Каждый час ранит. Последний – насмерть.
Закрытый эпизод.
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет:
«Здравствуйте, Вы видели этого волшебника? Нет?»
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-12 12:53:50)
Marauders: stay alive |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: stay alive » Незавершенные отыгрыши » Каждый час ранит. Последний – насмерть.
Каждый час ранит. Последний – насмерть.
Закрытый эпизод.
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет:
«Здравствуйте, Вы видели этого волшебника? Нет?»
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-12 12:53:50)
- Ты мог просто спросить у меня. И я бы рассказал тебе сказки из моего далекого детства. Ох, сколько уже времени утекло, пожалел бы хотя бы мою старость и уберег от видения такого… Маро, Маро. Даже после смерти я не способен наставить тебя на путь истинный, как и принять тебя такого.
- Отвлекаешь меня, Эвил. Из-за тебя несколько моих заданий и без того были на грани. Не хочешь уже упокоиться, как этого требуют приличия?
- Тогда у меня не будет шанса записаться в ряды аврората и портить тебе жизнь ещё сильнее.
- Боюсь, в аврорат не берут… прорицателей без должной подготовки. Ах, да ещё и призраков. Увы.
Маг, лишенный точным заклинанием возможности двигаться с куда большим ужасом, взирал сейчас на Адемаро, разговаривающего с пустотой; со стороны это выглядело в самом деле впечатляюще, особенно если до этого тебя несколько раз тряханули отборным Круцио.
- Этого мало, что ещё ты знаешь? Имена тех, кто связан с Дарами Смерти, любые зацепки, книги, истории. Не заставляй меня ждать, моё время дорого стоит, Ульрик, - склонился над несчастным обладателем нужных ему сведений, позволяя заглянуть в собственные холодные и бесстрастные глаза, но вот всего остального маг увидеть не мог. Не зависимо от того, какой была конечная цель, Адемаро всегда следовал правилам маскировки и этот раз не был исключением, а потому его лицо скрывала плотная маска в духе маски Баута черная, но с серебряной каймой, которая как и маска пожирателей смерти видоизменяла голос.
- Я… я больше ничего не…
- Круцио, - всё та же спокойная и размеренная тональность голоса, а кончик палочки до боли врезается в чужую глотку, тогда как связь их взглядов становится лишь крепче, так как это было своего рода чистейшим дурманящим наркотиком: видеть как чужие зрачки утопают в чистейшей бесконечной боли, как жизнь висит на волоске. Быть может, для кого-то это было лишь банальными пытками. Механика с простой целью, лишенная каких-либо чувств и эмоций, но не для Адемаро, не во всех случаях. И сейчас помимо всего прочего его вёл интерес, даже азарт хищника, который не мог представить свою охоту без будоражащего запаха крови и страха жертвы.
- Может он на самом деле ничего больше и не знает, Маро, - укоризненный взгляд призрака, который, разумеется, знал, что это было не так, но принимать сторону того, кто его убил не слишком-то торопился, хоть и был уже долгое время связан с ним какой-то кармической шуткой.
- Знает, - куда проще было бы воспользоваться империусом, но, когда позволяло время и место, к чему было торопиться и искать простые решения?
После порции боли Ульрик показался более сговорчивым и даже попросил дать ему возможность самому показать тайник в доме, где хранилось кое-что полезное.
Благородство, конечно, не входило в список сильных сторон Нотта, но он рассудил, что маг со сломанными пальцами мало, что мог сделать, к тому же лишенный палочки.
Ошибся.
Досадно. Нелепо ошибся.
Этот помешанный предпочел схватить с полки костяшками пальцев какой-то порошок и торопливо его проглотить. Последствия были смертельными.
Значит, было что скрывать, значит, эта информация стоило того, чтобы вот так самоотверженно умереть.
Подхватив обмякшее тело Адемаро звучно выругался, но не стал его реанимировать, здраво прикинув, что затраченные усилия не будут стоить сомнительного результата, к тому же одно имя ему удалось из него выбить, а значит была высока вероятность на более продуктивную беседу с другим магом, раз уж с этим высоких отношений не сложилось.
Было жаль такую скомканную нелицеприятную смерть, ведь можно было всё обыграть иначе.
Труп Ульрика он так и оставил на его старом потертом ковре, решив перед уходом проверить всё же его небольшой старенький дом, полный всякого причудливого хлама на предмет тайников и каких-либо полезных в его деле вещей. Этим он и был увлечен весь последующий час, явно как-то не планируя встречать гостей, да и кто бы мог на ночь глядя зайти к этому нелюдимому и скотски-упрямому магу?
- Не хочешь мне помочь ради разнообразия, Эвил?
- Нет. Ты же помнишь наше мирное соглашение о сосуществовании. Никаких исключений, если только ты не сделаешь верный выбор в пользу мира и спокойствия.
