Тили-тили-тили-бом.
Слышишь, кто-то рядом? Притаился за углом.Закрытый эпизод.
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет:
Подлинная история Джека Потрошителя.
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-08-25 00:46:54)
Тили-тили-тили-бом. Слышишь, кто-то рядом? Притаился за углом.
Страница: 1
Тема закрыта
Сообщений 1 страница 14 из 14
Поделиться12020-08-16 01:17:09
Поделиться22020-08-18 16:58:54
No free man shall be seized or imprisoned, or stripped of his rights or possessions, or outlawed or exiled, or deprived of his standing in any other way, nor will we proceed with force against him, or send others to do so, except by the lawful judgement of his equals or by the law of the land.
To no one will we sell, to no one deny or delay right or justice.*
Никто не обратил на него внимания – для собравшихся поглазеть на того, кто хладнокровно лишил жизни пять молодых женщин, он был не более чем еще одним любопытствующим, который почему-то не стремился – к всеобщей удаче – занять места в первом ряду. Однако между ним и всеми прочими, собравшимися в зале суда в Олд Бейли, существовало одно фундаментальное различие, которое наиболее явно проявлялось в том, как именно все любопытствующие появились на Олд Бейли этим утром. Человек в старомодном черном сюртуке, удостоившийся не более чем пары любопытных взглядов при входе, не вышел этим утром из метро и не воспользовался кэбом. Он появился на Бишоп корт будто бы из ниоткуда и сразу же, словно в его появлении не было ничего странного, уверенно зашагал вперед, не оборачиваясь и не оглядываясь по сторонам. Он был завсегдатаем Олд Бейли – постоянным и искушенным зрителем на самых любопытных заседаниях, но никому не приходило в голову его запомнить. Мало ли чудаков, в конце концов, ходит полюбоваться на чужое горе. Если мужчина в старомодном черном сюртуке чем-то и отличался от всех прочих присутствующих, то совершенно определенно не этим.
Элфиас Дож приходил, разумеется, не для того, чтобы наслаждаться чужими страданиями. Он приходил исследовать прецеденты, которых, по понятным причинам, не могло быть в его собственной практике. Эти прецеденты были головоломками, которые ему не могло предложить магическое законодательство, потому что для их решения зачастую требовалось быть магглом или просто мыслить так, словно никакой магии не существовало вовсе. Это было прелюбопытным упражнением, которое Элфиас не часто мог себе позволить. Увы, лишь по причине отсутствия достаточного количества свободного времени, а не потому, что маггловское общество вдруг превратилось в рай на земле. «Рай на земле» принесла в их дом Айрис. Естественно, кто же еще. Вместе с презабавным случаем довольно милого и в самом деле случайного случайного волшебства, заставившего целую маггловскую семью считать, что они попали в мир вечного блаженства и благоденствия: «Это же просто рай на земле», причитала, по словам Айрис, почтенная бабушка семейства, пока они не избавили ее память от тягостного воспоминания утерянного навеки счастья.
В Олд Бейли, чудесно отреставрированном после бомбежек 1941 года, у Элфиаса была любимая скамья – самая последняя в ряду, такая, с которой ему прекрасно было видно происходящее и с которой можно было беспрепятственно и незаметно уйти в любой момент. Сегодня утром, по пути в зал, он услышал от одного из работников, что Олд Бейли собираются расширять вот буквально в этом году, и скамьи, как и другие ставшие привычными детали, вероятно, падут жертвой этого расширения. Однако будет любопытно вернуться сюда после реконструкции, пометил себе Элфиас и тут же отодвинул эту мысль на дальнюю полку – он обратится к ней позднее, ближе к делу. Сейчас же его более всего интересовал Чарльз Пирси – высокий, жилистый мужчина с разросшимися неухоженными бровями, глядевший с неоживающей маггловской фотографии в газете зло и хмуро, словно он ненавидел весь мир разом, но не мог найти в себе силы крикнуть об этом во всю грудь.
Элфиас расположился на своем обычном месте и достал из кармана самую обыкновенную записную книжку в черном кожаном переплете размером с ладонь и остро заточенный карандаш. На том месте, где он сидел, ничего бы не стоило даже без дополнительных ухищрений воспользоваться прытко-пишущим пером, к которому он прибег бы в любом другом случае, но маггловские головоломки следовало разгадывать маггловским способом. Кроме того, карандаш и ограниченное пространство листа записной книжки вынуждало его относиться к своим мыслям более осмысленно – спешка была губительна для руки, не поспевавшей за карандашом.
Он разгладил ладонью страницы записной книжки, лежавшей на колене, привычно поставил в правом верхнем углу страницы дату, время и имя подсудимого и приготовился наблюдать.
Отредактировано Elphias Doge (2020-08-18 16:59:50)
Поделиться32020-08-21 20:47:06
Лавгуд хлопает себя по карманам (он всегда забывает, куда кладёт сигареты), но не найдя пачки ни в одном из них, цветисто ругается. Должно быть опять пикси постарались, не иначе. Но ничего. Вот он вернётся домой и задаст взбучку этим крылатым клептоманкам!
- У Вас не будет... – слово «закурить» волшебник показывает жестом – касается рта указательным и средним пальцем. И пусть маггл не выглядит осчастливленным, он всё-таки достаёт свою пачку.
- Спасибо. Да хранит Вас Мерлин, - Ксенофилиус вытягивает помятый столбик из сонма таких же соседок и чиркает маггловской же зажигалкой. «Чудила какой-то» - слышит он уже в спину. Но не реагирует. Лишь глубоко затягивается папиросой, пуская сизую струйку дыма.
Лондон последнюю неделю тоже кажется подкурившим. Плотный туман обнимает здания и памятники. А на деревья в Гайд Парке он накручивается так, что те выглядят, словно веретено с пушистой овечью шерстью. Родной край Ксено – Девоншир – славится своими пастбищами. И он сам не раз видел, как фермеры состригают с упрямых барашков руно, а женщины вытягивают из него кудели и сучат нить. Однообразное движение, гипнотизирующее. Лавгуду нравилось наблюдать за ним.
Ему вообще очень многое нравится в жизни не-волшебников.
Ну, например, их газеты. C политическими карикатурами, стиль которых волшебник даже стащил для своей «Придиры», и яркими заголовками. Один из таких и привлёк его внимание утром. «Сегодня "новому" Джеку Потрошителю вынесут приговор!» - кричало издание. А с портрета смотрел индивид с физиономией хмурой, какая бывает лишь у мужчины, у которого всю ночь ничего не получалось. «Кто такой это новый Джек? Чем он отличается от старого? И почему ему уделили самую продающую страницу в издании - обложку?» - с этими вопросами Лавгуд зарылся в материал. И вынырнул лишь через полчаса. С информацией, что некто Чарльз Пирси убил, как минимум, пять женщин. И не просто убил, а устроил целое анатомическое шоу. Разбросал вокруг жертв их органы, кишки и почему-то унёс с собой их матки. Причем, у всех девушек был... Как это говорят в приличном обществе? «Жёлтый билет». А в неприличном обществе с эвфемизмами обычно не заморачиваются и рубят правду-матку. Все они были проститутками.
Какие чувства остались у Ксенофилиуса после прочтения статьи? Сказать сложно.
Это была смесь жалости, отвращения и одновременно – профессиональное любопытство. Лавгуду вдруг захотелось самому взглянуть на этого отпетого преступника. А уж пометка, что суд будет открытым для журналистов, и вовсе поставила жирную точку в его намерениях. Оно и понятно! Дело резонансное. Такие приносят издательствам крупные барыши. А потому если бы прессе не дали доступ в зал Олд-Бейли, они, должно быть, взяли бы здание штурмом. А оно-то не новехонькое, два с половиной века стоит!
Ксенофилиус докуривает сигарету до самого фильтра и плющит её об урну у здания суда. Из-под пальцев при этом летит сноп остро-жёлтых искр. До заседания осталось двадцать минут, кто знает – сколько оно продлится. А прерываться на перекуры ему не хочется.
Одет, кстати, волшебник явно не по случаю. На нём куртка из затёртой чёрной джинсы. Если глянуть сзади, увидишь круг с куриной лапкой внутри. Кажется, это какой-то маггловский символ. Что-то пацифистское. Он не помнит. Лавгуд купил эту вещь сто лет назад на музыкальном фестивале и с тех пор хранит в шкафу ровно на такой случай. И расхлябанные кеды с шнурками, которые если когда-то и были белыми, то вряд ли сами об этом помнят. С тех пор они явно искупались не в одной луже и размохрились у основания. Вообщем, любая здравомыслящая охрана усомнится, что перед ними – серьёзный журналист. Но врожденный талант Ксенофилиуса попадать в самые недоступные места (и, ладно-ладно, ещё невербальное «Confundo» в лицо) делают свое дело. Волшебник оказывается внутри.
