Хочешь ли ты в сказке остаться,
В мир, где есть боль, не возвращаться?
Знаешь, пока средств таких нет,
Но не забудь этот дивный рассвет!

Больно. Больно дышать. Хочется сделать вдох, но кислорода будто нет. Он не проходит в легкие, сдавленные клеткой рёбер. А перед глазами снова... снова лица, искарёженные, измазанные в крови, кричащие от вывернутых рук, от разодранных мышц. И все бегут, все толкаются, когда каждое прикосновение подобно выстрелу - они пробивают колени, плечи, шею, заставляя падать, зажимать уши руками, в надежде больше не слышать... оглохнуть навсегда от этих криков, стонов, плача.
Ей кажется, что весь мир сузился до того, что по щекам стекают не слёзы, а кровь. Алыми разводами расползается по пальцам, собираясь в рубиновые капли, с оглушительным звуком падающие на безликую плитку коридоров. Растекается лужей под ногами, затягивает, заполняет горло, заставляя захлебываться в бесконечных попытках вдохнуть, закричать, врываться... выжить. Позвать на помощь, которой нет.

Шарлотта недоверчиво открывает глаза, ощущая, как её бьет крупная дрожь и сворачиваясь в клубок, обнимая материнскую прохладную руку в поисках спокойствия, которого нет... Она боится моргать, глядя в стену. Ей кажется, что стоит вновь сомкнуть ресницы - снова вернется кошмар. Нет... не кошмар, воспоминания. Воспоминания о том, как люди умирали, как они цеплялись за её руки в отчаянии, ища помощи, как трясли её за плечи усталые, перепуганные, надломленные коллеги, как в ноги падали родные, не нашедшие своих близких, как за пару часов весь привычный мир рухнул. Разлетелся на тысячу осколков, каждый из которых прошел, подобно пуле, навылет по сердцу и разуму девушки. Они молились. Все молились. Но ответа не было.
Шарлотта помнила лишь стылый холод больничного пола, липкость чужой крови. Она мыла руки, отмокала в ванне, сдирала кожу жесткой мочалкой в попытках избавиться от этого терпкого стального аромата. Не помогало. Каждый раз, закрывая глаза, даже на пару мгновений, её утягивали бесконечные коридоры, палаты, залы....
Ей было невыносимо даже спать, каждый просыпаясь от ощущения, что все вновь вокруг заполонила кровь, боль и страх.... Это чувство стало её вечным спутником. Каждый неосторожный хлопок и скрип двери напоминал об очередном пациенте, об известии о новой смерти, о новом отчаявшемся просителе.... Шарлотта забивалась в угол кровати и повторяла, бесконечно повторяла, что все закончилось, пытаясь убедить в этом себя. Но это не помогало. Она до боли зажмуривалась, затыкала уши руками и пыталась думать о чем-то еще. Не получалось.
Присутствие матери помогало. Только с ней удалось поспать несколько часов, пока её успокаивающе гладили по голове и рассказывали об океанах. Прохладные прикосновения отдавали спокойствием, свободой.... Они баюкали её, как дитя в колыбели, заставляя забыть все горькое и травмирующее, но стоило нимфе хоть на мгновение отстраниться - всё возвращалось. Шарлотта должна была понимать, что это ненормально, но она была не в состоянии убедить даже собственный разум в том, что они в безопасности, не то что думать о чем-то другом.
- Там пришёл мистер Дэвисон, - тихий голос отца из-за двери заставил матушку попытаться встать, ту же натыкаясь на то, что дочь вцепилась в её руку, как утопающий в соломинку, умоляюще глядя в бездонные синие глаза.
- Тише, всё хорошо, - ладонь ласково легла ей на лоб, внушая спокойствие и заставляя улечься обратно на подушку, вскользь проводя по темным растрепанным локонам.
Магическое влияние заставило Шарлотту прикрыть глаза, будучи убаюканной мимолётным чувством защищенности и безопасности, внушенным матерью. И пусть это развеется через несколько минут без поддержки нимфы, этого должно было хватить, чтобы встретить гостя. Первого и единственного за все годы совместной жизни четы Уайт, потому что иначе они не знали, как помочь тому, кто не являлся ни обычным волшебником, ни духом природы, а все известное уже было перепробовано.

