Свою мать Аннетт, безусловно, любила. Или, по крайней мере, старалась любить так, как положено это было делать в кругах состоятельных, хорошо воспитанных и если не совсем аристократичных, то очень близких к ним: с обязательными поцелуями в воздух подле щеки при встречах, в меру сдержанном любопытстве о состоянии здоровья и, к примеру, реакции на погоду за окном. Привычки друг к другу в подобных отношениях было, предсказуемо, много, но не сказать, чтобы в них вовсе не водилось искренности. Просто за статусностью общества, из которого мать происходила, а дочь - стремилась попасть, со стороны сложно было отличать формальное от действительного.
Поэтому любовь Аннетт к матери оставалась чем-то само собой разумеющимся и не требующим большого внимания. Чем-то вроде родинок на коже.
Претензии к родительнице или разочарование ей ощущались, как правило, куда острее.
Розалинд, насколько её дочь знала, никогда не была глупа, но была до того наивна по молодости, что с возрастом и опытом превратила эту наивность в оружие, которым, скорее всего не совсем осознанно, но очень умело не гнушалась пользоваться даже в кругу семьи. На любое свое увлечение (впрочем, чаще всего весьма невинное), на любую дорогостоящую прихоть, будь коллекционирование сумочек из ишаки или вышивка зачарованным шелком, она так невинно хлопала ресницами, что всем остальным оставалось только разводить руками: “Это же Роз…”.
Что-то схожее вырвалось с тяжелым вздохом из Аннетт, когда мать прислала ей в Брайтонскую гостиницу светящуюся невинным оптимизмом записку, начинающуюся со строк: “Дорогая, просто восхитительно, что ты тоже в этом славном городе!”
Аннетт не находила город таким уж славным, присутствуя в нем по работе - последний раз в должности старшего инспектора - и больше мыслями обитая в деталях командировки, грядущем повышении и событиях ему предшествующих, чем среди тихой вне сезона, но все равно уютной курортной архитектуры и красивых, пусть и чуть тревожных ранней весной пляжах. На её руках еще горел след должностного преступления. Не кровь, конечно, скорее чернила, но чувство все равно было волнительным. Где-то между прикосновением к вседозволенности и все никак не покидавшей тревогой от возможного наказания. Хотелось скорее вернуться в Лондон и посмотреть в спокойное лицо мистера Нотта, чтобы убедиться, что все в порядке, а никак не тащиться на бал, который с таким восторгом расписывала, перечисляя списки возможных гостей и закусок, мать.
Аннетт читала все происходящее в своей семье между строк. Разумеется, Розалинд, засидевшаяся зимой дома, хотела светских развлечений, но отец, который предпочел светской вечеринке встречу с друзьями в карточном клубе, совершенно точно решил, что “+1” в приглашении жены должна стать засидевшаяся в девках дочь.
На отписку: “У меня нет подходящего наряда”, - мать прислала ей коробку со комментарием: “Мне такое все равно уже не по возрасту”. В коробке была действительно узковатая для солидной леди мантия и пошитое к ней в тон платье со спиной, открытой по самой кромке приличия. Тогда Аннетт поняла, что это, скорее всего, заговор, против которого у неё нет никаких шансов. Она была обречена пойти и самым простым способом переступить через собственное моральное сопротивление было убедить себя, что и ей это выгодно.
Мероприятие устраивал кто-то из местных аристократов в особняке на первой линии у моря. Большим размахом событие не обладало, скорее напоминая уютный праздник “для своих” разве что “своих” оказывалось на первый взгляд многовато. Танцы выглядели церемонно, на дармовой алкоголь и закуски никто не набрасывался, мать, ласково щебечущая со всеми подряд и нет-нет, но втягивающая Аннетт в разговор, периодически урывала моменты, чтобы обратить её внимание на холостых и овдовевших, и напомнить, что не стоит налегать на вредные для талии тарталетки со сливочным сыром. Когда она сбежала, удовлетворившись, очевидно, тем, что дочь второй танец уже проводит с неким французским предпринимателем, и сославшись на усталость, Аннетт почувствовала себя чуточку свободнее, несмотря на то, что её удерживали, прижимая к себе, крепкие мужские руки.
Кажется, его звали Луи.