Стук-стук! Заседание начинается с бодрой трели молотка. И... интерес к происходящему Ксенофилиус теряет уже через пятнадцать минут. Длинные бюрократические обороты, перечисление статей и монотонный голос судьи навевают на него скуку. Так что совсем скоро Лавгуд ловит себя на том, что он «поплыл» и занят тем, что осматривает окружение. И вот оно-то куда интереснее! Зал обит панелями из светлого дуба – дерево крепкое, надёжное, из него получаются замечательные волшебные палочки. Над судьей висит герб со львом и единорогом – такой бы и чистокровные у себя повесили, не покривились бы. А сами служители правосудия одеты в мантии и носят забавные парики с куделями, совсем, как у тех же овец, которые мужчина уже поминал сегодня. Даже обращения у них какие-то ветхозаветные... «Лорд», «Леди». И это ещё про магическую Британию говорят, что она застряла в средневековье!
Чтобы чем-то занять свой чересчур активный мозг, Ксенофилиус начинает накидывать интерьеры и портреты сидящих. И за развлечением даже чуть не пропускает появление подсудимого. Звон открывающихся наручников сливается с гомоном вдруг оживившейся публики.
Ого! А вот и он!
Надо сказать, тяготы предварительного заключения отложили на Чарльзе Пирси свой отпечаток. Под глазами преступника залегли синие тени, а кожа плотнее обтянула кости черепа, как бывает у людей, которых ждёт скорая смерть или другая большая беда. Но зато глаза... Те не потухли. Даже Лавгуд ёжится, когда убийца мажет по аудитории беглым взглядом. Чтобы видеть всё ещё лучше, Ксенофилиус сползает на край скамьи и чуть ли не наседает на соседей спереди. Но тут - бабах! Что-то рядом грохается об пол и разбегается по залу перестуком и перезвоном.
- Вот драккл! – реагирует Ксенофилиус. На полу оказывается расстёгнутая сумочка репортёрши, которая сидит рядом с ним, а источником шума – разноцветные флаконы, монеты, ручки, и цербер знает что ещё, что хранилось в этом дамской аксессуаре, а теперь живописно вывалилось наружу. Женщина шипит на неаккуратного мужчину, а тот в спешке помогает вернуть все сокровища – владелице.
- Тишина в здании суда! – вдруг снова гремит молоток.
- Извините, - виновато и не в тему отвечает Лавгуд. То ли суду, то ли журналистке.
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-08-22 17:00:44)
Поделиться42020-08-28 10:49:13
Спустя полчаса с начала заседания в блокноте Элфиаса появилось вполне достаточно записей и небольших зарисовок, чтобы в его голове начала складываться общая картина дела Чарльза Пирси. Не последнюю роль в этом играло то, что Дож посвятил немало времени разработке системы записи от руки, самым обыкновенным маггловским способом. Поначалу, когда Айрис раздобыла для него этот блокнот и карандаш, он никак не мог приспособиться к тому, что рука не успевает за мыслью, как успевало бы, без осечек, прытко-пишущее перо. Промучившись с этим на первом открытом судебном заседании, Элфиас принял решение не отказываться от пространных размышлений, а найти для них компактную форму.
Так, каждой жертве Чарльза Пирси он отвел отдельную страницу в блокноте и обозначил эти страницы схематическим изображением женщин в левом верхнем углу, а рядом с рисунком поставил инициалы их имен. Первая: перерезано горло, два удара, острое лезвие. Нижняя часть брюшной полости вскрыта, но наспех, неаккуратно и как будто бы напрасно – если Чарльз Пирси и преследовал этим какую-то цель, он ее не достиг. Вторая: перерезано горло, снова два удара, брюшная полость вскрыта полностью, но цель снова не достигнута. Третья: убита одним ударом, перерезано горло, отрезана мочка уха. Четвертая: убита в ту же ночь, опять двумя ударами, брюшная полость вскрыта, удалена матка. на этот раз Пирси никуда не торопился, и, очевидно, уже в достаточной мере натренировал руку, чтобы осуществить свой замысел. Это, впрочем, не мешало ему, как всякому психически нездоровому перфекционисту, совершить пятое нападение. Но что-то пошло не так, и труп последней жертвы был просто изуродован – торопливо и без всякой цели. Элфиас внимательно наблюдал за мистером Пирси, когда речь шла о пятой жертве, и готов был поставить что угодно на того, что его самого такой финал неосуществившегося замысла не просто не удовлетворял, но практически изматывал.
Дож пролистал назад, к первой жертве, сделал там соответствующую помету и собирался сделать такую же рядом с пятой, когда размеренный ритм заседания нарушил грохот и последовавший за ним почти мелодичный для стен Олд Бейли перезвон.
- Вот драккл! – сказал знакомый мужской голос, и Элфиас поднял взгляд от своих записей, ища взглядом Ксенофилиуса Лавгуда, который нашелся ровно там же, где он приметил его в первый раз, когда заседание только началось. Лавгуд сполз со скамьи на пол, торопливо, но предсказуемо неловко, пытаясь собрать все, что, видимо, по его вине, рассыпалось из женской сумочки на пол.
Судья ударами молотка призвал зал к порядку, хотя призывать к порядку Ксенофилиуса Лавгуда, как предполагал Элфиас, было довольно странно. Не потому, что он был воплощением анархии, а потому, что представления о порядке (как и обо всем прочем) у Ксенофилиуса были собственные. И притом получше, чем у многих других волшебников, которых Элфиасу довелось знать.
Дож чиркнул рядом с пятой жертвой то, что планировал, – нереализованный замысел, злость, неудовлетворение – и поставил пометку, к которой планировал вернуться позже: «Дж.». Он снова взглянул на Ксенофилиуса, который в своей потертой маггловской куртке так отличался от всех остальных в зале, что потерять или пропустить его было невозможно, даже не будь они знакомы, и, не зная толком, смотрит ли на него Лавгуд, ободряюще ему улыбнулся.
Поделиться52020-09-04 22:17:08
Больше всего на свете Ксенофилиус недолюбливает три вещи: налоговые письма, пенку на кипячёном молоке и журналистов, что наживаются на чернухе.
Такие обычно выдают в газетах опусы вроде - «Приёмная дочь убила мать Непростительным и станцевала на её лице чечётку» или «Анимаг в форме ворона выклевал на лысине должника послание – не вернёшь деньги, умрёшь»... и прочий-прочий мрак! Поэтому когда волшебник передает девушке блокнот, который он уронил вместе с её сумкой, и невзначай пробегает по записям в нём, его лицо меняется – с виновато-растерянного на пренебрежительно-огорчённое. Ведь барышня рядом с ним как раз их этих, - стервятников.
Нет, конечно, сам Лавгуд тоже порой публикует новости из мира криминала. Ведь пришёл же он зачем-то на слушание этого маггловского рецидивиста... Но Ксенофилиус всё же предпочитает не смаковать уродства преступлений, а разбираться в их мотивах. Его всегда интересует – почему? Почему люди идут на такое зло? И что нужно починить в системе, чтобы уменьшить количество беззакония?
Он, вообщем-то, закоренелый идеалист этот Лавгуд.
Но в оправдание стоит сказать, что при этом волшебник никому не навязывает своего мнения. И вообще избегает в журнале патетики.
Ведь что он, парень тридцати лет отроду, в сущности, может знать об изнанке жизни?
Тон его материалов - приятельский. И прежде, чем садиться за них, Ксенофилиус представляет перед собой того, кому он рассказывает эти истории. Например, Артура Уизли. Своего доброго соседа и многодетного папашу... Само собой, уставшего после работы, слегка грустного, какими обычно бывают люди, осознающие груз ответственности, лежащий на их плечах, но всё же готового выслушать какую-нибудь очередную байку от Лавгуда.
Ещё волшебник может воскрешать перед глазами образ любимой жены или... Элфиаса Дожа. Министерского чиновника, с которым он познакомился как раз благодаря Пандоре. А, вернее, её экспериментальным чарам. Помнится, те не только вызвали ураган, занесли на дерево их пятнистого кота по кличке Пёс, но и так примяли пшеницу на соседнем поле, что на следующий день маггловские газеты вышли с новостями про приземление НЛО...
Дочь мистера Дожа уладила последствия и осталась у них на чай.
А потом на чай уже к её семье пришли Лавгуды.