Отредактировано Charlotte White (2020-05-31 14:51:13)

Звук открывающейся двери резанул по нервам, заставляя открыть глаза, мигом теряя внушенный магией покой. Чарли.... это милое обращение было таким родным, теплым, домашним, так её называл всего один человек на свете. Самый добрый и сильный, если не считать папы, который для любой девочки был идеалом. Единственный взрослый, который абсолютно всегда понимал, поддерживал, давал какие-нибудь вкусные конфеты на вокзале перед отъездом в Хогвартс и говорил не киснуть. Только вот сейчас от этих воспоминаний вновь захотелось расплакаться.
Шарлотта не стала возражать, когда её подняли на руки и усадили на колени, доверчиво и в инстинктивном жесте поиска поддержки обнимая дядю Чарли за шею, утыкаясь носом ему куда-то в плечо. Меньше всего на свете её сейчас волновали правила приличия и что-то подобное, хотелось почувствовать себя в безопасности в кольце этих безмерно теплых и надежных рук, за которыми можно спрятаться от всего мира. От тех ужасающих воспоминаний, от боли, от страха, от отчаяния, которое назойливым голосом в голове уже твердит, что это никогда не закончится, никогда её не оставит в покое.
Она не знает, как это сказать. Выразить то, что душу разорвало даже на лоскутки и кусочки, а на жалкие ошметки, ниточки, которые уже никак не сшить обратно. Не пришить, как не вернуть те жизни, что оборвалась в ту проклятую ночь. От холодного дыхания смерти в затылок, от ощущения угасающей души, вместе с эмоциями в чужом теле её все еще трясет. Это даже для обычного человека шок - увидеть столько раненных, чудовищно раненных, и мертвых, а тут все это пропустить через себя, переживая раз за разом, как в проклятом круге. Шарлотта шумно вдыхает, неосознанно сминая ткань одеяла, в попытках действительно сконцентрироваться. Рядом с другим эмпатом, не дающим вновь скатиться в невменяемое состояние, это чуть легче. Надо выговориться... надо.... только как? Как описать ту щемящую боль и безграничный ужас?
- Они.... они... - Уайт все же совершенно некрасиво и по-детски всхлипывает, пряча лицо на чужой груди и ощущая, как её снова начинает трясти, - Они... они умерли.
Перед глазами в миг встает взгляд остекленевших детских глаз. Таких же голубых, как у неё самой. Это была ей первая смерть, каленным железом отпечатавшаяся в памяти. Светловолосый, пухлощекий, но... Она помнит, как отчаявшаяся женщина до последнего, будучи перемазанной в своей и чужой крови, не обращая внимание на открытые раны на спине и явно сломанную руку, прижимала уцелевшей к себе детское тельце, не желая его отдавать.... не веря, что он мертв. Шарлотта тогда не устояла на ногах от волны горечи, боли, которая её саму чуть не заставила выть не хуже волка, а сейчас....сейчас выкладывала сквозь слезы. И про крошку-мальчика, и про его мать, и про людей, что поступали и поступали.... Про напуганных детей, которых к ним доставили с вокзала, пусть и целых, но тоже порядком расшатавших общее состояние девушки, накануне такой кровавой трагедии....
Все смешалось и в голове, и в сбивчивых словах... попытках если не отпустить, то хотя бы саму себя убедить, что всё осталось в прошлом, раз она может об этом рассказать. Только вот.... останется ли в прошлом такая бойня? Зачем такое прошлое, которое затягивает тебе удавку на горле, дьявольски шепча на ухо, что в следующий раз среди тел может быть её отец... её школьный друг... коллега...дядя Чарли.... Как остановить слезы от страха пережитого и грядущего?
Она совершенно некрасиво и невоспитанно намочила своим горем чужую рубашку, последние несколько минут уже просто молча всхлипывая. Говорить больше было нечего...Но постепенно режущая боль и отчаяние переходили в тянущую тревогу, тугой пружиной свернувшейся где-то в области груди. Шарлотта даже нашла в себе силы все же чуть отстраниться, опухшими глазами глядя на человека, что так самоотверженно пытался разделить с ней этот кошмар, помочь пережить. Пусть и получалось плохо, но рядом с ним было легче.... Почти как с мамой....
- Обещай не умирать, - внезапно попросила девушка, скорее, не уследив за своими словами и с немой мольбой вглядываясь в чужую радужку. Взрослые люди о таком не просят, понимая, что это глупо в такой ситуации, но сейчас мозг категорически не работал, он хотел только одного - знать, что их не бросят, не оставят одних на произвол. Тем более, таких перепуганных, - Пожалуйста.