- Я почти что уже жалею, что убил тебя, - мрачно произнес, продолжая методично ощупывать стенку за шкафом, где как раз и совершил свой глупый поступок Ульрик, покончив с собой. Чары в поиске не помогали, поэтому сейчас оставалось надеяться лишь на удачу и внимательность.
- Зато я – нет.
Отредактировано Ademaro Nott (2020-09-17 20:21:40)
«Жизнь – это дама в расцвете лет,
У мистера Смерть – нездоровый вид:
Она ждет вас дома и варит обед,
Он в подворотне с кастетом стоит.»
Когда Лавгуд становится на четвереньки, его выворачивает наизнанку во второй раз. В отвратительно пахнущей луже – всё, что он съел сегодня на обед. Вплоть до волокон брокколи, заботливо положенных ему в тарелку Пандорой. «Хватит питаться кое-как, не маленький, пора задуматься о своём желудке!». Диафрагма Ксенофилиуса двигается, как поршень паровоза, воздух еле поступает в лёгкие. Но, наконец, когда уже даже внутренности прилипают к позвоночнику, волшебник сухо откашливается и садится на пол – вернее, плюхается на задницу всем весом. В уголках глаз от напряжения проступают слёзы, а возле рта – скапливаются остатки кислой слизи.
Лавгуд оттирает их кое-как, манжетой мантии, и нехотя снова переводит взгляд на мёртвое тело.
Ему не хочется, но труп – переломанный в неестественный позе, с остановившимся зрачком, взирающий на что-то иное, на что-то, уже недоступное их миру, притягивает к себе, как магнит.
Волшебнику прежде доводилось видеть мёртвых. Но только на похоронах (там люди лежали степенно, полные некой величавости, иногда – смирения, в своих лучших одеждах, в кругу семьи и друзей). И, конечно, на колдографиях – особенно в последнее время, когда ему приходилось так много писать о терактах и в целом стране, не просыхающей от крови.
Но такое... Так... Настолько физиологично и вблизи... Ещё ни разу! И Ксенофилиуса трясёт.
Когда к нему снова возвращается рассудок, волшебник начинает анализировать. Признаки пыток и отравления налицо. А, значит, «Enervate», которым он планировал попробовать взбодрить мистера Акселя, ничем не поможет. Всё, что остаётся – это вызвать хит-визардов и как-нибудь передать жене, что сегодня к ужину он не вернется. Очевидно, его заберут для дачи показаний. Очевидно, ему придётся хотя бы посмертно помочь Ульрику, у которого, насколько он знал, не было ни спутницы жизни, ни детей, ни внуков. И лишь единственная страсть – к науке. Которой он отдавался так же беззаветно, как пьяница пьёт, а карточный игрок – играет.
Лавгуд не успевает справиться с потоком нахлынувших воспоминаний – они налетают на него галопом и сшибают своим разноцветьем.
Ульрик Аксель, 60-летний волшебник с рано поседевшей головой, похожей на июньский одуванчик – такой, что кажется, дунешь, и его волосы парашютиками разлетятся вокруг. Ульрик Аксель – ужасный книгочей, который проглатывал, кажется, всё, что только попадало ему в руки – от инструкции на туалетной бумаге до увесистых талмудов по истории гоблинских восстаний и даже маггловских романов – бульварных, про пиратов и куртизанок... Ульрик Аксель, человек, к которому он вот уже последний год ходил, чтобы побеседовать о самых необычных вещах – от Теории вероятности до Даров Смерти. Такой спокойный, мудрый, с неиссякаемым источником доброты, из которого он давал напиться каждому. Ульрик Аксель, теперь превратившийся в строчку из цифр – «1918-1978».
Лавгуд опирается на ладонь, переносит вес тела сначала на левое колено, затем вытягивает себя вверх и, наконец, разгибается в полный рост.
Первый шок прошёл, страх тоже. Теперь издатель «Придиры» куда критичнее оглядывает пространство.
Если он хочет дать шанс правосудию, значит, ему нельзя оставлять лишних следов.
Были ли это Пожиратели? Он сам только что пришёл через камин, открытый ему хозяином дома ровно на время визита, и не мог отследить возможную Метку над домом.
Имелись ли у Ульрика враги? Хм, критики и мастера злословия, поносящие учёного на страницах профессиональных журналов, – само собой. Как у любого исследователя. Но способные на убийство? Ксенофилиус сомневается.
Внезапные племянники, воспылавшие жаждой наследства? Старомодная обстановка с колдографиями в бронзовых рамках – швед на альпийском курорте в смешной шапке с пумпоном, юный, ещё безусый Ульрик с сокурсниками-гриффиндорцами на фоне Хогвартса, мистер Аксель, получающий литературную премию... А ещё фарфоровые статуэтки, камин с мраморной отделкой, хрусталь люстры – всё говорит о том, что деньги у мага водятся...
Грабители? Взгляд Ксенофилиуса падает на картины с растрескавшимся лаком. Однозначно подлинники. Само собой – имеющие ценность для аукционов...