Это был приятный вечер, наполненный звенящим смехом, запахом парафиновых свеч, истаявших до самого дна, и таких десертов, приготовленных самолично Элфиасом, что там не только пальчики оближешь, но и, пожалуй, ладони тоже, так это вкусно. И не смотря на разницу в возрасте и статусе, между Ксенофилиусом и мистером Дожем образовалось маленькое уютное пространство, где шутки понимались с полуслова, а обмен мнениями перерастал в увлекательные баталии. Причём, не из тех, где спорщики доходят до унижения оппонента, лишь бы доказать свою правоту. А из тех, где истина достигается путём компромисса.
С тех самых пор Ксенофилиус и занёс законника в список своих воображаемых слушателей.
И вот, что любопытно... Стоит ему сейчас подумать об нём, как он вдруг видит этого самого мистера Дожа воочию. Вот же он сидит на скамье чуть поодаль и улыбается ему той самой улыбкой – деликатности и всепрощения, на какую способны лишь маггловский Санта-Клаус и англиканский священник.
Лавгуд смаргивает видение и даже трясёт головой, но ничего не меняется. Специальный советник Визенгамота всё ещё остаётся во плоти и крови.
Хммм... Мысли Лавгуда пропускают такт, как шестерёнка часов, соскочившая с барабана, но затем раскручиваются с ошеломительной скоростью. Как два волшебника оказались в мире магглов в одном и том же месте? Что это за совпадение такое? И, правда, ли перед ним Элфиас?
Да, Ксено был бы не Ксено, если бы не придумал пару конспирологических теорий на этот счёт. А что если у мистера Дожа есть брат-близнец, но он скрывает его от магического мира, потому что тот сквиб? Или это некто под оборотным зельем, и он намерен как-то навредить репутации благородного волшебника?
Чем дальше, тем больше беспокойство нарастает в груди Лавгуда. Так что журналист решает непременно выяснить, в чём тут дело. И дождавшись перерыва в слушании (судья объявляет, что после получасовой паузы присяжные выслушают сторону защиты), пробивается сквозь толпу и находит свою цель в холле.
- Как написать слово «мышеловка» тремя буквами? – с ходу ошарашивает Ксено. Его глаза буравят джентльмена в сюртуке подозрительно, а поза всем своим видом выражает недоверие и собранность.
Все эти «здравствуйте», «как поживаете», «да, погода сегодня не шепчет» будут после. После того, как потенциальный знакомец даст ответ на детскую загадку. Её самому Лавгуду загадал внук Дожа на том самом семейном празднике. И очень смеялся, потому что великовозрастный блондин никак не мог додуматься до верного варианта. Ксенофилиус даже попросил перо и пергамент, чтобы пересобрать слово «мышеловка» в какую-нибудь аббревиатуру. А ведь всё было куда проще... Кошка. Cat. Вот она мышеловка из трёх букв.
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-04 23:22:09)
Поделиться62020-09-18 19:26:52
Судья объявил перерыв на полчаса, и Элфиас, выбравшись в холл и уединившись вдали от сбившихся в небольшие группки зрителей, наконец смог сосредоточиться на том, чтобы привести свои записи в порядок. Опытным путем было установлено, что когда делаешь записи обычным маггловским карандашом, а не с помощью прытко-пишущего пера, приводить их в порядок нужно сразу же, пока сокращения, поставленные для удобства закорючки и прочие сокращения и экономные решения мысли не забылись. Тем же опытным путем было установлено, что для расшифровки своих рассуждений требовалась не одна страница, а целый разворот.
В распоряжении следствия имелось достаточно данных для того, чтобы Чарльз Пирси больше никогда не бродил по улицам Лондона, но все-таки недостаточно для того, чтобы удовлетворить специального советника Визенгамота, привыкшего к преступникам, у которых в арсенале были не только ножи, пистолеты и прочие маггловские орудия убийства, но и темные заклинание, высвобождавшие не менее темные фантазии.
Элфиас скрупулезно упорядочил все сокращения, которые использовал, чтобы быстро записать данные о жертвах, открыл чистый разворот блокнота и написал в центре «Джек», а потом обвел имя в кружок. С того самого момента, когда он прочел о Чарльзе Пирси и его безуспешной попытке реализовать некий замысел, Элфиас думал о Джеке Потрошителе, извлекая из памяти все новые и новые подробности давно обросшего слоем пыли и домыслов дела. В маггловском книжном он видел даже пару книг о Джеке Потрошителе и, если правильно помнил, когда-то раздобыл себе по экземпляру каждой. Но дотянуться до них из Олд-Бейли, по понятным причинам, было проблематично, и Элфиас стал записывать на левый разворот все, что помнил о Потрошителе. Точнее, собирался записать. Точнее, успел нарисовать маленький кружочек и закрасить его, чтобы отделять мысли друг от друга, когда он заполнит всю страницу.
Уже занеся карандаш над бумагой (писать стоя было не очень удобно, но Дож уже привык к этим маггловским неудобствам), Элфиас вдруг кожей почувствовал вокруг себя какое-то движение. Людское море вокруг колыхнулось и выбросило на берег взволнованного, если не сказать даже взбудораженного Ксенофилиуса Лавгуда. Элфиас и сам планировал найти доброго друга в перерыв, но предсказуемо увлекся своими записями, и Ксенофилиус его опередил. И даже ошарашил, потому что Дож ждал чего угодно, – например, «добрый день» или «неожиданно встретить здесь знакомые лица» - но только не любимой загадки Артура. Впрочем, дорогой Ксенофилиус умел удивлять и уж точно не был ни скучным, ни предсказуемым собеседником, поэтому Элфиас улыбнулся в ответ и очень серьезно ответил:
- Как «кошка». C, A, T. Артур будет счастлив, что ты запомнил, - добавил Элфиас и протянул Лавгуду руку. – Неожиданно встретить здесь знакомые лица.
Чарльз Пирси, вероятно, должен был быть польщен таким интересом к нему со стороны магического сообщества. Если бы, естественно, он знал о его существовании. Магглы, даже если что-то и подозревали о наличии волшебства в мире, имели о нем весьма смутные и крайне дилетантские представления: магия для них была фокусом или шарлатанством, но никак не тонкой нитью, пронизывающей ткань бытия и связывающей покров мира в единое целое.
- Прошу прощения, - вдруг вспомнил Дож и показал Ксенофилиусу свой блокнот. – Я хотел сам тебя найти в перерыв, но увлекся. Маггловские карандаши и блокноты требуют неожиданно большой концентрации мысли, а мыслей после этого заседания образовалось более чем достаточно.
Почему-то Элфиас подумал, едва сдержав улыбку, что Альбусу такое пришлось бы не по духу – старый друг любил витиевато и пространно выражать свои мысли, словно выхватывая их из Омута Памяти практически в произвольном порядке и соединяя в конструкции легкие и причудливые как узоры облаков. Иными словами, долгие годы, проведенные в педагогике, приучили Альбуса повсюду – или почти повсюду - на всякий случай напускать тайн.
Поделиться72020-10-07 15:19:02
Если ты волшебник и проявляешь интерес к жизни магглов, в обществе на тебя будут смотреть не иначе, как на фублю.
И пусть в Хогварсте даже есть такой факультатив, как «маггловедение», во время учёбы Ксенофилиуса его посещало не больше десяти человек от курса. И то! Большинство из них – потому что экзамен по этой дисциплине считался одним из самых лёгких.
Тех, кто по-настоящему хотел узнать, как сделать так, чтобы «turniket» в маггловском метро не перемолол тебя, словно челюсти акромантула... И что это за аппарат такой с аквариумом на голове и трубками, который помогает не-волшебникам изучать океанское дно... Было раз-два и обчёлся. Ведь зачем аппарат, если есть жабросли? Да и вообще предмет, где преподаватель говорит тебе «волшебные палочки – в сумку, сегодня они вам не пригодятся» не внушал уважения. Мы – маги, мы высшая форма жизни, мы подчиняем природные стихии одним своим словом... Чему мы можем научиться у этих двуногих, что даже чай не вскипятят, не построив для этого громоздкую железную паучиху, которую они называют «elektrostantsiya»?
Поэтому даже те, кто сохранял интерес к магглам во взрослом возрасте, предпочитали скрывать это своё позорное увлечение, как принято скрывать любовь к разговору с растениями, удовольствие от выковыривания пуха из пупка, коллекционирование пивных крышечек и сексуальные фетиши вроде возбуждения от слёз.
Правда, были среди них и исключения.
Например, семейство Лавгудов. Те открыто делились на страницах «Придиры» новостями из жизни не-волшебников и продвигали мысль, мол, «они – такие же, как мы». И семейство Уизли. Артур так вообще превратил свой гараж в своеобразный алтарь маггловской науки... Натащив туда сломанных граммофонов, тв-пультов, автозапчастей и прочего в понимании обычных волшебников «хлама», он совершал с ними какие-то оккультные ритуалы, так что – внезапно! – этот хлам вдруг оживал, взлетал или начинал петь чарующими голосами про какую-то жёлтую подводную лодку...
