Десять дней. Почти десять дней без малого. Пять или семь из них он просто лежал на кровати, добросовестно соприкасаясь с ней всей задней поверхностью тела, содержащей затылок, спину, ягодицы и пятки, и за эти дни возненавидел их все. Он, конечно, проделывал все то, что отличает живое тело от мертвого, но только лежа и исключительно пассивно. Первое, что ему позволили сделать самому - это взять в руки газету. Потому что книга - это намного тяжелее газеты. Даже устав караульной службы тяжелее газеты, а за последние дни Кинг так озверел, что готов был читать не то что устав, а позапрошлогодние рецепты или любовные записки первокурсников Хогвартса…
Газета поведала ему про Декрет. Кинг читал этот разворот снова и снова, пока буквы опять не начали расплываться перед глазами. Потом он ругался. Потом он обсудил это с Эллейн, и словарные запасы обоих здорово пополнились. У него возникло устойчивое ощущение, что на платформу он выходил в одной реальности, а очнулся совсем в другой. К тому времени, когда ему разрешили встать и ходить по коридору, у него скопилось много вопросов, и половину из них он даже перевел с искреннего языка сердца на удобоваримый английский.
О планерке узнал от той же Элли. И, вопреки здравому смыслу, решил не убегать из Мунго, а честно отпроситься. Он же не за преступниками бегать собирается. И даже не отчеты писать. Он только послушает, что скажет глубокоуважаемое, но походу крепко спятившее, начальство и намотает на ус. И даже бить морду никому не станет, аврорату и так досталось…
Его отпустили, выдав ему одежду, корсет и высокий жесткий воротник, в котором его голова очень напоминало яйцо в подставке. Еще выдали на всякий случай порт-ключ в приемный покой и напомнили, что снаружи он, конечно, большой и мощный мужик, но внутри у него такой же тонкий механизм, как у всего живого в этом мире. Чтоб не только в ближайшее время не ловил на себя колонны, но и обнимался с людьми с деликатностью.
Аврорат был почти прежним. Большинство загремевших в Мунго в тот же вечер, что и он, уже выписались и даже получили допуск к работе. Кинг тоже не собирался разлеживаться. Он успел перемолвиться с ребятами перед началом. И даже успел увидеть Марлин. Он тут же вспомнил все эротические сны, что успели ему присниться за последние десять дней, устыдился, раскаялся, решил, что не подойдет к ней на три метра… И, конечно же, подошел. Она была такой грустной. А у него хватило духу только поблагодарить её за кровь, которой она с ним поделилась, а вот пошутить, чтоб поддержать, так и не придумал, как, потому что снова вспомнил, что ему снилось, и покраснел.
Так что началу планерки аврор Шеклболт был очень рад. А потом опять весьма опечалился. Потому что, наверное, так будет по английски правильно звучать “охренел”. Разумеется, глубоко в душе Кинг был очень воспитанным волшебником, и субординации его учили с пеленок. Поэтому даже когда присутствующим позволили задавать вопросы, он не выпалил сразу все, что думал, а начал с церемониального:
-Если позволите, - и - При всем уважении, сэр…
Вот последняя фраза была особенно хороша, потому что после неё можно говорить что угодно, не заботясь о подборе правильных слов.
-Верно ли я понял, что вы допускаете мысль, будто кто-то из нас боится противника или темных заклинаний? Так я уверяю вас, шеф, что это глубоко не соответствует. В этом мире довольно пороков, но практиковать каждый из них, чтоб получше узнать преступника или перестать бояться - не наш метод! Наша задача - бороться с темной магией, а не умножать её.
Кинг говорил своим обычным низким голосом, ничуть его не повышая, но в интонациях проскальзывал негодующий рокот.
-Не стану говорить за всех, мистер Крауч, скажу, чего теперь боюсь я. Что пройдет совсем немного времени, и мы станем отличаться от противника только формой и значком. Что однажды и нам придется скрывать лица под маской. Что воины света превратятся в такое же беспринципное дерьмо, как те, с кем борются. Быть может, еще не поздно откатить назад, а, шеф? По остальным пунктам возражений и вопросов не имею.

Отредактировано Kingsley Shacklebolt (2022-02-20 01:45:58)

[indent] Все это дерьмо, в газетных заголовках обретшее название “декрет Крауча”, не нравилось Ри еще со старта, но погасить тридцатилетнюю инерцию, с которой её тело ежедневно ходило на работу, было не так просто. К тому же, на столе ее ждали знакомые папки, а часть дел, протянувшихся через рубеж между годами, надо было довести если не до финала, то хотя бы до логического запятой, на которой не стыдно передать их дальше. Когда все ломанулись ловить виновных в трагедиях в Хогсмиде и Кингс-Кросс, кто-то должен был провозюкаться и с заурядными кражами, и с бытовыми убийствами и даже с мелочевкой вроде поддельных самогреющихся котлов, которые, вестимо, не грелись.
[indent] Закон есть закон. Перед его оком было что-то, что определялось как пригодное к исполнению, устраивающее всех, никому не доставляющее дискомфорт. Были деяния, лежащие в серой зоне и творимые, опираясь на личную мораль каждого. И было запретное, табуированное, что надлежало пресекать, а при совершении - наказывать исполнителя. В последнем и заключалась работа Ри - ее простая, понятная ей работа. Удобная даже для той старой, наворотившей когда-то и дел, и бед, суки, какой была старший следователь.
