Каркарова Том знал долго, а Долохова - ещё меньше, и в обоих случаях был абсолютно уверен, что ни одна из этих советских шкур и пальцем не ударит во благо Британии без какого-то личного навара. Честно говоря, таковыми были все Пожиратели, но вот эти двое - особенно: с Долоховым даже Фенрир садиться рядом отказывался наотрез, а уж если и случалось, то ликант раздувал ноздри так, что видно было всю его волчью суть. Нотт по этому поводу предпочитал не высказываться, и просто молча пилил бюджет, когда нужно было подмаслить славян, отчего у Эйвери случалось несварение. Но на какие жертвы не пойдёшь для общего дела! А жертвовал Эйдан многим и с испанским размахом.
- У них и менталитет другой, - говаривал Теодор, простудно гнусавя в свой длинный нос и попивая из фарфоровой чашки вечерний чай, - и магия тоже особенная. С магией русских Том был знаком не понаслышке: самому ему ничего из советской экзотики кастовать не приходилось, но масштаб и сила впечатляли. Взять хотя бы вот это «sukablyat», которое Игорь периодически применял беспалочково - безотказная вещь, после которой начинало исправно работать что угодно, включая детей Лестрейнджа.
Наверное, дело в чистоте стремлений, - заключал Том, всякий раз наблюдая за Каркаровым и Долоховым, в тщетной попытке достичь хотя бы доли их экспрессии.
Идея углубиться в теоретическую часть русской школы пришла к Волдеморту спонтанно: вместе с очередной чашкой крепкого чая, куда Розье систематически подливал коньяк, а Том исправно делал вид, что не видит. Хватало, как правило, пары глотков, после чего в гениальной голове наследника Меропы Гонт созревал не менее блестящий план по втиранию очков Барти Краучу-старшему и Министерскому перевороту. Этот раз не стал исключением, однако то ли Розье заменил привычный «X.O.» на армянский пятизвёздочный, то ли Мальсибер слишком громко выл «очи чёрные», пытаясь впечатлить внебрачную дочку Эйвери чем умел, но в продуманной до мелочей стратегии Волдеморта вдруг в изобилии появились красные знамёна и воздушные шары, советский крем-брюле и пионерские галстуки. А почему бы и да? - подумал Том и вызвал двух приспешников коммунизма из их окололондонских пенатов прямиком в промозглый апрельский Эссекс.
Уж если кто и сможет эффективно провести время в СССР, так это Антонин и Игорь, благо что языковой барьер отсутсвует, и совесть - тоже.
Писклявый голос домовика вывел магистра темной магии из состояния задумчивости: 
- Хозяин, прибыли гости. Один из них аппарировал прямо в фонтан у ворот и сломал его.
Sukablyat.
Применив русскую формулу невербально скорее с целью самомотивации, чем какого-либо магического воздействия, Том вышел из комнаты, а спустя полчаса разговоров план был детально выверен, завизирован и отправлен в реализацию. Фонтан, разумеется, остался разрушенным.

Дело в том, что Игорь Каркаров был русским в лучшем случае наполовину. И не на лучшую половину, а на ту, которая досталась от матери и бабки. На ту половину, о которой, когда на руке у тебя красуется сомнительной художественной ценности напоминание о битве за чистокровие, лучше не вспоминать, потому что его русский дед, собственно, сдох, ввергнув семейство в пучину сомнительных авантюр, как раз-таки пытаясь доказать, что мир прекрасен в равенстве и многообразии. Фратерните, эгалите и далее по списку до самой гильотины.

Игорь мог бы сказать об этом как-нибудь вскользь. А еще о том, что если Темного Лорда интересовал плохо сохранившийся труп идеологически активного деда, он с удовольствием достал бы такой из могилы на Хайгейтском кладбище в Лондоне. Для этого даже не понадобилось бы ломать об Долохова фонтан в Ставке и устраивать танцы с паспортами и прочей дребеденью, которой традиционно, по долгу, так сказать, службы, занимался Эйвери.