Однако, на этом ход мыслей вдруг... обрывается.
Один из живых портретов – девочка в чепце, с глазами, голубыми, как два горных озера, точно швейка – судя по прорисованным пяльцам и напёрстку, вдруг вскидывает палец к губам и одним жестом показывает ему – «шшшш!».
Лавгуд затихает. Да, теперь и он слышит. Кто-то ходит на втором этаже. Кто-то вернулся. Или кто-то ещё не уходил. Холод, будто ему за шиворот кинули шарик мороженого, снова бежит по спине.
Но Ксенофилиус призывает палочку и, крепко сжимая её в ладони, наставляет на проём двери. Девочка на картине испуганно закрывает лицо ладонями.
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-27 10:57:41)
- Мне кажется или мы здесь не одни? - так провалится с заданием, если кто-то его здесь застанет было просто непозволительно, несмотря на то, что он был в маске и бесконечно осторожничал во всем, словно бы каждый раз тщательно следовал руководству об идеальном преступлении.
Впрочем, может так оно и было.
- В такое-то время… не думаю, чтобы кто-то зашел к этому бедному старому магу. Ты только взгляни как он жил, вряд ли у него при жизни было много друзей, семьи и подавно не наблюдалось.
- Не части. Думаешь я не знаю, что, когда ты так тараторишь, значит, волнуешься, значит, не хочешь новых жертв. Но это неизбежно. Такова моя жизнь и моё служение Лорду.
Практически бесшумно Адемаро спустился вниз, предусмотрительно перед этим наложив антиаппариционные чары на дом. Не хотелось, чтобы незваный гость так быстро их покинул и даже не успел с ним познакомиться поближе.
Не желая слишком рисковать и разобраться уже постфактум с тем, кто это мог быть, Нотт стремительно врывается в комнату сразу же кастуя со своим появлением заклинание, которого бы хватило даже на нескольких нарушителей его покоя здесь.
- Somnium! – щедрость пожирательской души не знает границ, а точнее милосердие в данном случае. Да и кто знал… его мог потревожить и простой маггл, случайно забредший сюда, и его же соратник, аврор, случайный маг, да кто угодно и потому лучшим началом было усыпить наглого индивида, а уже после решать, как с ним быть.
Уже после заклинания он смог окинуть взглядом того, кто ему помешал и… был слегка озадачен.
Такой… совершенно не вписывающийся типаж в его мир, золотистый, солнечный с ворохом спутанных кудрявых волос, испуганный, что неудивительно и явно либо стремящийся к храбрости, либо просто оцепеневший в моменте паники и не знания как быть ему в сложившейся ситуации, раз не попытался ни спрятаться, ни сбежать… да хотя бы через окно, если аппарация не сработала.
- Incarcerous, - не задерживаясь Маро направил в его сторону очередное заклинание, собираясь «светски» с ним побеседовать и сделать своеобразный перерыв на «кофе-брейк».
- А он чем-то напоминает меня. Надеюсь, я не стану свидетелем своего повторного убийства?
- Посмотрим, - Адемаро отвел взгляд в сторону, слегка замешкавшись с этим разговором и собственным некстати проснувшимися эмоциями.
Да, возможно между ними и было некоторое сходство при условии, что этот волшебник был юной версией преподавателя прорицаний. Юной и немного улучшенной.
И ведь на самом-то деле он не хотел его убивать и это была одна из немногих смертей на его совести по поводу которых он мог переживать, вынужденный себе признать, что это было слишком жестоко и неоправданно. И он жалел об этом, но даже если бы можно было отмотать время назад, он сделал бы всё так, как сделал; свернуть с пути, который он избрал для себя было попросту невозможно.
- Если причинишь ему непоправимый вред, я тебе этого точно не прощу.
- И куда ты денешься? Ты призрак, связан со мной, вынужден жить моей жизнью и думаешь на меня будут действовать твои угрозы? Смешно.
- Буду петь ночами Шекспира.
- А вот это уже запрещенный приём, знаешь ли… я конечно не в курсе, кто такой Шекспир, но звучит не слишком вдохновляюще.
- Either I mistake your shape and making quite,
Or else you are that shrewd and knavish sprite
Call'd Robin Goodfellow: are not you he
That frights the maidens of the villagery;
Skim milk, and sometimes labour in the quern
And bootless make the breathless housewife churn;
And sometime make the drink to bear no barm;
Mislead night-wanderers, laughing at their harm?
Those that Hobgoblin call you and sweet Puck,
You do their work, and they shall have good luck:
Are not you he?*
- Эвил, заткнись. Ты мешаешь мне сосредоточиться.
Somnium
Усыпляющее заклинание, действует на радиус 2 метра. Погружает всех, попавших под действие чар в сон, длящийся около 5 минут, разбудить от которого можно обычным способом / чарами.Incarcerous — P (лат. carcer — «тюрьма, темница»; получаем нечто вроде «опутанный, плененный»)
Создает полупрозрачные веревки "из тонкого воздуха" (толщина зависит от желания кастующего), связывающие жертву.