Так что, неудивительно, что Ксенофилиуса насторожил визит мистера Дожа на мероприятие простецов. Тот ведь вскарабкался на самую верхотуру Министерства... И должен был заботиться о своей репутации, чтобы не пасть жертвой клеветы...
- Извините, Элфиас, - виновато произносит Лавгуд, пожимая волшебнику руку.
- Я подумал, что кто-то воспользовался обороткой, чтобы подставить Вас. Поэтому и решил вдруг начать с шифра... Всё-таки не каждый день два мага встречаются на слушании маггловского суда. Но я рад, что это всё-таки Вы. Могу я спросить, что Вы здесь делаете? – светловолосое ходячее несчастье устраивается рядом с Дожем на деревянной скамье, которую, должно быть, протирали до него ещё клерки прошлого столетия. И утыкается взглядом в протянутый ему блокнот.
Удивительное дело эти записи Элфиаса! Такие аккуратные, упорядоченные, разложенные по полочкам. А почерк! Говорят, просто по нему можно многое сказать о человеке и его характере... Это, к слову, тоже магглы придумали. «Графология». Так они это называют. Например, закруглённость линий, как здесь, – типичная черта миролюбивого человека... Сильный наклон выдаёт в Доже энергичную и при этом неравнодушную натуру... А его буквы, написанные без отрыва друг о друга, страсть к логике и просчитыванию на несколько ходов вперёд... Словом, не то, что почерк Ксенофилиуса! «Пишешь, как гиппогриф лапой» - обычно ругается на него Пандора, когда муж оставляет ей какие-нибудь записки, где можно разобрать только заголовок: «Очень важно! Вопрос жизни и смерти!». А что там дальше – поди его разбери...
- Вот это у Вас почерк! Вы, должно быть, взяли бы первый приз на чемпионате «Мистер Каллиграфия-1972», - без всякого лизоблюдства, а с искреннем восхищением вставляет журналист в перерыве между скаканием по строчкам. Почти к третьему десятку Лавгуд освоил технику скорочтения. Это когда ты бежишь по тексту по диагонали, выцепляешь саму суть, а мозг сам достраивает тебе детали. Хотя пометки специального советника Визенгамота стоят того, чтобы остановиться на них более внимательно. Было б у них только время!
- Элфиас... – наконец, отрывается волшебник и поднимает подбородок. Донельзя внимательные, светло-карие, как каштан, глаза останавливаются на лице Дожа.
- Вот все вокруг талдычат, да талдычат про этого легендарного Потрошителя... Мол, этот убийца – точь-в-точь, как он. Мне стыдно признаться... Хотя нет, нестыдно... Но я понятия не имею, кто это! Вот и Вы туда же... В записях проводите параллели... Объясните мне, прошу, что это за чудо-юдо такое - Потрошитель?
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-10-07 15:33:09)
Поделиться82020-10-12 00:16:57
По роду деятельности Элфиас должен был бы с подозрением относиться к таким людям, которых сразу же, мгновенно, как только они входили в комнату, становилось много. Дорогого Ксенофилиуса было много даже в просторном холле Олд-Бейли, в котором относительно комфортно уживались все прочие наблюдатели и вольнослушатели громкого процесса, но Элфиаса это почему-то нисколько не беспокоило.
Они обменялись рукопожатием, и Дож невольно улыбнулся, услышав смелое предположение об оборотном зелье. Но по сторонам оглядываться не стал – опыт подсказывал ему, что никому здесь не было до них дела. О Ксенофилиусе если и вспомнят, то скорее потому, что он наделал шума, уронив дамскую сумочку, а не потому, что он помянул всуе оборотное зелье в холле, где и без того готовы были строить самые удивительные, если не сказать вовсе, бредовые теории.
Дож, конечно, понимал, что Ксенофилиус имеет в виду: чистокровным волшебникам, в особенности тем, которые занимали неплохую должность в Министерстве Магии, вроде бы не полагалось посещать маггловские судебные заседания. Магическое сообщество довольно давно и бесповоротно приняло решение, как чистокровным волшебникам следует проводить досуг. Увы и ах, Элфиас придерживался другого, отличного от большинства, мнения на этот счет, и не собирался скрывать его даже под оборотным зельем. Под обороткой, как кратко и метко выразился дорогой Лавгуд.
За вопросами Ксенофилиус уселся на скамью рядом с ним, явно заинтересованный его записями. Скрывать там было нечего, поэтому Дож даже едва заметно повернул записную книжку так, чтобы его молодому другу было удобнее читать.
- Я частенько бываю на маггловских заседаниях, - пояснил он Лавгуду. – Мне нравится думать, что это позволяет уму не ржаветь.
Если быть до конца честным с самим собой, ему просто были симпатичны магглы и нравилось следить за ходом их мысли. Причем по обе стороны: маггловские преступники бывали не менее изощренными и сообразительными, чем маггловские прокуроры, следователи и судьи.
- А что ты здесь делаешь? – запоздало уточнил Элфиас, невольно попавший в ловушку ощущения, которое складывалось всякий раз, когда в поле зрения появлялся Ксенофилиус: как будто он именно здесь и должен был быть, и не было ничего более естественного и закономерного.
- Благодарю, - беззвучно рассмеялся Элфиас в ответ на комплимент. Ему нравился светлый дар Лавгуда говорить людям приятные вещи легко, не отрывая добрых слов от сердца. Это располагало к нему и даже подкупало. – Моя дочь с тобой бы поспорила. Она говорит, что это все потому что я скучный настолько, что даже почерк у меня скучный, - не удержавшись от того, чтобы передразнить Айрис, сообщил Дож. Они всегда передразнивали друг друга, при любом удобном случае, даже когда у них были гости. Лавгудов, впрочем, они как-то быстро перестали считать просто гостями и перевели в ранг друзей.
- Про Потрошителя вовсе не стыдно не знать. Но параллели, в самом деле занятные - невольно оживляясь от присутствия собеседника, начал Элфиас и протянул записи Ксенофилиусу, так, чтобы ему удобнее было следить за мыслью. – Его звали Джек. По крайней мере, за неимением другого имени. Он убивал в Уайтчепеле в конце 1888 года. Преимущественно – проституток, преимущественно – магглов, хотя среди жертв была и одна сквиб. Он перерезал им горло, а затем вскрывал брюшную полость. Почти так же, как наш сегодняшний подсудимый, только гораздо, гораздо точнее.
Элфиас перелистнул пару страниц назад, к заметкам, которые делал о жертвах Чарльза Пирси, чтобы Лавгуд мог прочесть и их.
- Это позволило следствию предположить, что Потрошитель был хирургом. Но это не удалось установить доподлинно. По крайней мере, магглам. Он, кроме того, писал правосудию письма. И к одному даже приложил почку одной из своих жертв. У него был, видимо, свой замысел. Я думаю, Пирси пытался его повторить. Но ему чего-то не хватает…
Дож помолчал, вглядываясь в собственные записи, а потом продолжил, спохватившись, что дал Лавгуду не всю информацию, которую успел вспомнить.
- Пять жертв – Мэри Энн Николз, Энни Чэпмен, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоус, Мэри Джейн Келли. Погибли в период с августа 1888 по ноябрь 1888. Он действовал быстро и безошибочно знал, как перерезать горло и вырезать внутренности – всякий раз у него было совсем не много времени, но он успевал. И ушел от правосудия, оставив только легенду. Кажется, - вдруг вспомнил Элфиас, - есть экспозиция в маггловском музее, которая посвящена Потрошителю. И я, пожалуй, пойду туда после слушания… Желаешь присоединиться?
Он вспомнил о музее совершенно случайно, но тут же решил, что должен туда сходить. Чем больше он рассказывал Ксенофилиусу о Потрошителе, тем живее становился его собственный интерес. А приглашение было просто следствием их встречи и того, что, встретив Ксенофилиуса Лавгуда, было совершенно невозможно оставить его за бортом приключения.
Поделиться92020-10-31 15:37:31
История о Джеке Потрошителе находит мрачный отклик на лице Лавгуда. И пока мистер Дож степенно ведёт свой рассказ, Ксено словно бы видит глазами убийцы.
Он буквально тоже двигается след в след за своими жертвами по тёмным улочкам викторианского Лондона. Тоже уворачивается от слепой угрозы запоздавших экипажей. Шагает по январской каше – из грязи, крысиных экскрементов и серого снега, припорошенного копотью. Прячет щетинистый подбородок в отворотах фланелевого пальто. То ли нервозно, то ли в предвкушении проверяет наличие хирургического скальпеля в кармане, его металл обдаёт холодом даже через перчатки из кожи. Ловит взглядом скользящий в канаве трен платья проститутки. Силуэт её узкой бледной шейки с небрежно сползшим шарфом. И настороженный, как у зверька – профиль, когда она вдруг слышит за спиной шаги преследователя и, наконец, оборачивается...