Игорь мог бы сказать обо всем этом, но проблема была в том, что Игорь вообще не очень любил говорить, говорил очень мало и, в те моменты, когда авантюра жгла чужие жопы, к нему бы все равно никто не прислушался. Оставалось только предупредить Софию, что он будет к ужину вовремя, только когда именно будет этот ужин – пока не очень понятно, и, вслед за Долоховым, удостовериться, что всему виной был не очень качественный коньяк в чае. Коньяк в чае Темного Лорда появлялся время от времени как ароматизатор для скучной, набившей оскомину ромашки, и к последствиям таких забав для мятущейся души идейного лидера оппозиции все, в общем и целом, уже привыкли.

План достать «дедушку Ленина» Игорю не понравился. Чей именно дедушка был Ленин, Игорь решил не уточнять, потому что смутное предчувствие подсказывало ему, что разговор в таком случае свернет либо к задротству Долохова по исторической родине, либо к тому, что загадочная русская душа должна знать свои загадки лучше, а у тебя же та самая душа, да, Игорь, разумеется, пусть я в этой самой душе не ебу, о чем мы говорим. Опыт, между тем, подсказывал Игорю, что иным дедушкам лучше всего лежать там, куда их положили. Особенно если их положили на главную площадь страны в забальзамированном состоянии. Какая-то еще причина, помимо очевидной, для этого наверняка тоже была.

По привычке Игорь выбрал выигрышную стратегию – молчать и наблюдать. Остановить происходящее он все равно бы не смог. Разве что еще раз уточнил украдкой у Эйвери, что с бюрократической дребеденью все в порядке, и максимум, что им предстоит, - это обыкновенный, протокольный разговор с Бюро. Бюро в разговоре с Эйвери фигурировало как инстанция, к которой обращаться следовало исключительно с заглавной буквы, и это Игорь тоже взял себе на заметку. Должен же был хоть кто-то поглощать информацию молча и без краснознаменного восторга.

В страну серпа, молота и дедушки Ленина их должен был перенести портключ, и, к тому моменту, как настала пора отправляться, Игорь, признаться, испытывал к авантюре уже практически искренний интерес. Интерес несколько примирял Игоря с действительностью и делал его молчание непохожим на молчание человека, просто выжидающего подходящего момента, чтобы сказать: «Я же говорил», а отдаленно смахивающим на молчание предвкушения и разработки плана.