[indent] Она мало с кем общалась в принципе, но с первого января, казалось, круг общения сузился и вовсе до ее рабочей группы, а список тем - до “привет, пока, погода, текучка”. Никто, как ей казалось, не хотел если не верить, то комментировать смотревшее на них с газетных листов постановление. Она не хотела тоже - у нее еще оставались мелкие воришки и дефективные котлы, чтобы думать о них, а не о том, кто из коллег при задержании очередного преступника не погнушается крикнуть “круцио”, но Барти решил иначе.
[indent] Этому самолюбивому засранцу, конечно же, надо было разворошить их муравейник, чтобы заставить реагировать на величие собственного замысла, пусть по факту замысел этот был, что обляпанная дерьмом палка, прошедшаяся по их отлаженной системе, чтобы к хренам порушить все ходы и связи. Стоило надеяться, что Барти собой хотя бы гордился, иначе к чему это все? 
[indent] Большую часть его речи Ри просидела с закрытыми глазами - опять не выспалась минувшей ночью, да и холеное лицо руководства помнила достаточно хорошо за столько-то лет знакомства, чтобы не было нужды оценивать выражение на нем. Наверняка, Барти был строг, четок, уверен, застегнут на все свои начищенные пуговицы, ровен подбородком, прям взглядом и готов к сложностям, которые сам же и создал. Несмотря на его объяснения, Ри все также не понимала в упор, что они изменят - те из авроров или хитов, кто хотел быть жесток с задержанными, и так мог с ними быть. Переломанные от ictus кости страдания могли причинить не меньшие, чем пыточное заклятье, но хотя бы разбираясь потом с трупом, от которого разило черной магией за километр, можно было с большей уверенностью сказать свой или чужой это сделал, а проверка палочки на десять крайних заклинаний, имейся среди них запретные, делала бы их ряды чище и стройнее, позволяя куда быстрее отлавливать потенциальных предателей. Не говоря уже о том, что непростиловка на то непростиловкой и была, чтобы не проходить для души бесследно. И ладно бы сам Барти, или Урхарт, или Грюм - старые и стреляные воробьи,  с окрепшими нервами и стальным стержнем внутри, но вся эта ежегодно залетающая к ним на благородных порывах прямиком из школы молодежь?
[indent] Ты не заставляешь их поступать так, но брось, Барти, для безмозглых желторотиков это будет приключение в духе “притащить огневиски на выпусконой”. Им же лишь бы перед собой да перед друг другом померяться, чьи яйца больше. Ты об этом думал, Барти?
[indent] Ри медленно открыла глаза и зевнула, когда начались вопросы. Предсказуемые, в сущности, и бесполезные, конечно. Понятно было, что их упрямое и не склонное сомневаться в собственной правоте руководство уже не отворотить от намеченного. Он ведь точно для себя решил, что все их проблемы с эффективностью точно решатся, раздай он им оружие, как ему казалось, помощнее, да разреши палить без предупредительных. Он ведь слишком слизеринец, чтобы признать себя неправым, хотя колдомедиков к пыткам, конечно же, допустить будет готов.
[indent] Ебаный гуманизм, как он есть.
[indent] Ри зевнула еще раз, промакнула краем пальца проступившую от зевка слезинку, шмыгнула носом. Внезапно почувствовала себя действительно старой. Их муравейник, даже разворошенный дерьмовой палкой Барти Крауча, конечно же бы перестроился и парадигма “свои-чужие” смогла бы трансформироваться так или иначе, и гондоны остались бы гондонами, а люди - людьми, но ближайший хаос и путаница, чье приближение она чувствовала, все эти паузы в разговорах, похвальба, боязнь признаться, переломанные души, нервы, жизни мелюзги и не только ей внезапно показались не по силам.
[indent] Ри точно знала также, что всех тех мудаков, которые творили бесчинства в последнее время, тоже поймают рано или поздно - даже самые изворотливые преступники на ее практике когда-то начинали ошибаться и на том всегда попадались. Знала она и что в тот момент Барти, если достаточно просидит жопой на своем кресле, сможет гордо заявлять, что всему этому поспособствовала его “гениальная” идея. Не исключалось также, что он будет прав.
[indent] Просто сама Ри знала, что никогда не сможет произнести ни одну из трех запретных формул, что поленится потом отвечать кому-то менее принципиальному на вопрос “почему”, а еще что не сможет долго терпеть таких пламенеющих сердцем, как Кингсли, или таких старающихся сгладить углы, как Дафна.
[indent] Ей внезапно стало все глубоко, проникновенно противно, и медленно двинувшись вперед, она нащупала значок в кармане мантии. Стесанный по краям, с царапинами на корпусе и потускневший со временем, он шлепнулся под ноги Барти. Ри не стала провожать его взглядом.
[indent] Теперь бывшему начальству она тоже уделила едва ли больше секунды внимания, равно как и теперь бывшим коллегам в зале, кроме разве что Урхарта, взглянув на которого, она чуть дернула плечами, - как-никак они с ним учились вместе, наверно, стоило что-то такое сделать.
[indent] Дверь за ней закрылась тихо, без драм. Оставалось убрать рабочее место.