* Да ты... не ошибаюсь я, пожалуй:
Повадки, вид... ты - Добрый Малый Робин?
Тот, кто пугает сельских рукодельниц,
Ломает им и портит ручки мельниц,
Мешает масло сбить исподтишка,
То сливки поснимает с молока,
То забродить дрожжам мешает в браге,
То ночью водит путников в овраге;
Но если кто зовет его дружком -
Тем помогает, счастье вносит в дом.
Ты - Пэк? (Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь».)
Всё, что сейчас происходит с Лавгудом, напоминает маггловский фильм ужасов. Когда не самый разумный герой идёт к заброшенному мрачному дому, а зритель ёрзает в кресле: «не ходи туда, дурень, поворачивай назад, включи мозг, ну, ты что!». Но персонаж всё равно упрямо двигается вперёд. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Шаг за шагом. И вот дверь открывается... И горе-исследователь встречает силуэт в чёрной мантии, болтающейся на плечах. И физиономию, спрятанную за жуткой, идеально подошедшей под какой-нибудь макабрический ритуал, маской.
Той-самой-маской, что последние месяцы мелькала в Британии то там, то здесь. И в её глазах, еле видимых в прорезях, отражались то раздавленные под обломками платформы дети. То растасканные по частям жертвы Хогсмида. То взрыв в опере, вырвавшийся в небо сотнями светляков. Голодным пламенем, просматриваемым из всех точек Лондона – магического и не-магического. И, пожалуй, даже из Космоса – такой силы была волна!
Ксенофилиус много писал об этом в последнее время... О людях, которые шли на спектакль в поисках праздника, минуты отдохновения, договаривались об утренних ланчах и барбекю на будущих выходных, ещё не зная, что этих самых утр и выходных у них уже не будет. О грудах цветов, что все неравнодушные несли к раскуроченному входу музыкального театра. И о молитвах, помогающих заглушить отчаяние в первые дни, когда ты в одиночку ворочаешься на подушке, гадая, выкарабкаются твои родные, или колдомедицина окажется бессильной против варварского оружия – бомбы. Найдут ещё под обломками – живых, или тебе скорее пришлют заявку на опознание... И пытаешься заключить со Вселенной сделку – «пожалуйста, ну, пожалуйста, ради этого я брошу курить, я стану хорошим человеком, я пожертвую свой годовой заработок на благотворительность, я сделаю всё, что угодно, по-жа-луй-ста, спаси их!».
Он видел, как незнакомые люди в Косом переулке обнимали какую-нибудь вдруг разрыдавшуюся перед витриной с детскими игрушками мать. Слышал, как она рассказывала, что у неё не поднимается рука поменять обстановку в комнате сына. И что даже его любимые фигурки игроков в квиддич заметно приуныли и заскучали без хозяина...
Привычный ему силуэт Лондона изменился.
Как-то разом ссутулился под тяжестью одного гигантского горя и сотен махоньких горь.
И всему виной были вот эти самые люди (люди ли?) в чёрных плащах и масках, один из представителей которых уставляется на Лавгуда прямо сейчас.
И пусть задней мыслей волшебник понимает, что нужно было аппарировать, выпрыгнуть в окно, придать своим пяткам небывалую летучесть, лишь бы убраться подальше от этого места... Потому что шансов против Пожирателя Смерти у него где-то ноль против тысячи. Хотя какой ноль? Даже минус десять против тысячи. Но «задний мозг» он на то и задний, что думаем мы им в самую последнюю очередь... «Задним мозгом» мы всегда очень мудры и находчивы, принимаем только верные решения и находим самые остроумные аргументы в спорах... Так что сейчас Ксенофилиус лишь настойчиво двигается навстречу своей смерти.
Дрожащая рука сжимает палочку. И та острием целится прямо в физиономию чудовища.
«Protego!». Невербально.
Лавгуд ждал нападения. Ждал сосредоточенно - в отличие от противника, а потому первое же заклятье Упивающегося легко рассеивается об его щит. Но вот дальше... Дальше смех Фортуны, беспощадной в своих симпатиях и антипатиях, где-то мерзотненько разливается звонким колокольчиком. Богиня удачи позволяет светловолосому магу почувствовать себя героям... Где-то на одну минуту... Достаточно тебе этого, парень? Ведь Ксенофилиус умудряется вставить между пассами – своё атакующее...
- Petrificus Totalus! – звуком ледяного хруста, с каким сапог ломает морозную корочку, только взявшуюся за весеннюю лужу. И тут же в ответ – уже ему самому - «Incarcerous!».
Путы летят в его сторону со змеиным присвистом и длинными ручищами тут же сжимают тело, болезненно выдавливая диафрагму. Лавгуд даже теряет равновесие. Оступается и падает с грохотом подпиленного дерева.
