бы в этом проблемы. — Бутылку коньяка будешь мне должен.

Он с удовольствием сделал пару неспешных глотков, волею судеб протянувших на этом свете дольше, чем бутылка, из которой они произлились.

— Меня одно удивляет, Рудольфус, — начал Эйдан уже, вроде бы, серьёзнее, — ты ведь знал, как всё будет. Почему не пришёл раньше? Или до сих пор папа не пускал, а тут недоглядел? — не удержался он. Ни малейшего раскаяния за это Эйдан не испытывал: не он же притащился сюда в праведном негодовании уязвлённого мужа, чтобы выяснить, что его, на самом-то деле, никто не уязвлял — причём уже после того, как проявил себя во всей красе, естественно. А ведь они могли бы сразу с этого начать, если бы кое-кто не пытался говорить иносказаниями и с порога разбрасываться абсолютно безосновательными оскорблениями.

Рассуждения Рудольфуса можно было бы назвать отчасти здравыми. Отправляться на венский рождественский бал с чужой женой означало навлечь и на себя, и на свою спутницу столкновение с множеством кривотолков и сплетен, степень справедливости которых имела не так уж много значения. Это был довольно дерзкий и отчаянный шаг, однако все участники означенного мероприятия понимали, какими будут последствия — и ставили намеченные цели превыше личных неприятностей. С точки зрения рядового представителя магического сообщества, подобная выходка была едва ли приемлема, так что ход мысли Лестрейнджа следовало бы признать абсолютно логичным — если бы он не был Пожирателем Смерти. Как волшебник, принадлежащий к их джентльменскому клубу и воспитанный одним из вальпургиевых рыцарей, Рудольфус должен был понимать такие вещи — но он не понимал. Может быть, был слишком влюблён в свою юную, но уже такую перспективную и уверенную в себе супругу, чтобы сохранять способность мыслить здраво? Глядя, как он прикладывает платок к ране на затылке, Эйдан размышлял о том, насколько откровенным он имеет право быть с этим пылающим жаждой отмщения юношей и насколько это целесообразно в принципе.

Первым вариантом возможного развития событий было без лишних затей отправить этого молокососа к Мерлину, в коротких, но ярких словах пояснив ему, что он лезет не в своё дело. Но Рудольфус кипел с трудом сдерживаемой яростью, и такой поворот лишь ещё больше бы его разозлил. Ничего хорошего из этого выйти не могло, поэтому Эйдан отмёл сей соблазнительный вариант как непродуктивный: нельзя оставлять в тылу честного пожирательского общества активный вулкан, готовый извергнуться при первой неудобной возможности. Куда разумнее было бы объяснить наследнику Лестрейнджа суть его заблуждений. Способ для этого тоже имелся — к сожалению, непредсказуемой степени доходчивости и не самый приятный для самого Эйдана, но ради общего дела он готов был пойти на некоторые личные неудобства. Больше того, он уже это сделал — так какой смысл менять линию поведения теперь?

Он обратил взгляд на пламя в камине, отхлебнул коньяка из бокала и в упор посмотрел на своего гостя.

— Ты в самом деле думаешь, что у меня был выбор? Или у Беллатрикс? Сочувствую тебе, Рудольфус, потому что если так, то ты не понимаешь, куда попал, и это будет стоить тебе ещё многих шишек. Если ты проживёшь достаточно долго, разумеется, — сказал Эйдан, и, вопреки обыкновению, иронии в его голосе не звучало.

Лестрейнджу стоило понять, что Милорд не просто хотел, чтобы его называли Милордом: они должны были слушаться его, выполнять приказы и подчиняться ему, как вассалы сюзерену, потому что Том был вспыльчив и нетерпелив, и любой акт неповиновения мог завершиться плачевно. Попытаться объяснить Рудольфусу, что ослушаться великого Тёмного Лорда не могут даже его приближённые «друзья», было не худшей идеей. Правда, Эйдан сомневался, что это произведёт необходимый эффект, потому что такие вещи обычно как следует впечатываются в сознание только после того, как испытываются на собственной шкуре. Однако попробовать стоило.

— Беллатрикс была абсолютно необходима в этой поездке в силу своего фамильного сходства с Вальбургой Блэк, — без обиняков ответил Эйдан, — чтобы подцепить на крючок одного представителя австрийского магического сообщества, к ней неравнодушного. Так что это не Белла сопровождала меня на этой миссии, а я её — в качестве входного билета и того самого цербера, гарантирующего неприкосновенность личности молодой миссис Лестрейндж.

Вряд ли Рудольфусу приходило в голову рассмотреть их визит в Вену в таком разрезе. Так пусть подумает, самое время.

— Взять с собой тебя было невозможно по той же причине: ты ревнив и не стерпел бы, если бы какой-нибудь иностранный посол начал флиртовать с твоей женой. — И тем более, если бы она начала флиртовать с ним, — мысленно уточнил Эйдан, однако вслух предпочёл этого не озвучивать. Рудольфус не дурак и сам догадается, в чём суть, а продолжать дразнить его и топтаться по самолюбию не было никакого смысла. Кроме сугубо личного удовольствия, конечно.