На вкус Аннетт он немного перегибал с тактильностью и напористостью, но, вероятно, это сказывалась разница в менталитетах, разделенных Ла-Маншем. Это можно было простить и счесть скорее за лестное к себе внимание, чем за двусмысленные намеки, можно было невинно подтолкнуть к дальнейшим встречам и раскрутить из веером расходящегося в танце подола платья, великолепную историю, но, несмотря на все попытки к самоубеждению, легкая нервозность не отступала и все перекрашивалось в дурные, мрачноватые цвета. Аннетт буквально представляла, как через три-четыре свидания, она с этим французом раскопают биографии и родовые древа друг друга, чтобы найти в их стволах уродливые червоточины, как она будет пытаться заткнуть свои вопиющей нежностью, параллельно раздражаясь на недостатки потенциального супруга. К тому же ей не давал покоя свой переменчивый статус и мистер Нотт, прочно засевший в сознании вместе со своей благородной осанкой, происхождением, и новым по отношению к ней положением - не то начальника, не то покровителя.
Она отговорилась от француза желанием немного побыть одной и вышла на просторную балконную террасу. Летом здесь, вероятно, также устраивали мероприятия, но сейчас она лишь чуть подогревалась исходящим из основного здания теплом и прохладный, еще зимний ветер от воды приятно отрезвлял голову. Неожиданно, она оказалась здесь ни одна. Отступать и прятаться, случайно встретив коллегу, было поздно - не позволял этикет и пустота пространства. Никак не получилось бы отговориться, что Дэвисона она попросту не заметила, а долгое время, которое им, если верить слухам, предстояло провести под одной крышей, превратило бы текущую попытку избежать контакта в череду максимально неловких встреч.
Аннетт последовательно надела на себя несколько масок: радости узнавания, приятного удивления, искреннего радушия, - и расцвела в ласковой улыбке.
- Добрый вечер, Арчибальд. Удивлена Вас здесь встретить...

В ответ на приветствие Арчибальда Аннетт тоже слегка склонила голову. Жесты, на её вкус, вышли слишком церемонными для чиновничьего аппарата, но хорошо сочетались с пошловато-богемной обстановкой бала, нарядами и общей атмосферой далекого от столицы города. В Брайтоне, в отсутствии суеты и суматохи, строгих рабочих графиков и вынужденно подстраивающейся под них общей эмансипации, такие манеры казались даже органичными и, к тому же, шли слегка щеголеватому виду коллеги.
Аннетт попыталась вспомнить, сколько ему лет. Выходило вроде бы меньше, чем ей, да и лицо выглядело еще молодым, несмотря на отпущенные внезапно усы, но в своем амплуа он существовал вроде бы вполне естественно, чем вызывал даже легкую зависть.
В отличие от неё Арчибальд выглядел чуть более подготовленным к вечеринке (или просто оказался более собран морально), и если бы не то обстоятельство, что он тоже оказался в одиночестве на балконной террасе, Аннетт бы подумала, что он получает от всех французско-английских бесед, закусок и громковатой, чтобы заглушить пыхтение отдельных танцоров, музыки искреннее удовольствие.
Но, нет. Его, как и её, что-то очевидно вытолкнуло наружу и прикрытие из нарочито-светских тем, принятых вместо приветствия на Туманном Альбионе, не могло скрыть этого факта.
Впрочем, не поговорить о погоде для двух англичан считалось вроде бы почти смертным грехом. Вторым после открытого выражения собственных мыслей и чувств.
Было даже немного интересно - с той ли целью Арчибальд интересовался не стоит ли ему уйти, чтобы наверняка не услышать нет?
- Что Вы, всегда приятно встретить знакомое лицо вдали от дома, - она слукавила самую малость, умолчав о том, что такие встречи не столько хороши сами по себе, сколько предпочтительнее альтернативы общения с совершенно неприятными незнакомцами, - Мне кажется, слегка прохладно. Море...
Аннетт примирительно пожала голыми плечами, будто извиняла стихию за то, что соседствовала с ними. Стылый воздух её пока не смущал, продолжая скорее отрезвлять, чем причинять дискомфорт, да и, в крайнем случае, в арсенале еще со школьных лет  имелись согревающие заклинания. Куда более предпочтительная мера, чем возвращение в особняк, где мог поджидать все тот же слишком настойчивый француз, пусть даже с целью взять свою мантию. Призывать её лететь над гостями рядовым accio тоже казалось моветоном.
Поэтому Аннетт слегка поежилась, но решила, что пару минут еще может переждать, и подошла ближе к перилам, за которыми желтую, выхваченную огнями дома из темноты полоску пляжа неровной линией облизывала чернь воды.
Арчибальд оказался от неё по правую руку. Она недолго посмотрела на скупой, из-за скрывающей его ночи пейзаж, и повернулась к молодому человеку.