Больше того – падает ещё ровнёхонько затылком на ребро читального столика. Дерево распарывает ему кожу, пачкается в красном и отзывается в глазах снопом искр.
При этом мир для Ксенофилиуса почему-то как-то сразу темнеет, хорошеет и летит. А ещё в голову идут незнакомые строчки некого Шекспира... Прощай, прощай, а разойтись нет мочи! Так и твердить бы век: «Спокойной ночи».
Последняя мысль: к какому такому призраку обращается этот гад?, уж не ко мне ли уже?
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-12-15 12:24:37)
Смелый какой. И безрассудный, судя по всему.
Адемаро Нотт чертовски не любил, когда что-то выходило из под его контроля, когда в отлаженный механизм его плана вклинивалась какая-нибудь надоедливая песчинка, способная остановить неумолимо выстукивающий свой хладнокровный ритм шестерёнок.
И сейчас поручение от темного лорда по расследованию всего, что касалось даров смерти, подвергалось серьёзной угрозе или… пока не очень серьезной, но раз этот светловолосый вовремя не сбежал, то ничего не оставалось, как допросить его, а после убить.
Стандартный своеобразный протокол их действий. Лучший свидетель – мёртвый свидетель несмотря на то, что Маро был в маске, не стоило допускать даже ничтожно малого шанса, что за эту тонкую нить кто-нибудь потянет и выйдет на них. Не в нынешних условиях, не в это время, когда война обострялась с каждым днем. Жертв было немало и одной больше, одной меньше значение не имело.
- Ошибаешься. Имело. Убил меня и теперь вынужден всю жизнь иметь «удовольствие» общаться со мной. Кто знает… вот убьешь ты этого невинного, а он окажется провидцем и будешь терпеть нас двоих. Ты так точно сойдешь с ума, не надо даже целителем быть, чтобы это понять.
Отвечать ему на это было времени, да и возможности. Сейчас главной целью Адемаро было быстро и тихо обезвредить волшебника, но тот брыкался и кусался, усложняя жизнь темному магу.
А он хорош.
Первое же заклинание сумел отразить и по всей видимости щитом, но, вот второе благоразумно выпущенное сразу, попадает ровно в цель, наконец-то обездвиживая её.
Можно было бы на этом расслабиться, но нет.
Мальчик полон сюрпризов.
Мальчик, несмотря на плачевность своего положения умудряется создать им патовую ситуацию, в свою очередь попадая в Адемаро, а выставленный щит оказывается неэффективным и… мужчина замирает, не способный более двигаться, только лишь думать о том, что сегодняшняя ночь складывается на редкость паршиво. И если их кто-то услышал и придёт проверить, что же случилось в доме старичка… то он тёпленьким попадёт в руки хитов, даже не в силах будет оказать им сопротивление.
Было бы даже смешно, если бы не было столь грустно и нелепо.
Его неосмотрительность, его ошибка, слишком отвлекся и не был максимально собран сейчас.
Но это не помешало ему за всё то время, пока действовало заклинание красочно, витиевато, со вкусом помянуть всю родню этого теперь смирно лежащего на полу мага и пообещать ему, что как только доберется до него это будет уже окрашено чем-то более личным, чем просто необходимость убрать свидетеля.
Было тихо.
Лишь портреты в комнате едва слышно перешептывались, наверняка делали ставки, что же из этого выйдет, а точнее, кто выйдет из этого дома живым убийца или невинный агнец?
Увы.
Маро забрал у них надежду на справедливый исход стоило заклинания спасть, а следом он и сам рухнул на ковер. Несколько секунд, чтобы прийти в себя, а после Нотт быстро преодолел расстояние между ними и первым делом нашёл чужую палочку убирая её в карман, снять антиаппарационный барьер, убрать все следы своего присутствия здесь и лишь после этого каскадом аппарировать вместе со своей тяжелой ношей, прижимая его к себе так бережно, как наверное даже мать не смогла бы. По крайней мере так выглядело со стороны.
Он мог бы переместиться в лавку, но для пыток и убийств всё же предпочитал иные места, которые были бы никак не связаны с ним.
Например, очаровательная хижина лесника в густом непроходимом лесу у черта на куличиках. На многие мили никого вокруг, можно было даже не трудиться ставить купол, поглощающий звуки.
Просто без шансов.
И свежий воздух иногда тоже полезен.
- Особенно тем, кого ты собираешься убить, как же, Маро.
Сейчас Адемаро было явно не до бесед с призраком. По велению его палочки очень даже материальные веревки обвили чужие запястье и вздернули безвольное тело вверх где-то аккурат в центре гостиной, она же была спальней и прихожей этой небольшой хижины.