Аккуратный и резкий разрез. Коса крови на стылом камне. Выпотрошенные внутренности. Не человек даже, а куль из ткани, брошенный в углу, как нестиранное белье...
И только по утру – чей-то крик, заходящийся одновременно с колоколами Уайтчепельской церкви. И далёкий свисток констебля. Далёкий, потому что этот район считается крайне неблагополучным, и даже стражи правопорядка предпочитают не слишком высовываться и не появляться здесь чаще, чем это полезно для здоровья. А, впрочем, разве в таких местах вообще может идти речь о здоровье?
- И как Вы думаете, что заставляло его делать это? – сглатывая нервный комок, спрашивает Ксенофилиус.
- Он ненавидел проституцию? Весь женский род? Он что-то знал о волшебниках, сквибах и магглах? Или это просто печальное отклонение психики? – он именно так и выражается «печальная». И мимика кривит его лицо в гримасе сожаления и даже... сочувствия?
О да, Лавгуд ещё молодой журналист. Он ещё не нарастил толстую шкуру, как у носорога, не обзавёлся профессиональным цинизмом – единственным способом к зрелым годам сохранить эту самую адекватную психику, и те же сводки о магических катастрофах ещё не успели превратиться для него в сухую статистику из разряда «если жертв до ста человек, то уделим этому один разворот, если больше, то тогда верстаем спецвыпуск»... Сталкиваясь с несчастьем, Лавгуд глупо сопереживает людям. Больше того - сострадание буквально давит его изнутри, так туго и всепоглощающе, как когда фокусник на ярмарке закачивает воздух в шар, и тот распирает утончившиеся резиновые стенки, и волшебник всегда ищет способ – помочь, поддержать, найти выход. Или хотя бы разумно обосновать вырвавшуюся на свет жестокость.
- Конечно, я бы хотел пойти с Вами в музей Потрошителя, Элфиас, - с готовностью отзывается издатель.
- Пусть само наличие этого самого музея меня и удивляет... Я, конечно, знаю, что и у нас есть экспозиции, посвященные Грин-де-Вальду. И магические панорамы этой всеевропейской войны. Но то война, а тут – убийца-одиночка. Пусть и легендарный. Не вдохновили ли те экспонаты и самого Чарльза Пирси, раз его сегодня судят за очень похожие преступления... – а вот тут Лавгуд же не спрашивает, а, скорее, рассуждает вслух. При этом опять, неосознанно хлопает себя по карманам. Ему хочется закурить эту историю. Монотонные движения и треск тлеющей сигареты всегда помогает ему думать.
- Пожалуй, я подожду Вас здесь. Я хотел написать статью о том, как выглядит судопроизводство у магглов. И насколько оно отличается от порядков Визенгамота. Но чутье мне подсказывает, что теперь этот материал будет совсем о другом...
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2021-02-05 14:19:26)
Поделиться102020-11-05 20:20:14
По старинной профессиональной привычке Дож почему-то зацепился за словосочетание «печальное отклонение психики». Люди редко испытывают сочувствие к тем, кто совершил преступления, не укладывающиеся в понятную им картину мира. Убить, защищая своего ребенка, - плохо, страшно, но объяснимо. Украсть, чтобы накормить голодающую семью, - душераздирающе и простительно. Врать, выгораживая друга, подводя под вполне реальную беду других людей, - порицаемо, но не всерьез, ведь никто не знает, как бы он повел себя на Том Самом Месте В Той Самой Ситуации. Почему-то никто не задумывается о том, что печальные отклонения психики не всегда проявляются сразу. Иногда они крадутся в жизни долгие годы, пробираются, осваивают темный уголок в душе и в нужный момент просто появляются, как говорят магглы, как черт из табакерки, и уничтожают все, что у человека было. Преступлениям, совершенным по Замыслу, такому, как у Пирси, или такому, как у Потрошителя, сочувствовать было не принято: сочувствие перечеркивала тяжесть преступления.
За годы, проведенные на службе в Визенгамоте, Элфиас так и не решил для себя, как к таким печальным отклонениям относиться. Люди скорее вызывали у него жалость, чем неприязнь, но сочувствие и сострадание в судебном делопроизводстве не играли значительной роли. Их и не ждали от хорошего специального советника Визенгамота. Как, впрочем, не ждали их и от судей, и от защитников, и от обвинителей. Работа с людьми, даже такая, как у него, все равно в первую очередь была работой. И как к работе к ней и следовало относиться.
- Возможно, он ненавидел красивых женщин, - предположил Дож. – Возможно, только одну красивую женщину. Возможно, ему просто повезло, что среди его жертв не оказалось настоящей волшебницы, которая смогла бы дать ему отпор. Возможно, совершенно не исключено, что при всем этом у него и в самом деле было печальное отклонение психики. В этом деле за десятилетия набралось столько возможностей, что каждое предположение просто делает таинственный образ еще более таинственным. Мне казалось, что Пирси подскажет ответ, - улыбнувшись, добавил Элфиас, пусть казалось ему так и не с самого начала, а только когда они с подсудимым случайно встретились взглядами.
Чарльз Пирси смотрел как человек, чей разум был объят огнем и плавился где-то внутри него, отчасти уже оставив выжженную пустошь, а отчасти – полыхающий остов личности школьного учителя истории, которого никогда не слушали в классе, пока он не повышал голос.
- Пока это не музей, хотя я слышал, что разговоры регулярно ведутся. Только зал в Музее Лондона. Должно быть, тем, кто это делает, кажется, что они сохраняют историю города. Должно быть, - справедливости ради добавил Элфиас, - и Чарльзу Пирси так кажется.
Элфиас вполне понимал, почему Ксенофилиус не горел желанием возвращаться в зал суда.
- Если однажды надумаешь вернуться, к этой статье, - сказал Дож, когда собрание в холле начало рассеиваться и втягиваться, как вода в воронку, в двери зала заседаний, - дай знать. Я с удовольствием подготовлю для тебя все материалы.
Они условились встретиться в холле после окончания слушания и ненадолго расстались
* * *
История о Джеке Потрошителе обрела дом в Музее Лондона. Музей, благодаря усилиям Корпорации лондонского Сити и Министерства Магии, удалось завершить на четыре года раньше задуманного*, и история маггловского Лондона вполне комфортно уживалась в просторных залах музея с историей магического Лондона. Вполне вероятно, это было единственное место на карте города, где такое трогательное единение не вызывало ни у кого вопросов и никогда не переходило граней дозволенного.
Идти до музея было всего ничего, и они с Ксенофилиусом отправились пешком, беседуя о деле Чарльза Пирси, которое, как выяснилось, было еще далеко от завершения. В той части заседания, которую Ксенофилиус прождал в холле, из показаний свидетеля вдруг выяснилось, что жертв, возможно, было больше, а детали дела требовали уточнения. Чарльз Пирси от этого просветлел лицом, как будто вот теперь, вот только теперь идиоты приблизились к его Замыслу, и это Элфиасу одновременно не понравилось и заинтриговало.
Джеку Потрошителю в музее был посвящен не очень большой, полутемный зал, в котором хранилось все, что вообще уцелело с той памятной осени 1888 года. Открывалась экспозиция большим стендом с картой Уайтчепелла и краткой историей о Потрошителя.
- Потрошителю тоже приписывали больше жертв, - вдруг задумчиво сказал Дож. – Около одиннадцати, если принимать в расчет женщин, убитых в первой половине 1888 года. Те убийства были похожи, но не идентичны преступлениям, совершенным Потрошителем. В деле Чарльза Пирси тоже возникли новые жертвы. И я бы предположил, - понизив голос, потому что мимо них проходила дама-смотритель, добавил Элфиас, - что Пирси сквиб. Или хотя бы некто, кто соприкасается с магическим Лондоном. Что если и это имеет смысл принять во внимание?
Поделиться112020-11-29 12:28:41
Экспозиция, посвященная Джеку Потрошителю, и сама напоминает распотрошённое тело.
В одной витрине - то самое письмо, которое убийца послал в газеты. В другой - лоскут его одежды. В третьей - хирургические инструменты тех лет и головы подозреваемых на снимках, будто бы отсеченные этим самым инвентарём. Ощущение, будто бы музейным работникам пришлось собирать личность легендарного душегуба по частям. Хотя почему «как будто бы»? Всё именно так и есть. И даже хранительница музея - точь-в-точь, как коронер, вышагивает вдоль зала и одёргивает посетителей, словно они и сейчас на месте преступления, не трогайте, не заступайте за линию, и чуть ли не дышите.