Отредактировано Charlotte White (2020-06-04 13:18:49)

Слова о мечте о правнуках такие тёплые.... В них как будто правда можно завернуться, как в одеяло, и никакие печали не найдут. Просто не смогут пробиться через эту невероятно прочную стену любви и оптимизма Чарльза.... Шарлотта всегда таким восхищалась. Восхищалась матерью, которая терпеливо гладила её по голове, целовала в лоб и говорила, что за самой темной ночью наступает самый красивый рассвет. Восхищалась дядей Чарли, так отважно решающим любые проблемы. Порой, особенно в детстве, ей казалось, что стоит ему только грозно посмотреть, как все беды испугаются и убегут. Жаль, что в реальности всё было не так, но сейчас эта детская вера потихоньку выбиралась наружу, давая шаткую, неустойчивую, но хоть какую-то почву под ногами.
Как и нежные руки, бережно гладящие по голове. Баюкающие. Вытаскивающие откуда-то из закоулков мозга и души воспоминания о дурацких семейных посиделках по вечерам, когда папа дул на разбитую коленку, а где-то в гостиной бабушка пекла плюшки. И кота приносили. Дедушки огромный котяра иногда так потешно с ней игрался в детстве, что сейчас это отзывалось тоской в сердце, но светлой. Не той колющей и рвущей изнутри, а мягкой, как печальная колыбельная на ночь, когда знаешь, что с утра все будет хорошо, и никакая бабайка тебя не съест. Вот бы и Пожиратели, и оборотни оказались просто той самой бабайкой, которую можно прогнать весёлым смехом и песнями....
- Главное, что выжил, - эхом повторяет Шарлотта, осторожно пытаясь вытереть остатки слёз со щек и, если честно, не представляя, что её родители бы стали печалиться по такому поводу. Оборотень и оборотень.... лишь бы твой, родной, живой, мыслящий и здоровый, а не рвущий людей на куски в рождественский вечер.
От воспоминаний замутило. Она на секунду зажмурилась, пытаясь отогнать ужасающие картины из прошлого. Нет. Этого больше не будет. Не повториться. Никогда-никогда. Они больше не будут до боли отмывать руки от крови, стоять на ногах сутками, а потом заново учиться дышать. Ни за что. Нельзя этого допустить. Просто нельзя. Что угодно сделать, но никогда больше не видеть, как матери хоронят остатки своих детей, как люди пытаются покончить с собой из-за того, что заразились ликантропией, как малыши ревут над телами родителей. Ни за что на свете. Ничего в этом мире не стоит таких жертв. Нет таких идеалов, за которые стоило бы пролить столько невинной крови. Их просто не существует.
- Научусь, - совершенно по-детски шмыгнув носом, наивно обещает девушка, даже для верности кивая головой, - Обязательно научусь, - ей сейчас почему-то захотелось дать пощечину совсем не бьющимся в истерике, а тем, кто в этих истериках виноват. Подобно шторму, в хрупкой душе на смену боли и подавленности приходил гнев. Психика не могла принять случившегося, сменяя страх на злость, желание разрушить, избавиться от причиняющего дискомфорт фактора. Раскаченный до невозможности кораблик эмоций мотало то в одну, то в другую сторону, и Шарлотта все никак не могла поймать, его чтобы вынуть из этого бурного потока, бегущего, несомненно, в бездну.
- Ты ведь научишь меня? - единственным и знакомым выходом, чтобы забыться, было действие. Осознание того, что ты борешься. Она так училась плавать - сначала воевала со стихией, захлебывалась в ней по самое не могу, а потом...потом пришло это невероятное ощущение единения, когда можешь откинуться, и вода сама тебя держит, ластится и лечит от всех невзгод и бед. Уайт внезапно очень захотелось, чтобы на смену этой боли, отдышке от пережитого, как от того, будто она хлебнула из озера и закашлялась, пришла та самая уверенность, когда чувствуешь себя в безопасности, находишь родство и гармонию.