Пробежавшись по его лицу кончиками пальцев, маг сосредоточенно сканировал чужое состояние, оценивая нужна ли его помощь как целителя или волшебник придёт в себя сам. Удар был не критичным, заживить рану не оставило особого труда, даже несмотря на давно уже агонизирующую в нём светлую магию целительства. Но вот кровь смотрится на нём слишком эстетично, чтобы её стирать, светлые пряди волос, испачканные в ней, щека. Смотрится столь восхитительно, что почти вдохновляет. И было ли у него время на это? Нет, но…
- Пора бы тебе проснуться, принцесса, - легкая мрачная усмешка трогает губы, когда в голове всплывают совершенно старые позабытые уже призраки прошлого. Как будто ему мало вот этого одного, что вечно таскался за ним повсюду.
Отредактировано Ademaro Nott (2020-10-25 00:45:03)
Откуда-то сверху свешивается тонкая серебряная нить, и по ней, как бесстрашный эквилибрист, на щёку Лавгуда спускается паучок. «Не убивай» - нередко просил Ксенофилиус жену, останавливая уже занесённый ею веник. Волшебник сентиментально подхватывал арахнида на какой-нибудь лист и выдворял его во двор. Или вовсе – позволял тому ретироваться под кухонный шкаф и дождаться, когда двуногие великаны забудут о его существовании. Жизнь, даже такая крохотная, всегда казалась Лавгуду бесценной. «И мухи не обидит» - это вот про него. Хотя в данном случае речь всё-таки о пауке... Божье создание щекочет его своими мохнатыми конечностями, когда шустро ползёт по шее, куда-то к загривку. И, наконец, скрывается под тканью потемневшей от крови рубахи.
Лавгуд ещё не приходит в себя. Пока что только его веки ходят ходуном, говоря о том, что маг ещё находится во власти подсознания, и тело конвульсивно дёргается. Видимо, даже в полусне, уже пытаясь освободиться от пут.
Ксенофилиус сам, зависший над полом, с вздёрнутыми и перевязанными кистями, сейчас больше напоминает добычу акромантула. Хищник спокойно бродит вокруг, понимая, что его жертва уже никуда не денется. Но уже в предвкушении - щёлкает жвалами.
Оно и понятно. Терзать пленника, когда тот в забытье, значит, лишать себя удовольствия.
А потому забытье для Лавгуда – спасительно.
Даже пусть оно больше не похоже на яму, в которую он бесконечно падает, падает, падает, к самому дну, и, кажется, навсегда. Тьма растекается по его венам, лёгким, гортани и прочим полостям... Однако, не та мягкая тьма, что обычно надавливает на тебя, как та подушка, уткнутая душителем в лицо, и уводит в мир, где нет сновидений, кошмаров и чувств. А тьма - беспросветная. Липкая.
Откуда-то сквозь толщу прорываются звуки... Причем, не спокойные звуки особняка мистера Акселя, а почему-то лесные звуки. Стук дятла, разделывающего ствол резкой очередью ударов. И скрежет позёмки. Скребущихся крошек льда, - скорбной песни земли, отданной на растерзание суровому февралю. И запахи – преющего дерева, пыли и остыших углей... Словом, жилища, давно покинутого людьми или просто не обитающих здесь постоянно.
Наконец, да, волшебник начинает осязать. К нему возвращается боль в голове. Пусть пленитель и затянул рану, он не устранил последствия сотрясения, а потому Ксенофилиусу сейчас кажется, что в его темя кто-то пытается вставить иглу. Будто его черепная коробка – это чья-то драгоценная бусина, и вот её и пытаются нанизать на нитку. Да и руки, зажатые в тиски верёвок и принявшие на себя вес обмякшего тела, уже начинают ныть. К тому же, путы настолько тугие, что даже подёргав их, у журналиста не получается ослабить их ни на кнат.
А вот открывать глаза Лавгуду не хочется до последнего. Пусть чьи-то холодные пальцы и проходятся по лицу. А чей-то рот даже что-то насмешливо-тепло шепчет вроде «пора бы проснуться, принцесса». Ксенофилиус противится этому до последнего. Мол, ещё пять минуточек. А можно я сегодня никуда не пойду. Можно мне ко второй магической? Я неважно себя чувствую. Ну, пожалуйста.
Но, наконец, суровая реальность наступает на виски, и волшебник отлепляет ресницы от слизистой. Сначала едва-едва. Хотя свет, даже такой рассеянный и еле-еле теплящийся, как в этой хижине, всё равно ослепляет. Затем - шире. Волшебник щурится. Зрачки слезятся. Он растерянно моргает и крутит головой.
Они, действительно, уже где-то угодно, только не в доме Ульрика.
Всё, что с ним случилось, прежде, чем он отключился, начинается раскручиваться в памяти в обратном порядке.
Обморок. Удар об стол. Несуразная дуэль. Появление человека в маске. Его шаги на втором этаже. Кровь. Труп невинного старика.