К тому же, Дож и Лавгуд явно не вызывают у неё доверия. Слишком уж чудаковато выглядит сюртук пожилого джентльмена, - такие только в театральных костюмерных, да в музеях и остались. И слишком неуместно смотрится хипповская куртка молодого парня, - эти туристы будто намеренно плюют на нормы приличия! На одну секунду, даже нет - на одну секундочку, Ксенофилиусу кажется, что дай этой женщине в руки скальпель, и она сама бы порешала непочтительных гостей музея прямо тут, так чтобы ночной уборщице пришлось оттирать с мраморного пола кровь и тоже ворчать, мол, опять наследили, ну, что такое. Но волшебник старается отогнать от себя это видение и снова включается в их расследование. Тем более, что теории Элфиаса («что если Потрошитель мстит красивым женщинам?» и «что если убийца... сквиб?!») крайне будоражат журналиста.
Не меньше, чем на пятнадцать минут Лавгуд зависает у стенда с рассказом о подозреваемых. Каких только методов не пускали в ход органы правопорядка, - говорилось там. От графологический экспертизы до анализа кожи под ногтями жертв, которыми они могли исцарапать преступника. Детективы вычисляли темп убийств Джека по астрологическим картам и фазам луны, и успели опросить больше чем двести жителей Уайтчепелла. И что же? Потенциальных виновных не стало меньше.
Ксенофилиус с интересом узнает, что среди подозреваемых имелся некий маггловский художник Ван Гог. Якобы в те годы мастер как раз жил в Лондоне. Даты убийств он таинственным образом подгадывал под важные числа из жизни своей матери. А изображение второй жертвы Потрошителя - Мэри Келли, распластанной на кровати со вспоротым животом, и вовсе зашифровал в знаменитой картине «Ирисы». И пусть версия кажется Лавгуду притянутой за уши, от взгляда на вроде бы мирное зелено-синее полотно у него вдруг бегут мурашки по коже. Так сильно расположение цветов напоминает ему фигурку искалеченной девушки! И так явно представляется, что в этой самой земле её и похоронили, а могилу потом как раз и засадили ирисами.
Парня впечатляет и история об Уолтере Сикерте, - тоже живописце, что за напасть. Тот родился с деформированным пенисом, и никакие операции не смогли сделать из него полноценного мужчину. «Я считаю, что преступник чудовищно изуродован», - сказал один из допрашиваемых констеблями. «Возможно, у него отсутствует половой орган, поэтому-то он и мстит всем женщинам за свою неспособность обладать ими. И мстит - жестоко».
Наконец, волшебник доходит и до совсем уж ошеломляющих находок. Мол, Потрошитель - не один человек, а целая группа свихнувшихся врачей. На закате 19 века, в разгул научной революции, маггловские учёные в край осмелели в своих экспериментах. И задумали отвратительный по своей изощренности проект - собрать из отдельных органов целого человека! Вот и натаскивали понемногу и по чуть-чуть. То у одной, то у другой.
И даже версия, что никакой Джек не Джек, а, скажем, Джеки, Джесси или на худой конец - Жаклин, тоже имелась. Мол, проституток убивала женщина. Та была акушеркой, специалистом по подпольным абортам, а потому так легко подбиралась к дамам лёгкого поведения, не вызывая у тех особых подозрений. Похожую под описание женщину криминалисты, к слову, нашли. Звали её Мэри Пирси. Стражи правопорядка обыскали дом и обнаружили брызги крови на стенах, потолке, фартуке и кочерге. При разговоре, впрочем, дама сказала, что у неё были проблемы с мышами, и вот так она просто пыталась их извести.
Однако, как Лавгуд не вчитывается, как не рассматривает экспонаты, намёков на то, что старый или уже новый Потрошитель мог быть знаком с миром магии, журналист не видит. Мужчина уже собирается даже отмести эту версию, как тут...
- Элфиас! - слишком громко. Так, что смотрительница, было потерявшая бдительность, снова вскидывается и шипит в его сторону чуть ли не парселтанге - «шшшшшш».
- Элфиас, - уже много спокойнее подзывает волшебник.
- Вы, конечно, можете сейчас же вызвать мне специалистов из Мунго, но что если Чарльз Пирси не просто сквиб... А человек, нашедший способ продлевать собственную жизнь, принося в жертву людей? Что если он открыл для себя какой-нибудь ритуал из арсенала тёмных волшебников? И тот человек, что мы сегодня видели в зале суда, и есть тот самый Джек? - на этих словах Ксенофилиус указывает на снимок одного из подозреваемых. Да, пусть тот со старомодной причёской и в бакенбардах. Да, пусть носит наряд прошлого века. Но издатель «Придиры» готов съесть флоббер-червя, если Дож скажет ему, что это не одно и тоже лицо!
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-11-29 12:38:37)
Поделиться122020-12-20 14:36:16
Если дело Потрошителя расследовали так же, как организовывали экспозицию в музее, подумал Дож, продвигаясь вдоль витрин, ничего удивительного, что убийцу так и не нашли и даже не смогли точно установить его род занятий. Тускло и неумело подсвеченные витрины торопливо исторгали все новые и новые подробности: вот письмо! одно из многих, полученных в 1888 году полицией; вот хирургические инструменты! не те, но, возможно, те, кто знает, кто разберет; вот посмертные фотографии жертв! лица, которые ежедневно мелькают на улице прямо рядом с вами, пока вы спешите к метро; вот лоскут одежды! одежды, что когда-то прикрывала тело урода человеческого, точно так же, как ваша одежда покрывает сейчас ваши тела; вот газеты! вот то, что вы могли прочесть за завтраком в Викторианском Лондоне и стыдливо порадоваться, что судьба не занесла вас в Уайтчепел.
Газетные вырезки, если вчитаться в то, что в них было написано, противоречили друг другу, выдвигая все новые и новые версии в надежде удержать внимание читающей благопристойной публики. Письма даже современникам казались подделками, потому что не всегда совпадали по датам с убийствами и не во всем согласовывались с логикой совершенного преступления. Только, совершенно предсказуемо, никому не было до этого дела в 1888 году. Об этом говорит единственная записка, стыдливо пристроенная в нижнем углу витрины. В записке молодой полицейский с торопливым, неровным почерком рассказывает о Уайтчепельском комитете бдительности, который вдруг, к неудовольствию полиции, решил сам взяться за дело, чтобы прекратить панику, охватившую квартал. «Никто не знает, кто такой этот Джек», - писал полицейский, - «кто-то думает, что он из Вест-Энда, чистит мир от скверны, кто-то – что он мясник или вымогатель, если спросишь меня, я думаю, что он еврей и, возможно, хирург. Знаю одного такого. Надо будет к нему сходить».
Страх, как во все времена до Джека Потрошителя и после него, порождал ненависть, и можно было только догадываться, сколько омерзительного, яростного интереса к чужой жизни породили все эти версии, и как досталось мясникам, хирургам, обитателям Вест-Энда, евреям и всем, кого газеты от несостоятельности прочих версий объявили подозреваемыми или даже виноватыми. От нелепиц, вероятно, поломавших не одну жизнь, заскребло на душе – как всегда, когда Элфиас сталкивался с несправедливостью, с которой даже при всем желании было уже ничего не сделать.
Пока Ксенофилиус изучал стенд, посвященный подозреваемым, Дож ознакомился с подробностями вскрытия Энни Чэпмен, которое проводил некий «д-р Филлипс», утверждавший, что у Джека Потрошителя непременно должно было быть если не медицинское образование и многолетняя практика, то хотя бы довольно обширные познания в анатомии. На то, на что Джек Потрошитель потратил не более четверти часа, д-ру Филлипсу, по его собственному замечанию, требовалось бы минимум полчаса. Это была любопытная подробность, которая могла хотя бы претендовать на объективность, но приложить ее было практически некуда: на стенде, предваряющем истории о жертвах убийцы, специально оговаривалось, что сведения о расследовании более чем обрывочны – якобы кое-какие материалы растащили за истекший период на сувениры. Восхитительная безалаберность, подумал Дож, качнув головой. Он поднял взгляд от витрины, выискивая своего молодого спутника, и как раз вовремя: Ксенофилиус окликнул его так громко, что вместе с Дожем на зов откликнулась и строгая хранительница зала, с самого начала подозревавшая их с Лавгудом в каких-то гнусных преступлениях.
Дож подошел ближе к стенду, который изучал Ксенофилиус, и внимательно выслушал его предположения, всматриваясь в неоживающий маггловский снимок, изображающий высокого, крепкого телосложения мужчину с буйными, узнаваемыми бровями и тяжелым взглядом.