[nick]Vector Skuratov[/nick][status]да что вы говорите?[/status][icon]https://i.imgur.com/66KtiT0.png[/icon][info]<div class="lzname"> <a href="ссылка на анкету">Вектор Лаврентьевич</a> </div> <div class="lztit"><center> информация засекречена</center></div> <div class="lzinfo">статус тоже засекречен <br>старший комиссар БУРК <br><br><a href="ссылка на вашу почту">совиная почта СССР</a></div> </li>[/info]Вектор Лаврентьевич задумчиво смотрел в окно. Из окна не него не менее задумчиво взирала плотной стеной стоявшая чащоба елового леса, что приносило Вектору Лаврентьевичу приятное чувство надежности в текущем и будущем дне.
Все же охранные чары - это хорошо, но и наблюдение какое-никакое быть должно, пусть даже и за зданием НКМД*.
Морок, наведенный репродукторами, поутру включающими союзный гимн, уже понемногу спадал, исчезало наводимое им чувство патриотической легкости и бремя ответственности начинало давить на плечи и голову старшего комиссара БУРК* с той тяжестью, которую надлежало испытывать главному исполнителю воли народа и, заодно, его же защитнику. На рабочем столе за спиной Вектора Лаврентьевича на расстоянии в строгих два сантиметра друг от друга лежали четыре папки тревожного зеленого цвета, охранявшие тайны своего содержимого под слоем плотного картона и дермантина производства Горьковского Завода Полимерных и Зачарованных Покрытий (ГЗПЗП).
Открывать их старком БУРКи не спешил, хотя был прекрасно осведомлен о смысловом наполнении. Разведданные поступали к нему, как правило, своевременно, оперативно и в достаточных количествах, что позволяло Вектору Лаврентьевичу небезосновательно считать, что ряд мероприятий, которое его бюро должно было в соответствии со своим названием упреждать, регистрировать и контролировать, становились ему известны еще до того, как зарождались в умах их организаторов.
Не в этот раз, разумеется, но все же. Все же.
Настенные часы, имитирующие бой курантов, за его спиной пробили четверть часа, старком развернулся, полностью уверенный, что именно сейчас раздастся стук в дверь. Стук, будто опасаясь, раздался и под мягкое старкомоское: “Войдите”, - в дверях возникла фигура в темно-синей форме рядового состава БУРКа, опоясанная тяжелым кожаным ремнем с ярко, по уставу начищенными серпом и молотом на бляхе.
- Товарищ Скуратов, разрешите доложить! Иностранные лица в количестве четырех штук в приемное отделение прибыли.
- Меры приняты? - старком продолжал быть мягок и даже слегка фамильярен, спокойно и непринужденно пройдя к своему рабочему месту и опускаясь в кресло. Рядовой Бердинский, уже не первый раз посещавший его кабинет с докладом, на уловку не купился и продолжил стоять, вытянувшись, как на учении, по струнке, чем заслужил со стороны начальства безусловное, хоть и немое одобрение.
- Так точно! Палочки изъяты, документы проверены, инструктаж по технике безопасности в здании проведен, с порядком процедуры допроса граждане иноагенты ознакомлены. Репродуктор с Гимном в комнате приема работает прямо сейчас.
- Это хорошо, товарищ Бердинский, - Вектор Лаврентьевич, как бы задумавшись, положил подбородок на сложенные руки, мягко улыбнулся, - Гимн - это очень хорошо, только запомните уже. Не  “процедура допроса”, а “приветственная беседа”. И не “иноагенты”, а “интуристы”.
Комиссар скорбно выдохнул, но видя, как бледнеет и куксится с каждым его словом рядовой, сменил поучительную интонацию на одобряющую. Попугали молодежь - и хватит. Не к чему было спускать собак на своих, когда чужие пребывали в достаточном количестве. Четырех штук, как было сказано.
- По крайней мере, пока мы не доказываем обратное. Ладно, введите.
Молодой человек приложил ладонь к козырьку кепки, стукнул каблуками кирзовых сапог-скороходов, развернувшись, вышел за дверь. Через пару минут, куда менее чинно в кабинет Вектора Лаврентьевича вошли четверо. К этому моменту он уже успел открыть первую папку и со скорбным выражением лица вглядывался в её, безусловно, искренне огорчавшее его содержимое. Пожалуй, с оговоркой Бердинского он был все-таки, согласен, и этих интуристов ему хотелось превратить в иноагентов поскорее, просто чтобы избежать дальнейшей мороки. Не поднимая в первые пару мгновений на них взгляд, он на английском, с легким акцентом уроженца восточного побережья США, предложил гостям присесть, а когда, подняв глаза, якобы только сейчас заметил в помещении только один стул, нажал на белую, будто отломанную от радиолы кнопку на столе и произнес уже по-русски.
- Лидочка, оформите мне в кабинет еще три стула, пожалуйста. И ещё, - он посмотрел на интуристов, снова перешел на английский, - Хотите чаю, товарищи?
Ответа старком, впрочем, не дождался, да и дожидаться не стал бы. Команда подать еще и чай, пять стаканов, черный, с сахаром, была дана им незамедлительно.
Стулья ровным рядом выстроились рядом с первым своим собратом. Один стакан чая в латунном подстаканнике встал рядом с правой рукой Вектора Лаврентьевича, еще четыре - повисли в воздухе напротив стульев. Старком снова нажал на кнопку:
- Спасибо, Лидочка, - а после, чуть подвинув раскрытую папку, с легкой, профессиональной грустью улыбнулся гостям, - Для начала, товарищи, я от лица всего Советского народа, безусловно, рад приветствовать в Союзе. Мы искренне рады желанию прогрессивной западной общественности знакомиться и восхищаться достижениями нашего магического социалистического общества. Отдельно радует, что прогрессивная западная общественность интересуется нашими культурными ценностями и праздниками. Однако, изучив ваши досье, я не могу не поинтересоваться лично, что же в самом деле вас так заинтересовало в Москве?

Подпись автора

Сыночка вообще космос, конечно!