Маска! Да... Теперь журналист вглядывается в эту чёрную оболочку, натянутую на физиономию убийцы, куда внимательнее. На самом деле она не похожа на ту, что носят Пожиратели. Или по крайней мере, на ту, в которой они красуются на колдофотографий «Пророка». Эта другая. Карнавальная. Но, впрочем, не менее ужасающая.
Ещё одно чувство, незаслуженно позабытое, просится наружу. И это страх! Посмотри на Лавгуда со стороны, и невозможно не заметить, как вдруг ширятся его зрачки и учащается дыхание. Сердце начинает стучать чаще, чаще, чаще, как будто за пазуху мужчине угодил какой-нибудь воробей или скворец, и вот сейчас тот бьёт крыльями, пытаясь вырваться наружу.
Спрашивать «кто Вы?» - бесполезно. Ему не ответят.
Спрашивать «где я?» - тоже глупо. Что даст ему эта информация?
Поэтому Кснофилиус вглядывается в мрачную фигуру напротив и задаёт единственный вопрос, который не укладывается у него в мозгах, как у свидетеля преступления.
- Почему... я... ещё жив?
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-11-14 19:01:59)
I know you tried to show me the light,
I feed on the darkness
I've lost control, I'm down in a hole.
- Хочешь, чтобы я это исправил? – вопросом на вопрос тут же произносит Маро, отнимая руку от чужого лица. Не потому, что не хотел отвечать и вгонять мага в ещё больший страх, а потому что конкретно в данный период времени не мог ответить на этот вопрос даже сам для себя. За исключением того пункта, который относился к дарам смерти. Этот мужчина не слишком походил на случайного ночного прохожего, наверняка он был знаком с покойным ныне упрямцем. И был шанс, что знал что-то что смогло бы продлить ему жизнь. Или не знал. Дело простого случая, а вот что на самом деле повлияло на решение Адемаро лучше было не знать ни ему, ни кому бы то ни было ещё.
Весьма великодушно он даёт время магу прийти в себя и осознать абсолютно и беспощадно собственное положение. Тут даже были не нужны какие-то угрозы, пафосные слова, не нужно было начинать и с боли. В шоковом состоянии она бы всё равно не воспринималась так остро, как того хотел бы Нотт.
Возле небольшого камина лежала ровная стопка наколотых дров, здесь же были и специальный спички для розжига, даже куски старых маггловских газет. Бесполезные вещи, если ты маг и у тебя есть волшебная палочка. Всего одно заклинание и…
Адемаро в том же гнетущем молчании садится на пыльные доски скрипучего пола прямо перед камином и один за другим укладывает дрова в нём так, чтобы хватило надолго, комкает газету тщательно впихивая её между поленьев и всё это делает руками, потому что сейчас ему необходимо отвлечься и сконцентрироваться на чём-то ином.
Его мать любила сидеть у камина, любила смотреть на огонь, вот только воспоминаний об этом почти нет. Лишь как их домовой эльф Марино специально для хозяйки совершал этот ритуал без магии, разумеется, пока отца Адемаро не было дома. Некое таинство, которое едва научившись ходить созерцал маленький Нотт. Но лица матери в те моменты он не запомнил. Лишь то, что это было счастьем, уютом в зимние месяца Италии, а после обернулось блеклым пеплом, как тот, что он выгребал сейчас, прежде чем чиркнуть спичкой и поджечь бумагу, внимательно следя за тем как ярко она вспыхивает, опаляя дрова, но далеко не сразу заставляет их гореть. Клубы дыма, треск слегка сырых поленьев. Задвижка. Адемаро кивает сам себе и выдвигает чугунный заслон, позволяя дыму устремится по трубе вверх.
Ему очень хотелось бы вернуть то время, когда он ощущал себя живым. Хотел читать матери сонеты Петрарки, которые она так полюбила… похоже, что из-за своего маггла.
Как только огонь разгорается и ему более ничто не угрожает, оцепенение спадает и Адемаро вынужден вернуться к реальности. Сейчас было не лучшее время для воспоминаний и сожалений. Но этот чертов блондин одним своим видом заставлял усомниться во всём. Так что безопаснее было бы, конечно, его сразу убить, а теперь уже поздно.
- Дары Смерти. Что ты знаешь об этом? – сдернув со стола какую-то более-менее чистую тряпку, Маро сосредоточенно и медитативно стирал сажу и пепел со своих пальцев, неспешно приближаясь к своему пленнику.
- И можешь сообщить мне своё имя раз уж мы сразу перешли к более тесному знакомству, - почти даже не издевался, не находя это уместным в данной ситуации.
- И дабы сократить время на ненужную браваду и далее по списку, я помогу тебе принять верное решение. Круцио, - холодно сдержанно выдыхает, но это заклинание было ощутимо подкреплено его собственной болью и жаждой заставить весь мир вокруг корчится в таких же беспросветных муках, заставить каждого пройти через это, сломать.
