Премия Августа Ворма пахла пролитым украдкой шампанским, заветрелыми фруктами, вспотевшими телами, чьи владельцы позабыли об элементарной бытовой магии, и тщеславием. Тщеславие, в свою очередь, пахло всем вышеупомянутым одновременно и еще — свежей типографской краской, растраченной на тираж очередного шедевра, которому не суждено было прожить на полках книжных лавок даже до следующего года.
Бленхейм Сток, низкорослый пухлый волшебник с пышными, лихо закрученными кверху усами, о которых он любил врать, что это природный дар, а не ухищрения из лавки мадам Примпернель, был в этот декабрьский день страшно горд собой. Перед тем, как идти сегодня в Клуб искусств, он забежал во «Флориш и Блоттс», чтобы проведать свой нетленный труд «Нимбусы Кафки», и еще раз убедился, что раскупался он достаточно хорошо для того, чтобы каждое утро, заглядывая в «Пастушью сумку» или «Кофейное зернышко» за завтраком, он мог повидать свой шедевр и понимающе перемигнуться с ним, лежащим на каком-нибудь столике, возле хорошо одетого волшебника или кокетливой интеллектуалки-волшебницы. От таких перспектив свиданий Бленхейм Сток пришел в такое приподнятое расположение духа, что даже почти забыл, что его главной мечтой, помимо получения премии Августа Ворма, конечно, была мечта написать книгу, которую он сможет увидеть, прогулявшись по маггловскому Лондону. «Мотоциклы Дамблдора», например. Бленхейм Сток уважал теорию книгописания и верил в то, что вышедшие из-под прытко-пишущего пера одного человека книги просто обязаны перекликаться друг с другом. Тем более если речь идет о книге и для маггловского мира, и для магического. Как тебе такое, Элеонора Коветт? чуть не сказал Бленхейм Сток самому себе, потому что говорить такое Элеоноре Коветт, пока она не взяла в печать его посвященную исследованиям магглов брошюру, было по меньшей мере неразумно. Как волшебник открытых взглядов и писатель широчайшего профиля, Бленхейм Сток вынужден был всегда быть осторожным. Он даже труд своей жизни — «Магглы, которые умеют видеть» — дописывал украдкой, морально готовясь к тому, что ситуация в мире повернется к нему противоположной лицу стороной, и исследование придется отложить в стол.
Клуб искусств в Косом переулке распахнул перед Бленхеймом Стоком двери в самом буквальном смысле: зачарованные двери дружелюбно открылись перед очередным посетителем, впуская классика современности (как стеснительно именовала Бленхейма Стока его супруга, миссис Бленхейм Сток) в вестибюль клуба.
- Мистер Сток! Рад, рад! Наслышан и рад! - навстречу Бленхейму Стоку размашисто шагал еще один современный писатель, Салман Арди. Слишком чистокровный для тех книжоночек, которые он писал и издавал в неправдоподобно больших количествах, но такие вещи, как подсказывал Бленхейму Стоку опыт, следовало держать при себе.
- Наслышан? – уточнил он. – Друг мой дорогой, взаимно! Взаимно! Все безусловно и безусловно взаимно!
Арди широко улыбнулся, и Сток решил, что ровно такую улыбку имеют в виду маггловские писатели, когда пишут об оскале Мефистофеля.
- О книге, - снизошел до объяснений Арди, и Бленхейму Стоку показалось, что оскал Мефистофеля на миг стал торжествующим. – О вашей книге, Бленхейм. «Нимбусы Кафки». Я прочел. Я понятия не имел бы, кто такой Кафка, но ваше дракклово предисловие… Ваше предисловие – шедевр в себе!
Бленхейм Сток благосклонно улыбнулся, решив тактично умолчать, что никакого предисловия в его книге сроду не было, и все пояснения о том, кто такой великий маггл Кафка, он посчитал излишними.
- Благодарю, Салман, - вежливо сказал Бленхейм Сток. Когда об этом вечере напишут в учебниках, описывая блистательную богемную жизнь магической литературной Британии, он будет выглядеть исключительно достойно. – Я… э-э-э…
Он собирался сказать, что уже приобрел новую книгу Арди и начнет читать ее сегодня вечером, но негодяй с оскалом Мефистофеля только хлопнул его по плечу и двинулся дальше.
- Терри! – радостно окликнул Арди высокого седобородого волшебника в шляпе, беседовавшего с темноволосым молодым человеком с бурной шевелюрой и дурацкой привычкой начинающего писателя восторженно выискивать в мире всевозможные чудеса. Парня, кажется, звали Нил, но ничем, кроме того, что он прилепился к Терри, он пока не отличился.