С самого начала Эйдан точно знал, что ничего хорошего в этом путешествии произойти не может, уже хотя бы потому, что не сомневался в своих товарищах и их способностях творить историю. Или хотя бы в неё влипнуть. Товарищи, однако, — видимо, проникнувшись значимостью момента и необходимостью временно перенести своё привычное существование в максимально чуждый для них мир Советов — вели себя непредсказуемо, чтобы сбить врагов со следа раньше, чем те на него нападут. Тактика, определённо, достойная похвалы, уважения и восхищения, а также сожаления о том, что к каждому из этих самых товарищей не прилагается подробная инструкция с пометкой «версия 2.0, made in USSR».

Адекватно вёл себя, разве что, Долохов: сидел смирно, помалкивал в тряпочку да зыркал на всех по очереди. Зато Игорь говорил — много, красиво и витиевато, как заправский дипломат и политик, и это почему-то настораживало больше всего, даже больше великого тёмного властелина, который, похоже, пребывал в состоянии, несколько оторванном от реальности, или, проще говоря, был беспросветно пьян. Оценив ситуацию, Эйдан вдруг почувствовал, как что-то давит ему на грудь: то ли непосильная ноша возлагаемых на него ожиданий (в первую очередь, им самим, потому что он твёрдо намеревался отсюда выбраться), то ли бремя ответственности за проявивших новые грани таланта приятелей, то ли взгляд товарища комиссара, в котором Том только что определил старшего.

— Да, — сказал Эйдан, не имея ни малейшего представления о том, что за этим последует, но оттого не менее уверенно. — Как совершенно справедливо заметили мои товарищи, мы жаждем вкусить плодов вашего передового опыта интеграции и распространения идеалов равенства и благоденствия на всех уровнях прогрессивного социалистического общества, включая магический, в надежде, что когда-нибудь сумеем перенести вашу проявившую себя с наилучшей стороны модель развития на наши туманные берега, сделав её ориентиром на пути к светлому будущему.

Выдав эту тираду, Эйдан ощутил острую необходимость промочить горло, и, поскольку иных вариантов сейчас не было, пришлось ухватиться за витиеватый латунный подстаканник и сделать осторожный глоток.

— Какой у вас чай интересный, — то ли хлюпнув горячей жидкостью, то ли всхлипнув, дипломатично заметил Эйвери. — Так вот, для начала мы хотели бы отдать дань глубочайшего уважения вашему великому вождю, и после смерти продолжающему вдохновлять умы и сердца на подвиги и свершения во славу Великой Октябрьской социалистической революции!

«Ура, товарищи!» — разошедшись в процессе, едва не прибавил Эйдан в довершение своего выступления и был вынужден с прискорбием констатировать, что пребывание в Советском Союзе странным образом воздействовало не только на его друзей: очевидно, он сам тоже становился невменяем. В пользу этой теории говорил также тот факт, что он снова приложился к стакану с чаем, хотя не далее как тридцать секунд назад дал себе слово не делать этого ни при каких обстоятельствах.

— Разумеется, мы также хотели бы ознакомиться с выдающимися успехами вашей страны, представленными на Выставке достижений народного хозяйства, и приобщиться к советскому духу грандиозных свершений на празднике торжества Весны и Труда, приняв посильное участие в Первомайской демонстрации.

Естественно, ни о чём подобном они, отправляясь сюда, не договаривались вовсе, но сейчас это казалось наименьшей из всех возможных проблем. Первоочередная задача для них заключалась в том, чтобы без потерь выбраться из-под прицела взгляда добрых советских глаз господина главного комиссара.

— Можно ещё чаю? — признавать собственный голос в этом вопросе Эйдан решительно отказывался, потому что просить добавки категорически не собирался.