Проходит всего около полминуты прежде чем он убирает палочку и его пальцы сгребают кудрявые локоны мужчины сжимая их и заставляя запрокинуть голову назад, чтобы видеть его глаза и насытиться этими мгновения. Черт. Да ему даже становится уже не столь важно будет ли он разговорчив или же нет.
- Я бы не стал его убивать. Зачем? Он не видел твоего лица. Ничего не знает… какой прок от его убийства?
- Всегда есть риск, если кого-то оставлять в живых.
Серый мрак, в котором явственно отражалась чужая боль, затягивающий, тяжелый. Из него сложно было выбраться, гораздо сложнее, чем сбежать из этого лесного домика.
Отредактировано Ademaro Nott (2020-11-18 00:08:01)
В условиях сильного стресса человеческий рассудок способен на любопытные вещи. Галлюцинации. Полный уход в себя. Бегство от действительности. Апатию. Или, наоборот, такую праведную ярость, что, кажется, дай ей свободу, и она вырвется наружу, подожжёт эту лесную избушку, не хуже чем, огонь, разведённый в очаге этим убийцей, и затрещит, заалеет, сожрёт!
- Так вот, из-за чего ты убил Ульрика? Из Даров Смерти? Из какой-то детской сказки? Так что ли?! Отнял жизнь у совершенно невинного человека, просто потому что он что-то тебе там не сказал? - взявшаяся совершенно ниоткуда злость, обида, боль корёжит лицо Лавгуда, так что он выплёвывает свои слова мучителю вместе со слюной. Он, конечно, же врёт, да. Дары Смерти не просто сказка... Не ему, человеку отдавшему больше двух лет жизни на изучение этих загадочных артефактов, не верить в их реальное существование. Не ему, журналисту, выпустившему в «Придире» огромный материал об истинном значении символа Даров, - символа, что во время войны нагло присвоил себе Грин-де-Вальд и превратил по-настоящему философский знак в метку насилия, страданий, как после уже другой, маггловский лидер - Гитлер поступил со свастикой, рисунком удачи и благоденствия, отныне значившим только тьму, отрицать их силу. Но вместе с пробудившимся сознанием к Ксенофилиусу вдруг приходит очень чёткая мысль. Что если Ульрик Аксель ничего не рассказал, если столь мудрый и предусмотрительный маг погиб за свою тайну, то, значит, у этого были свои причины! Значит, эта тварь, не имеющая смелость даже показать ему своё лицо, не должна ничего получить и от него!
- Гори ты в пекле! - дёргается волшебник в своих путах. И примерно в тоже мгновение это самое пекло вдруг раздирает уже его нутро.
Полминуты - этот отрезок времени кажется скоротечным лишь для того, кто накладывает заклятье «Crucio». Для того же, кто испытывает его на себе, полминуты - это пол вечности и плюс ещё немного.
Кажется, в этот момент кто-то громко кричит. Журналист бы уже не смог определить - этот звук раздаётся только внутри него или снаружи тоже. Кажется, его способность воспринимать окружающий мир сужается лишь до того, что он ощущает, как сильно бьётся его сердце. И к боли примешивается ещё и испуг, словно ещё чуть-чуть, и орган, должно быть, надорвётся, сойдет с рельс, как какой-нибудь поезд - чувство, близкое тому, что испытывают наркоманы во время плохого прихода. Кажется, что мир проваливается куда-то в тартарары, и выкарабкаться из этой чёрной ямы боли и безысходности, у Лавгуда уже не выйдет. Он, конечно, отчаянно пытается. Ищет обратный путь. Выискивает хотя бы светлую щель из приоткрытой двери его индивидуального восприятия.
Но лишь тело изгибается дугой, а по подбородку течёт струйка крови от прикушенного языка.
«Дыши!» - слабо приказывает он себе, когда пытка, наконец, кончается. Так говорят всякому, кто вдруг теряет контроль над ситуацией. Сильно нервничает, злится, готовиться заплакать. Дыши! Интенсивное дыхание всегда успокаивает, усиливает снабжение мозга кислородом и даже чуть-чуть отвлекает. И Ксенофилиус честно старается... Грудная клетка тяжело ходит под тканью вверх-вниз. А вместе с ней приподнимается и опускается и свешенная навзничь голова со слипшимся на взмокшем лбу волосами.
Лавгуд не замечает, что во время конвульсий, когда его туловище по полной испытывало прочность веревок, из-за ворота рубахи вывалился его кулон. Тот самый символ Даров на серебряной мелкой цепи.
Детская сказка? Ну-ну. Сам же себя и подставил, дурак.
Вот только всё равно он ничего не скажет. По крайней мере, в эту минуту волшебник ещё в это верит. Всё-таки до этого ещё ни разу не пытали. И он пока не знает, на что по-настоящему способна изощрённая фантазия его мучителя.
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-12-10 13:04:58)
Вы здесь » Marauders: stay alive » Незавершенные отыгрыши » Каждый час ранит. Последний – насмерть.