- Правда, я никогда не бывала здесь раньше. Да и сейчас выбралась только по работе. А Вы?
Последний из слухов, который о нем ходил, касался того, что совсем еще юного А. Дэвисона достаточно резко и хорошо повысили, но на тот момент её слишком интересовала и одновременно пугала собственная карьера, чтобы отвлекаться на чужие.
Возможно, зря.

Цветистая речь Арчибальда рассыпалась по веранде куда ярче, чем огни береговой линии по темной воде ночного моря. Образы чужого города, показавшегося скучноватым не привыкшей к праздности Аннетт, в словах рассказчика оживали иными, сквозь призму не то восхищения, не то исключительно благодаря мастерству описания, рисуясь с романтическим и пленительным флером.
Волновали ли они саму Аннетт при этом?
Отнюдь.
Как большинство красивых и осознававших свою красоту женщин, красоту окружающего пространства она воспринимала в основном как декорацию к собственной, и восторженные эпитеты не в свой адрес склонна была выслушивать скорее ревниво, но, стоило заметить, не в этот раз. При всем своем спокойном отношении к величию морских пейзажей и джазу,  её крайне занимало не то отношение к ним собеседника, не то демонстрация оного. Его манеры и речь были столь нарочито галантными, столь изысканными, будто ему было уже много больше двадцати пяти, или будто сам он сошел с портретов вековой давности.
Разве современные молодые люди так разговаривают, Арчибальд? Разве так разговаривают те, у кого родители в лесах ставят капканы на опасных тварей?
Разумеется, она была в курсе, где и кем работал отец её коллеги. Быть в курсе - это вообще полезное свойство, когда ты служишь в Министерском серпентарии. Не тут, так там - любая мелочь могла пригодиться если не непосредственно, то хотя бы как фрагмент большой мозаики.
Если рассматривать в качестве оной мистера Арчибальда Дэвидсона, то его безупречное поведение, безусловно сочеталось с другим фрагментом - вымывшейся, наконец, до чистоты кровью, а семейные манеры и мутная родительская история выступали, как подчеркивающий данное сочетание контраст.
Безусловно все это - карьера, образ, экспозиция личности в среде существования, - были им самим же созданным, но, осознав данный факт во время долгой тирады красотам Брайтона, Аннетт не могла не подумать, как же они с нынешним главой налогового отдела, оказывается, похожи.
Она улыбнулась своим мыслям, а вышло будто бы молодому человеку и решила, что параллели между ними будоражат куда больше, чем город вокруг, и еще больше - чем оставленный за спиной бал.
- Вы так красиво рассказываете… Разве кто-то бы отказался? Только пообещайте мне, что знаете способ сбежать, минуя зал. Стыдно показаться перед хозяевами невежливой, но, пожалуй, сегодня я не против уйти по-французски.*
Конечно, авантюра была плоха не только грубым исчезновением с бала. Сама затея импровизированного свидания не просто с коллегой, а с кем-то из своего департамента была полна подводных камней и неожиданных мелей, на которых легко было напороться, неосторожно лавируя. Брайтон оставался Брайтоном, но прагматичный Лондон ждал их обоих, и им обоим важно было понимать, что некоторые вещи придется оставить здесь.
Впрочем, поворачиваясь к Арчибальду спиной, чтобы позволить помочь её с мантией, Аннетт подозревала, что тот понимает.
Понимает столь же прекрасно, как и она сама.

На пирсе Аннетт понравилось. Не до тех восторгов, с которыми Брайтон расписывал её новый кавалер этим вечером, разумеется, но будто наперекор сезонности имевшая здесь место оживленность, создавала флер легкой праздности и какого-то неподдельного, наивного счастья, какое случается с детьми на каруселях. Целиком и полностью им Аннетт проникнуться не могла или пока не позволяла себе, но ощущала его в воздухе, в шествующих под руку парочках, выглядящих так, будто были вот-вот готовы сбежать целоваться под фонарями, несмотря на возраст и статус, в суетливо шныряющей у ног детворе, которых родители на семейном празднике не стали гнать спать, несмотря на поздний час, в горящих глазах музыкантов и обслуги, рассчитывающих на крупные чаевые.
Если такое творилось здесь в марте, то страшно было представить, каким буйством красок, лени и гедонизма расцветает курорт летом. Пожалуй, тихое место на Французской Ривьере, где имелась вилла у её семьи, ни шло с югом родины ни в какое сравнение, но, опять же, это сложно было считать за минус.