- Послушайте, Вектор Лео.. Леони.. В общем, послушайте, как вас там... - терпение Риддла, растянутое алкоголем и помноженное на Советский чай в стакане, начинало трещать по швам. По шву треснул и его жилет-тройка, когда волшебник попытался подняться со стула, но попавший в зазор между деревянными перекладинами спинки ремешок потянул его назад, заставив грузно рухнуть на прежнее место.
- Кончайте, девочки, со мной шутить! - просипел он, пытаясь без активного ёрзанья вытащить из деревянного плена деталь своего туалета. Скуратов тем временем, освежив напиток в гранёном фужере Эйвери, продолжил заспинное бдение слева-направо, периодически вбрасывая рандомные факты из истории каждого присутствующего, за исключением самого Волдеморта.
- Вы, вот, всё рассказываете, товарищ, а ведь мы получше Вашего собственные биографии знаем, - так и не вытащив злополучный ремешок из западни, Том вывернул голову, сверля Скуратова чёрными глазами, и методично кивая сперва на Игоря, - этот вон, одинокий бродяга любви - Казанова, - затем на Эйдана, - этот - вечный любовник, - а в завершение - на Долохова, - и вечный злодей-сердцеед. Так что эти ваши изыскания про то, что набедокурил Михаил Моисеевич при Царе Горохе, не стоят и выеденного яйца в сравнении с тем, что уже успел наворотить его славный потомок и что он ещё натворит.
Sukablyat!
Отчаявшись окончательно, Риддл заплетающимися пальцами расстегнул жилет и, ужом вывернувшись из намертво прицепленному к стулу жилету, нетвердо поднялся на ноги.
- Где, говорите, у вас уборная? - он выставил вперёд руку, пытаясь по указательному и среднему пальцам приобрести ровное положение и найти общий фокус обоими глазами сразу. Получалось скверно: чай Скуратова валил на ходу и коня, а уж Тому с его крестражированной вопреки здравому смыслу натурой, приправленной английским коньяком на старте, теперь хватило бы и чайной ложки, чтобы утром долго смотреть в белую стену и строить догадки относительно года, месяца и географического положения. - Я дойду.
И, едва разминувшись в дверях с вошедшим адьютантом и торжественно вручив Бердинскому стакан недопитого чая, волшебник вывалился из кабинета старкома, тут же притормаживая у похожего на пульт управления МКС стола Лидочки.
- Тот, что симпатичный, женат, - шепотом проговорил он Патрикеевой, - чеченка, но по бумагам - испанка, третий размер, быков на корриде взглядом останавливает - не советую. - Тёмный взгляд Риддла жадно скользил по рабочему столу Лидочки, подсознательно стараясь хоть на периферии сознания выцепить максимум из сложившейся ситуации. Открытая папка перед секретаршей сияла белоснежной бумагой, на которой машинным шрифтом было выведено «Культивация борщевика Сосновского: зельеварение и медицина». Заметив посторонний взгляд, девица прикрыла картонку, уставившись на англичанина, который, словно очнувшись от забытья, продолжил, - остальные два тоже женаты, но один однолюб, а у второго жена прикидывается мертвой.
- Мужчина, это вам в туалет?
Стоявший за спиной Риддла сотрудник БУРК и выражением лица и тоном напоминал Скуратова как кровный брат: Тому вдруг отчаянно захотелось домой, в старую добрую Англию, он даже был готов купить Дамблдору полкило лимонных долек и лично съесть половину за беседой со стариком, однако твердокаменный портрет сотрудника маячил перед носом неразразившейся бурей. Лидочка протянула бумагу.
- Мне только...
- Возьмите-возьмите, Вектор Лаврентьевич на всех действует одинаково.
Не найдя подходящего ответа, волшебник взял протянутый гостинец и, сунув в карман брюк советский папир, зашагал по окрашенному зелёной краской коридору, следуя точно за дежурным сотрудником.
- Сюда, - пробасил провожатый, указывая англичанину на две совершенно одинаковые двери, между которыми тускло горела запертая в белый плафон лампа с выведенным красной краской словом «ТУАЛЕТ». Внутри плафона с тихим жужжанием кружились присущие подобным местам мухи, периодически вырезаясь в стекло с негромкими шлепками.
- Благодарю! - отчеканил Риддл и, отсалютовав дежурному товарищу в военной форме, развернулся на 180 градусов, уверенным жестом рванув на себя дверь туалета.
- НАХАЛ! - донеслось из уборной.
- Пордоньте, мадам, - для верности Том поднял глаза к облупленной букве «Ж», что украшала хлипкую дверь, и, вздохнув, сделал шаг влево, где точно такой же поблекшей от времени краской была выведена трафаретная «М». - Привычка со школы, - пояснил он обалдевшему сотруднику Скуратова и скрылся в уборной, откуда сейчас же донеслось подозрительное шипение.
- По документам британец, а шепчет что-то по-польски... точно шпион! Не иначе как с антикоммунистических акций, - убедился в подозрениях начальства караульный и по стойке «смирно!» принялся ожидать возвращения Волдеморта.