Краем глаза Дож отметил, что смотрительница вполуха прислушивалась к их разговору, но подумал, что ничего страшного в этом нет – мало ли чудаков приходит сюда, чтобы расследовать преступление вековой давности. Почтенная дама скорее поверит в то, что они слабоумные, чем в то, что они в самом деле волшебники.
- При любых других обстоятельствах я бы сказал, что это очень смелое предположение, мой друг, - задумчиво произнес Дож, выуживая из внутреннего кармана сюртука записную книжку, в которой лежала вырезка из маггловской газеты. – Но у нас есть удивительный шанс убедиться в справедливости твоих предположений.
Он достал фотографию Чарльза Пирси и поднял ее так, чтобы они с Ксенофилиусом могли сопоставить двух мужчин, глядевших на них одними и теми же темными, полными неприязни глазами.
- Однако, - только и сказал Дож, поворачиваясь к Ксенофилиусу. – У тебя отличная память на лица. Но если это в самом деле Пирси… - Дож понизил голос. – Почему из всех женщин он выбрал проституток? Темный маг мог взять абсолютно любую женщину…
- Потому что они не были проститутками, - неожиданно сказала хранительница зала. Ее громкий, звенящий от волнения голос разлетелся по небольшому залу и вернулся к ней, напугав ее саму собственной же смелостью.
- Простите? – вежливо уточнил Дож, готовый объяснить выдвинутые ими предположения тем, что они с молодым другом были туристами и писателями и собирались работать над фантастическим расследованием убийств, совершенных Потрошителем, в альтернативном мрачному викторианскому Лондону реальности Лондона магического, с вечно торжествующей Фемидой. Но цветистая ложь не пригодилась – хранительница подошла к ним, чеканя шаг.
- Я сказала – они не были проститутками. Вот Энни Чэпмен, к примеру. Она была женой кучера. Ее отец служил во втором полку конной Королевской гвардии, а потом не справился с гражданской жизнью, запил и покончил с собой, оставив жену и троих детей. Энни, строго говоря, вообще не должно было быть в Уайтчепеле. Она жила с мужем в поместье Сент-Леонардс-Хилл, а ее мать – на Монпелье-плейс. После смерти отца, - сбившись с мысли, после короткой паузы продолжила хранительница, глядя то на Дожа, то на его спутника, - Энни с сестрой и братом зареклись прикладываться к бутылке. Но у Энни не получилось. И вся ее жизнь пошла под откос. ее пытался лечить муж. Его хозяева оплачивали ей лечение в клинике. Но соблазн бутылки был так велик… А жизнь казалась такой тяжелой. Она думала, что ее дети… ее больные дети… болеют из-за нее. И так, вероятнее всего, оно и было. Просто тогда никто не мог ей об этом сказать. Вы думаете… - не сделав даже паузу, необходимую для вдоха, выпалила женщина, разом растеряв всю строгость, - этот Чарльз Пирси сейчас и правда может быть Потрошителем?
- Вы так много знаете об Энни Чэпмен… - осторожно заметил Дож, всматриваясь в лицо хранительницы. Что-то в нем казалось ему смутно знакомым, будто уже однажды где-то виденным.
- Моя фамилия Чэпмен, - пожала плечами женщина и, помедлив, понизив голос, добавила таким тоном, что казалось, она собирается броситься с обрыва в пропасть. – Я сквиб.
Поделиться132021-02-11 22:53:23
Что у предполагаемого Джека Потрошителя из прошлого, что у весьма конкретного Чарльза Пирси из настоящего есть общего, так это взгляд. Взгляд закоренелого психопата. Волшебник чувствует его на себе даже через фотографии. Как будто эти глаза прикасаются к нему - липко, холодно, до дрожи в поджилках. Так профессионально-садистки на тебя смотрит стоматолог из Мунго, когда обещает, что будет совсем, ничегошеньки не больно. Так возбужденно-тревожно смотрит партнёр по карточной игре, поставивший на кон всё свое состояние. Психопаты они ведь тоже люди азартные. Их нервная система устроена так, что им нужно постоянно подхлёстывать себя и делать что-нибудь волнительное, захватывающее, на грани, чтобы чувствовать себя нормально. Чтобы поддерживать организм в тонусе. Психопатам всегда скучно. Простые человеческие радости вроде горчинки кофе на корне языка поутру, запаха свежеотпечатанного журнала или первого поцелуя с женщиной, тёплого, гладкого, пряного, тёмного, ещё незнакомого на вкус, не приносят им удовольствия. То ли дело - чьё-нибудь распотрошённое тело. То ли тёплый, гладкий, пряный, тёмный, ещё незнакомый вкус... крови. Такой густой, что когда окунаешь в её лужу два пальца, так и тянет затем погрузить их в рот и облизнуть. Словно это самый изысканный десерт.
Чтобы поймать психопата, нужно думать, как психопат.
Отсюда - бредовые версии Лавгуда. Отсюда - его попытки предположить невозможное. Ну, например, да, что Джек Потрошитель - просто опытный колдун и ритуалист, нашедший способ переносить себя из век и век и всё длить и длить своё затянувшееся кровавое приключение... Ну, что или эти двое - родственники. Почему нет? Опять же, психопат необязательно глуп и асоциален. Он может казаться вполне нормальным, даже обаятельным человеком. Заводить детей, любить животных, не иметь вредных привычек. Психопаты часто уважаемые и успешные профессионалы. Они умны. Ведь для того, чтобы хранить свои секреты, нужен дьявольски изобретательный ум.
- Не знаю, Элфиас... Я просто ляпнул первое, что пришло в голову. И уже даже немножко жалею. Ведь если тот Джек так неуловим, что могло пойти не так, что сейчас он оказался в лапах суда? Тем более - маггловского суда, - и да, Ксенофилиус так и произносит - «маггловского». Снова ляпает первое, что приходит в голову. И, возможно, именно это слово последней каплей переполняет терпение смотрительницы музея, так что она решает вдруг подойти к ним. И присоединиться к беседе.
Она говорит чётко и даже презрительно, как учитель, уставший втолковывать неразумным детям формулы нумерологии. Но при этом нет-нет, да касается серебряного ободка на левой руке. Полирует кольцо пальцами с аккуратно-отстриженными ногтями. И это маленькое, бессознательное движение выдаёт её с головой. «Почему она нервничает?» - задаётся вопросом Лавгуд. Но поразмыслить не успевает, так как ответ находится сам собой. Больше того - этот ответ вываливается на них, словно тот труп из платяного шкафа. Неожиданно, резко, демонстративно. Мол, вот, хотели секретов? Так держите! Она сквиб. Сквиб! Считай, одна из них! И не только это...
- Так вы родственница одной из жертв Потрошителя? Внучка Энни Чэпмен? Или, может, племянница? - на всякий случай уточняет Ксенофилиус и переглядывается с Дожем. Ему хочется спросить, была ли сама Энни Чэмпен волшебницей или кто-то ещё из её окружения, но вопрос кажется парню слишком нетактичным.
Эта строгая фигура женщины в клетчатой твидовой юбке и кардигане, плотно застёгнутом на все пуговицы, так что, кажется, в нём застёгнута даже сама её душа, но при этом немного обиженное и плаксивое лицо переносит Лавгуда много дальше. В её прошлое. И особенно - предполагаемое детство. Время, когда она, наверняка, столкнулась с насмешками соседей. Кислым, как маринованная капуста, разочарованием родителей («это твоя слабая кровь виновата!», «ага, ну, конечно, а может твоя?, то-то и твой брат такой размазня!, даже яйцо вкрутую не сварит, что уж там говорить о зелье!»). И абсолютной растерянностью перед будущим. От такого будущего хочется убежать, как от падающей маггловской бомбы. От такого будущего хочется инстинктивно загородиться руками, как от нависшего над тобой лезвия ножа. Ведь как жить в мире, где твои ровесники поедут в Хогварст, а ты нет. В мире, где все научатся летать на метле, а ты нет. В мире, где люди будут приучать драконов, выращивать мандрагору, мыть посуду одним движением волшебной палочки, работать в Министерстве, аппарировать, подчинять себе законы природы, а ты нет, нет, нет, нет, нет, и ещё раз нет.
Ксенофилиус знает, что сквибы, наученные горьким опытом, обычно выбирают жизнь простецов. Больше того - полностью обрывают свои контакты с волшебным сообществом. И даже отказываются от родственников. Лишь бы не навещать их по праздникам. Лишь бы не ловить на себе этот взгляд, каким смотрят на мясо третьего сорта, годное лишь на потроха или на корм собакам. Поэтому то, что эта женщина вдруг в открытую призналась им, говорит о том, что она, как минимум, перешагнула через себя. А, как максимум, - поделилась тем, что у неё скребло на душе уже долгие годы. Быть может, потому что среди детективов по делу Потрошителя ей попадалось много маггловских профессионалов. И много маггловских же любителей. Но ни одного, даже самого завалящего, волшебника.