Аннетт вообще не могла ничего иметь против мест, которые, по её мнению, ей подходили. В такой позиции было много потребительского, и выглядела она со стороны так, будто придерживающаяся её девушка непрерывно примеряла на себя реальность, как примеряют платья перед зеркалом у портного и придирчиво решала, можно ли в нем появляться в приличном обществе? А на семейном ужине? А если немного присобрать в талии?
Места, как и наряды, нравились ей сильнее всего, когда ей не приходилось задумываться о том, насколько хорошо она в них выглядит, и в этом отношении ресторан и столик у самой воды, в которую для усиления эффекта, видимо, еще и спустили каких-то светящихся рыбок, джаз, уносящийся пассажами высоко под потолок и дальше в ночь, меню без цифр, кавалер без видимых изъянов и скатерть на столике без складок, были, определенно, её фасоном.
- Я целиком доверяю Вашему выбору, Арчибальд, - сложив книжицу меню, Аннетт отложила её в сторону и на секунду, больше для того, чтобы продемонстрировать изгиб открытой шеи при новом освещении, нежели из любопытства, отвлеклась на играющих музыкантов. Устрицам она, конечно, предпочитала морских ежей, а Шабли бы выбрала с виноградников категории Гранд, а не Премьер, но их отношения с Арчибальдом никак не подразумевали пока капризов, да и представление о его финансовом положении она имела весьма скудное, чтобы требовать с него больших затрат и при этом суметь остаться в рамках приличий и благоприятного к себе расположения.
- И предлагаю не беспокоиться о завтрашнем дне в такой чудесный вечер. В этом месте мне кажется, что можно позволить себе быть немного легкомысленными, - она перестала смотреть на молодого человека за роялем, вернула все свое ласковое внимание спутнику. Подошел официант с полотенцем на локте, бутылкой в одной руке и полным нетающего льда ведерком в другой. Ритуал с открытием вина, как отметила про себя Аннетт в этом заведении проводили по-маггловски, при помощи ножа сомелье, а не палочки. Мать говорила Аннетт, что в некоторых местах, где персонал недостаточно тренирован на тонкое бытовое волшебство, это даже к лучшему - снижает риск того, что резкий перепад давления “испугает” вино.
Честь попробовать напиток и убедиться в его качестве досталась, разумеется, мужчине. Аннетт, опять же, не возражала, ей нравились и формальности, и отсутствие необходимости решать. Строго говоря, пока единственным, что её не устраивало, было нежелание Арчибальда говорить о Министерстве. Ей казалась несколько пустой идея проведения времени с коллегой, к тому же из соседнего отдела, если из неё нельзя было извлечь вовсе ничего практичного и полезного.
Официант отошел, когда оба бокала были наполнены до той границы, чтобы раскрыть все искрящееся лето и характерные соломенные ароматы в вине. Аннет подхватила тонкую стеклянную ножку за самый низ тремя пальцами, не без торжества подняла сосуд в воздух.
- Раз Вы отказываетесь от разговоров о нашей службе, я произнесу то, что, на мой взгляд, нельзя не произнести. Давайте выпьем за Ваше повышение, Арчибальд. Не так часто достойные люди оказываются на достойном месте, чтобы это оставлять без внимания.

Людей, как Аннетт тогда казалось, тоже можно было разложить на числа. Начиная от года рождения, манвантаре, на которую эту рождение пришлось, парсеков, проложенных до ключевых звезд в тот момент и солнечного паралакса, продолжая датами основных жизненных событий и возрастом, в которые они свершились, и заканчивая рангами должности и ступеньками карьерной лестницы, которые он занимал на тот момент. Сюда же можно было добавить размерности тела, величину зарплаты или, что более точно, годового дохода, суммы, отчисляемые с этого дохода в казну, и те единицы в галлеонах и сиклях, которые с него же тратятся на первую необходимость и маленькие шалости.
А еще, немаловажной цифрой для мира, в котором они жили, было количество поколений, которые вычищали магическую кровь.
Аннетт не видела цифр в счете, но по первому глотку из бокала могла их представить. Она, с её хорошей памятью на все размерное и точное, знала, что Арчибальду всего двадцать пять, а еще, что он первый из Дэвисонов, кто может похвастаться статусом чистокровности и, учитывая возраст, совсем нескромным положением в разрядности чинов их общей работы.
Арчибальд еще до того, как она пригубила вино, но когда уже успела сопоставить все его числа, показался ей интересным их сочетанием. Он, наверняка, вызывал безумное негодование у её почти что бывшего непосредственного начальника из таможенного отдела, и, безусловно, вызвал бы оное у неё, не маячь ей сходные перспективы по возвращению.