Бленхейм Сток побродил взглядом по залу, выискивая достойного собеседника. Но с достойными собеседниками было трудно: из собравшихся литераторов охотно со всеми общался разве что Стивен Квин, но с ним общаться не хотел Бленхейм Сток, находя такие связи сомнительным багажом для современного классика (к тому же, Квину было куда интереснее со стариной Эдгаром, о котором все давно решили, что он умер где-нибудь в маггловской таверне). К звездам «Обскуруса» - Джулиану Гарнсу и Джонатану Оу – Бленхейм Сток подходить тоже не собирался. Зачем дразнить их тем, что один в этом году и вовсе не написал ни одной книжки, а второй, по всей видимости, уже заведомо проиграл ему одну из престижнейших премий литературного магического мира.
Ощутив себя победителем, пусть пока и заочно, Бленхейм Сток расправил плечи (что при его комплекции было не очень заметным жестом) и двинулся в самое сердце собрания – к сливкам светского писательского общества, которые спорили всякий раз, когда встречались. Бленхейм Сток собирался завершить многолетнее противостояние автора романов о выдуманном главе аврората Джона ле Марре и его оппонента, писавшего невероятно заумную сатиру Алана Кура, примечательного, на взгляд Стока, не творчеством, а роскошной шевелюрой и пышной бородой.
Увы, плану Бленхейма Стока не суждено было сбыться: двери, ведущие из вестибюля в зал открылись, и литераторы двинулись внутрь, как были, организованными небольшими группами, позабыв о существовании будущего победителя и автора «Нимбусов Кафки».
Зал в Клубе искусств был достаточно большой для того, чтобы поместились не только литераторы, их издатели и прочий обслуживающий гениев персонал, но и небольшая сцена, на которую и взгромоздилась пухленькая, заранее запунцовевшая помощница Блоттса.
Она что-то сказала, но никто ничего не расслышал, потому что волшебной палочкой помощница, разумеется, не воспользовалась. Бленхейм Сток сдвинул брови. Дилетантизм, присутствовавший в книжном бизнесе на всех уровнях, начинал его порядком раздражать.
Девочка мямлила что-то про значимое событие вечера, про то, как страшно они с мистерами Флоришем и Блоттсом рады присутствовать на вручении такой премии, как рады они вручить свой собственный приз гильдии книготорговцев… Бла-бла-бла… Бленхейм Сток, как и все по-настоящему великие литераторы, разбредшиеся по залу с бокалами шампанского, даже не вслушивался во всю эту лабуду.
- А теперь… Теперь я бы хотела начать… то есть приступить… к вручению премии Флориша и Блоттса… то есть, к представлению вручения премии… самому выдающемуся литератору современности за самую выдающепродающуюся книгу… Никого не удивит, что эта книга ваша, мистер Сток. «Нимбусы Кафки». Лучшая книга десятилетия в нашем магазине! То есть… ой… ну и ваша, мистер Арди, тоже классная… Э-э-э… и ваши, мистер Оу, ничего… ну то есть, они не плохие, просто продаются меньше… И ваши, мистер Квин, вы наша вечная любовь… Э-э-э…
Бленхейм Сток запунцовел вместе с помощницей Блоттса. Поглядел на вскинувшего бровь Арди и переглянувшихся Гарнса  и Оу, мужественно вздохнул и, под слова: «Мистер Сток, вы точно в топе тридцати, максимум сорока лучших писателей современности по мнению нашего магазина», поднялся на сцену.
- Если позволишь, это ужасный балаган, - сказал Джулиан Гарнс, склоняясь к уху своей спутницы, по совместительству – своего издателя. Элеонора Коветт пожала плечами.
- Просто он ждал премии Ворма, а не этого безобразия, - отозвалась она и пригубила шампанское. – А Блоттс позавчера доказывал мне, что она высококлассный специалист.
- Смотря в чем, - пожал плечами Гарнс и тоже пригубил шампанское.
Все вокруг знали, что Бленхейм Сток ждал Той Самой Премии. Той Самой Премии имени Августа Ворма, которую раз в год, пятнадцатого декабря, магическое книгоиздательство вручало наиболее отличившемуся тандему писателя и его издателя. Нетрудно догадаться, что сама концепция премии подразумевала, что между писателем и издателем существовал продуктивный творческий союз. И еще легче было догадаться, что у такого человека, как Бленхейм Сток, творческого союза не могло быть ни с кем, кроме его воображаемых почитателей.
Между премией гильдии книготорговцев и премией Августа Ворма своих обладателей благополучно нашла премия критиков, специальный приз начинающему писателю от «Ежедневного Пророка» и «Чародей Букс».
К тому времени, как на сцене появились победители прошлого года – Терри и его подопечный с Олдертоном, главой «Чародей Букс», Бленхейм Сток уже дошел до необходимой кондиции и, прихватив очередной бокал шампанского, выискивал в зале Салмана Арди, чтобы обсудить с ним несуществующее предисловие к «Нимбусам Кафки».
Приз Августа Ворма достался Элеоноре и Гарнсу. И, хотя улюлюкающий Сток ждал от них совершенно другого, они ограничились в благодарственной речи разве что сдержанными комплиментами друг другу.