Одутловатый товарищ на стене поглядывал на Тома (или на них всех) с сочувствием одержавшего победу в классовой борьбе гегемона. Другой товарищ, с добрыми глазами a la russe, тоже им по-своему сочувствовал – так, как будто уж такая у него была роль. Роль сочувствующего и облечённого властью. Сукаблять.
От упоминания бабушки Игорь, признаться, не вздрогнул: Ольга Vyacheslavovna, конечно, в своё время выдвигала разные идеи, в том числе, наверное, и те, которые товарищам нравились или не нравились, но было это так давно, что ещё до рождения Игоря и, как тут было даже уместно сказать – до Революции. Так сказать, в таком-то году би си. Интересно было, вздрогнул ли Долохов, потому что к его деду у Советского Союза, представленного одной штукой товарища, вопросов было явно больше. А суммарно вообще набиралось достаточно, чтобы им угрожать – в этой вот уже привычной канцелярской манере, когда тебе явно обещают ссылку куда-нибудь по этапу, но так, будто ты идёшь знакомиться с достижением советской мысли где-нибудь на Колыме. Достижения советской мысли в области пенитенциарной системы Игоря совершенно не интересовали. И вообще он обещал жене надолго не задерживаться, и обещание, раз уж дал, собирался исполнить.
Между тем, события снова стремительно выходили из-под контроля разума. Причём, наверное, не только их, но и доброглазого товарища. Потому что вождя мирового пролетариата из Тома бы не вышло. Из Тома вообще так себе получался вождь (зато загляденье какой выходил алкоголик), прямо сказать, и раз в жизни думать об этом можно было без всяких опасений, потому что Лорду нашему Волдеморту явно не было никакого дела до своих непосредственных соратников: «моя борьба» оплота консервативного чистокровия временно перефокусировалась на казённую мебель, взявшую в заложники его жилет.
Из этой передряги, как и из всех прочих, Том вышел с достоинством и элегантностью начинающего бухарика, который пока ещё не успел вызывать в людях отвращение регулярностью возлияний и продолжал по инерции умилять непосредственностью реакций. Из жилета он просто выпал. Хотя ему наверняка казалось, что элегантно и непринуждённо выскользнул, чтобы пообщаться с товарищем. Хорошо хоть живого и мёртвого товарищей не перепутал.
Том не перепутал. Хотя лучше бы всё-таки да. Потому что нёс он фантастическую ахинею, которая никак победе социализма не способствовала. К счастью, опыт бухания у Тома был небольшой и спорадический, поэтому из этого конфуза он тоже вышел с достоинством и элегантностью – просто выйдя в туалет. Вариант был по-своему беспроигрышный, но одноразовый, поэтому Игорь, Долохов и Эйвери всё-таки остались в кабинете. И тут заговорил Долохов. Да ещё лихо переходя на русский. Кое-что из того, что Долохов говорил, Игорь даже понимал – заворочалась генетическая память, разговоры на русском между матерью и бабкой и дядин старинный друг русский магозоолог, от которого в наследство поколениям осталась та самая «сукаблять».
Говорил Долохов спокойно и убедительно, и Игорь решил пойти ва-банк и спокойно и убедительно делать вид, что он с товарищем – прицепилось же, блять – полностью согласен. Тем более болтал Долохов о незабытом, благодарности, исправлении ошибок и о том, что они прибыли с миром. Теперь осталось только потянуть время, пока их вождь мировой чистокровной революции проблюётся и вернётся творить великие дела, которые всех нас ждут, конечно, только кого где: кого в мавзолее, кого в ковролиновой тюрьме, а кого в тюрьме обыкновенной. Тут уж, как говорится, каждому своё.