Арчибальд, если продолжать сопоставлять возраст, рост и прочие параметры тела, был совершенно не её, привыкшей в последнее время к тренированным парням из аврората и мужчинам постарше, типажом мужчины, однако, чистокровность и статус ресторана, в который он её привел, интриговали, как и совершенно безразмерная величина, в которую попадало его к ней внимание.
Его взгляд на себе она, безусловно, чувствовала, и было приятно, что в кои-то веки он сочетался с красиво, слаженно по-смыслу и тонически выстроенными комплиментами. Его рука на её руке показалась ей непривычно для мужчины тонкой и холеной, равно как и безукоризненно отглаженный, педантично-аккуратный наряд.
Не её тип, но тип, безусловно, достаточно интересный, чтобы дать затянуться паузе, обмену взглядами, прикрытой ладонью ладони, негласно оправдываясь тем, что официант слегка замешкался, располагая на столе между приборов, бокалов, салфеток, блюдо с устрицами и льдом.
Аннетт не стала провожать его взглядом, как и не стала отводить взгляд от лица собеседника. Все-таки на нем до непривычного странно смотрелись эти усы.
- А Вы - большой хитрец, Арчибальд, - Аннетт едва заметно, скорее с одобрением, чем укоризненно покачала головой, - Лет через пять мы с Вами окажемся на тех позициях карьерной лестницы, где будет уже тесновато, а Вы уже сейчас хотите разведать мои таланты. Умно и опасно. Для меня, разумеется.
Она рассмеялась и убрала руку из-под его руки, но, правда, только за тем, чтобы взять в неё ножичек и подрезать у устрицы ножку.

Пять лет, если вдуматься, были сроком достаточно долгим, чтобы слишком многое могло измениться, и точность прогноза, как всегда, предсказуемо и логично, затиралась в перспективе времени. Говоря о том, что они с Арчибальдом будут находиться на тех ступенях, где маловато места для большого числа людей, Аннетт, несмотря на все свои карьеристские замашки, в первую очередь имела в виду все-таки его.
Её уверенность проистекала не из желания польстить (будь это так - она бы высказалась вслух) и отнюдь не ради того, чтобы пококетничать перед самой собой, принижая собственные достоинства. Она просто старалась, да и умела быть объективной.
Её коллега встал на лидирующую позицию в какие-то двадцать пять, при том ни о каких махинациях с его стороны слышно не было, что означало, как минимум, что он способен весьма талантливо их провернуть. Его рост был ровен и планомерен, что свидетельствовало о его закономерности, и, в отличие от её собственного скачка наверх, который опирался и теперь целиком зависел от будущего покровительства мистера Нотта, занятая в итоге позиция была на порядок устойчивее. К тому же, Арчибальд, при всем своем изяществе манер и тонкости запястий все же оставался мужчиной.
Ему не грозила резкая смена планов из-за, допустим, внезапно случившейся влюбленности, беременности, брака, тогда как Аннетт, найди себе достойную партию, не исключала возможности стать домохозяйкой, хотя и с определенными оговорками.
Пока она ела “джерси”, которые были неплохими, даже несмотря на отсутствие у их ножки приятной огуречной свежести тех же жилардо, она думала о том, что мистера Дэвисона разумно оставить у себя, как минимум, в друзьях, что не могло не сказаться на поведении и манерах.
Когда ей кого-то хотелось оставить, минимум, в друзьях, Аннетт делала все, чтобы у собеседника складывалось полное ощущение, что они могут стать чем-то чуть большим. Она отсторожно придерживала раковину кончиками пальцев, “неосторожно” пропускала капельку сока на губы, показно робея стремилась быстрее промакнуть её салфеткой и через приопущенные ресницы смотрела, как у Арчибальда розовеют щеки.
Определенно, они могли бы стать хорошими, полезными друг другу людьми на работе...
Вот только... Они же решили не говорить о ней.
Аннетт даже было интересно, сколько они смогут продержаться, поэтому начатую игру в поддавки и завуалированные комплименты, несмотря на их грузную витиеватость, она поддержала:
- Милосердие?  После того, как Вы украли меня с того скучнейшего бала? Боюсь, это меньшее, чем я могу Вам отплатить.
Она отложила пустой доспех раковины в сторону, промакнула пальцы салфеткой, чуть потеребив её край в мнимой задумчивости перед тем, как вернуть собеседнику пристальный взгляд и очень серьезно, едва ли не с ноткой ревности, спросить:
- Кстати, Вы были там одни?