- Как издатель, я всегда счастлива работать с теми, у кого такой трезвый подход к делу, как у Джулиана, - не удержавшись, добавила Нора, многозначительно взглянув на Стока. Сток возмущенно икнул, но, к счастью, был не в состоянии для продолжения дискуссии.
После вручения премии обыкновенно следовал долгий и уже не очень трезвый обмен любезностями, на который необходимо было остаться, чтобы укрепить имеющиеся знакомства и завести новые. Оставив Гарнса и Оу беседовать друг с другом, лишая таким образом Стока шанса повозмущаться, Нора поболтала с Блоттсом, который, после прокола своей помощницы, так и не вернулся к естественному цвету, и, взяв второй за вечер бокал шампанского, вдруг обнаружила своего бывшего, так сказать, сотрудника. А ныне – полноправного коллегу. Все это время – Ксенофилиуса Лавгуда.
- Добрый вечер, мистер Лавгуд, - сказала она, подходя к нему.

Отредактировано Eleanor Covett (2020-10-31 15:48:46)

Ксенофилиус Лавгуд был из подающих надежды стажеров. Из тех, что подавали надежды еще долгие, долгие годы после завершения стажировки, но заканчивали все равно с двумя выпусками журнала, который сами придумали, сами написали, сами издали и сами же и прочли. Единственное отличие между Лавгудом и всеми прочими стажерами, выпорхнувшими из «Обскуруса» в голод и безвестность в полной уверенности в своем передовом мировоззрении и обреченности на успех, было то, что Элеоноре почему-то действительно хотелось, чтобы он преуспел. Преуспел по-настоящему, так, как заслуживал своей увлеченностью и прямотой.
- Благодарю, - кивнула Нора и улыбнулась тону Лавгуда, такому, словно он мечтал о том, чтобы провалиться под землю немедленно, в этот самый момент. – От шампанского я не откажусь, но вы здесь, кажется, не в качестве официанта? Или официанты нынче сменили форму?
Она смерила Лавгуда вдумчивым взглядом, словно прикидывая, годилось ли то, во что он был одет, для официанта. Не годилось, даже учитывая то, что все вещи были подобраны как надо и наверняка женской рукой. Официантам в их приталенных жилетках и плотно подогнанных  по фигуре брюках сновать по залу туда-сюда, предлагая набравшимся литераторам набраться еще, по самые уши, было куда более комфортно, чем Лавгуду – в парадной мантии со сдавившей горло черной бабочкой. По крайней мере, на вид.
- Привыкайте везде и всюду быть издателем, мистер Лавгуд, - улыбнувшись еще раз, теперь уже самому Лавгуду, посоветовала Нора и, ухватив одной рукой Лавгуда под локоть, другой рукой почти наугад протянула руку в сторону, туда, где почти сразу же услужливо оказался официант с подносом. – Вы, в конце концов, создатель «Придиры».
В знак того, что быть создателем журнала, который неделю назад не наделал шума во «Флориш и Блоттс», было весьма почетно, Нора сначала протянула бокал с шампанским Ксенофилиусу, а потом взяла себе второй.
Краем глаза она заметила Урсулу де Луин и приветственно махнула ей рукой. Пожилая дама улыбнулась в ответ и указательным пальцем почиркала на ладони, напоминая об обсуждении ее рукописи, которое не состоялось из-за церемонии награждения. Нора кивнула и повернулась к Лавгуду.
- У Урсулы есть замечательный маленький рассказик о мальчике-сквибе, который вдруг попал в… Запретный лес? Так вы это называете? Мы совершенно не знаем, куда его можно определить. Поможете? И да, естественно, я просто хочу вам помочь, потому что легко могу подождать до момента, когда из Урсулиных рассказов наберется сборник, - прервав возможные возражения еще до того, как Лавгуд набрал воздуха в грудь, чтобы их высказать, добавила Нора. Если возражений у Лавгуда не было, так было даже лучше – Нора не любила ни прятать, ни выпячивать добрые намерения.
- Коллеги, в конце концов, должны держаться друг друга, - добавила она аргумент, который Лавгуду наверняка был ближе и понятнее, чем все прочие.
Вполне вероятно, в Норе говорили сейчас не благие намерения, а щедрость, ничего ей не стоившая: все вокруг выпили уже вполне достаточно, чтобы относиться к Лавгуду, официантам и даже друг к другу с необходимой долей дружелюбия. Будь Лавгуд половчее, он бы вытряхнул из этого напитавшегося шампанским и украдкой пронесенным на церемонии огневиски собрания все, что хотел. Но вместо того, чтобы делать дела, Лавгуд отирался у фуршетного стола, у которого он тоже не занимался ничем полезным, а только ел.
Интересно, это она не давала стажерам набраться необходимых навыков, или Лавгуд пропускал неинтересные уроки жизни?