И все-таки было что-то магическое, чтобы вот так сидеть и чувствовать себя в объятиях куда безопаснее, чем за самыми прочными стенами. Чувствовать, как аккуратно её гладят по голове, а боль остается где-то в груди тянущим комком, но уже не режет изнутри, не заставляет корчиться, выть и не вызывает желания сбежать немедленно. Рядом с матерью она ощущала себя совсем иначе - тоже спокойно и безопасности, частью чего-то большого и оттого сильного, а здесь ей давали под почву под ногами именно какие-то собственные отголоски, ни от кого не зависящие, но почему-то появляющиеся лишь в присутствии Чарльза. Наверное, потому что он тоже такое уже переживал - был маленьким, глупым и впечатлительным, хотя сейчас это было очень сложно представить.
- Ты так делаешь? Строишь острова? - с детским удивлением спросила Шарлотта, пытаясь понять и разгадать секрет той едва уловимой силы и спокойствия. Наверное, она все-таки называлась опыт, но ей очень хотелось верить, что подобное будет доступно и ей самой. Желательно, не через десяток лет, а то точно так недолго с ума сойти. Люди все-таки поразительно непостоянные существа и теперь становилось понятно, почему сестры матери предпочитали держаться от них подальше.
Но слова о Мунго заставили её вновь помрачнеть. Перед глазами мигом встали знакомые коридоры, все еще отдающие привкусом железа на языке. Дышать. Вспомнить что-нибудь хорошее. Например, как они с миссис Патил пили чай с разными сладостями в прошлое Рождество. Это было очень здорово. И еще они с группой потом на каток ходили, и пряников домой купили. Да, точно, пряники были вкусные, такие слегка отдающие корицей и теплом имбиря согревающие изнутри. Думать об этом вкусе, чувствовать играющую на языке корицу и какао, а не кровь от прокушенной губы. У них еще будет много счастливых праздников и просто рабочих будней без всяких оборотней и террористов.
- Если я смогу спасти хоть кого-то, уже стоит остаться, - тихо, но на удивление четко отозвалась Уайт, привыкшая наступать на горло своей боли и страху ради других, ради будущего, это была какая-то неотделимая часть её натуры, как и любовь к воде и мыльным пузырям, - Мне нельзя уходить, я не могу их оставить, - она даже покачала головой, хоть и понимала, что стоит вернуться в холл госпиталя, как на неё снова огромной волной обрушатся воспоминания и страхи, - Если я сейчас всё брошу, то значит и начинала зря - не смогла узнать, как помочь людям таким, как ты и я, легче жить, как понимать других существ и лечить их. Просто надо полежать. Мама говорит, что время всё подлечит и сложно только сначала и если ты совсем один. Но я же не одна. У меня есть ты, и мама с папой. Вы ведь меня не бросите?