- Расскажите что вы сами думаете об этом убийце? Кем он был, на ваш взгляд? Или, может быть, кто он... есть? Ведь кому как не вам, хотеть, чтобы справедливость, наконец, восторжествовала... Пожалуйста, - добавляет Лавгуд. И запоздало вспоминает о правилах приличия:
- Извините, я не представился. Меня зовут Ксенофилиус Лавгуд, - парень хочет назвать и Элфиаса, но на этот раз всё-таки не-ляпает первое, что приходит ему в голову, а просто останавливается на полу-фразе. Даёт джентльмену рядом самому логически продолжить. Ведь вдруг Дожу важно сохранить своё инкогнито? Зачем ему, строго говоря, эти подозрительные расследования, сквибы, интерес ко всяким психопатам, верно?
Отредактировано Xenophilius Lovegood (2021-02-11 22:58:43)
Поделиться142021-02-26 13:28:07
Дож не успевает ответить на признание своего молодого друга, – ляпнул первое, что пришло в голову – потому что в разговор вступает смотрительница, но это не значит, что он оставляет это признание без внимания.
За свою жизнь Элфиас Дож пересмотрел для Визенгамота столько дел и перебрал столько бумажек, в которых знакомые и незнакомые ему люди пытались в письменной форме худо-бедно разложить по полочкам то, что им самим показалось очевидным вдруг, по наитию, по шутке провидения, что отказываться от «первого, что пришло в голову», он бы не стал никогда. Ведь ровно в этом могла скрываться погрешность, позволившая Джеку Потрошителю уйти в девятнадцатом веке, а Чарльзу Пирси – почти ускользнуть от правосудия в двадцатом. Смотри, сказал кто-то из полицейских-простецов или хит-визардов, взгляд у них – один в один, как будто щас душу мне проткнет. Да нет, Билли, ну что ты мелешь. Даже волшебники не живут вечно. Никто не живет вечно. Иди в жопу. Рабочий день заканчивается.
Дожу казалось иногда, что он уже приучился выглядывать среди всех переданных ему материалов рассматриваемого дела вот эти не размотанные, а с сожалением отложенные в сторону клубочки чужих теорий – все, что показалось незначительным, слишком глупым, слишком поспешно пришедшим в голову, необдуманным до конца, предложенным слишком женщиной/слишком низким по рангу сотрудником/слишком случайно/в пабе, а не в рабочем кабинете. Порой за такими теориями, помимо обыкновенных сожалений любого мало-мальски мыслящего человека, стояло еще кое-что: потенциальная погрешность в работе Визенгамота, которому отказали в доступе ко всей полноте картины преступления, при том не со зла, а по какой-то врожденной скромности и способности к сомнениям.
В этом смысле дело Джека Потрошителя, а заодно и Чарльза Пирси, могло оказаться одновременно куда более изощренным, чем все думали, но и куда более простым. В конце концов, месье Фламель успешно жил с четырнадцатого века, и для этого ему не потребовалось никого убивать – разве что совершить научное открытие. Но это вовсе не означает, что с помощью чужой смерти нельзя было продлить собственную жизнь. Для этого, возможно, требовался другой образ мышления и другие наклонности, которых не было у Николаса Фламеля, но которые могли в избытке быть у Джека Потрошителя. Если только он был волшебником. Как бы это теперь понять?..
- Я внучка ее младшего брата. Мириам, - помедлив, отвечает тем временем смотрительница, и на долю секунды Дожу кажется (интересно, заметил ли это и Ксенофилиус, или ему просто показалось?), что решимость женщины быть с ними откровенной вот-вот растает в воздухе. Так случается, когда люди молчат о чем-то слишком долго: в первую секунду они жадно хватаются за подвернувшийся шанс, а потом пугливо отступают обратно – в привычную, уже ставшую уютной неопределенность.
Женщина смотрит то на Ксенофилиуса, то на Элфиаса, не то выискивая того, кому больше доверяет, не то пытается, как умеет, их проверить.
Это нисколько Дожа не украшало, но он довольно редко имел дело со сквибами. Они, к сожалению, оставались в его жизни какой-то странно маргинальной группой: между волшебниками, с которыми Элфиас имел дела ежедневно, и не-волшебниками, которыми он интересовался в свободное время и изучению жизни которых уделял довольно много времени. Ксенофилиус, должно быть, знает о сквибах больше – они переглядываются, и Дож подмечает это во взгляде своего молодого друга. Ему даже кажется, что для Ксенофилиуса это не знание как таковое, а природный дар сочувствия – Лавгуд всегда казался Элфиасу тем, кто просто умеет понимать людей. Самых разных, вне всякой зависимости от чистоты крови, наличия и отсутствия волшебного дара, и, даже возможно, наличия или отсутствия доброты, порядочности и честности. Бесценный, очень важный дар.
- А меня зовут Элфиас Дож, - мягко добавляет Дож, глядя женщине в глаза. Она колеблется, переводя взгляд с одного нового знакомого на другого, и все еще, должно быть, думает, что так не может быть – ей же не могло повезти вот так вдруг. Два волшебника, которые готовы ее выслушать. Два человека, которым, кажется, интересна ее история.
Можно ожидать, что ровно в этот момент она и сбежит: извинится, развернется и выйдет из зала, торопливым жестом призвав свою сменщицу. Такое случалось, когда приходилось отправлять дело на пересмотр и беседовать с важными свидетелями, - те у кого были право и возможность уйти, часто ими пользовались, потому что корили себя за проявленную ранее смелость. Мириам оказалась не из таких.
- Я не знаю, есть он или его уже нет, я же не полицейский, - говорит она, повернувшись к Ксенофилиусу, и теперь уже Элфиас переглянулся с Лавгудом – заметил ли он эту маленькую страховку, которую для себя оставляют не только те, кто не уверен в своей правоте, но и те, кто привык, что их правоту не слышат и не слушают. – Просто… Энни Чэпмен, например, жила когда-то в Найтсбридже. И в Беркшире, когда ее муж работал там в поместье. Она не была ни бедной женщиной, ни проституткой. Но никто почему-то не подумал тогда, как и почему она вообще оказалась в Уайтчепелле. Понимаете… я тут сижу много лет и все думаю… Ни про кого из этих женщин мы толком ничего не знаем. И никак не доказать, что они в самом деле вели аморальный образ жизни. Про Энни тоже можно много всякого сказать. Она выпивала. Испортила отношения с семьей… Но так случилось не сразу. И не так, как об этом писали в газетах. И я все думаю, - Мириам словно на секунду сбивается со стройного хода рассуждений, как будто мысли в ее голове делают еще один, лишний круг. – Когда умирает проститутка, никто же ее не хватится, верно? Когда умирает приличный человек или тем более волшебник, - Мириам беспокойно вскидывает взгляд сначала на Дожа, а потом – на Лавгуда, видимо, потому что опасается она первого, того, что постарше, а доверяет больше второму, - нужно же как-то разбираться. Я не знаю, что с этим делают у вас, но у нас… У нас так просто не перешагнешь через такое. Ни сейчас, ни тем более тогда, когда Джек убивал. А вот если погибает проститутка… они зовут их «good time girl», чтобы не говорить прямо… Никто ее не хватится. Многие даже будут согласны, что она виновата сама. Вы вот говорили, почему этот Пирси тоже выбирал проституток… И что если это правда один человек… Но это же удобно, разве нет? Энни была неплохой женщиной… мне отец рассказывал… Вдруг Джек просто хотел, чтобы все думали, что они проститутки, чтобы их никто не хватился? Вдруг Пирси тоже этого хочет?.. Может, это для ритуала… а может, ему просто нравится, что он дурит всех столько лет?
Мириам оборвала себя на полуслове, видимо, от того, что и сама поняла, какой спутанной от волнения стала нить ее мысли. Люди, которым верят не часто, знают, что потерять доверие к логике своих рассуждений слишком легко.
Дож слегка нахмурился и взглянул на Лавгуда.
- Вы, конечно, мне не поверите, - вздохнула Мириам. – Я просто думаю… что ведь поэтому все и происходит так – кто-то кому-то не верит. И такие люди, как этот Пирси и Джек, продолжают жить и убивать других.
Плечи Мириам дрогнули и опустились, словно на выдохе из нее испарилась горделивая хозяйка музейного зала.
- Мы вам верим, - мягко сказал Дож и повернулся к Ксенофилиусу. - Что думаешь? Если предположения Мириам справедливы, возможно, Джек просто из тех, кому стало скучно. И он изобрел себе головоломку с маггловским судом. Это почти невероятное предположение... но и история, будем честны, далека от ординарной.
Тема закрыта
Страница: 1
