Итак, после встречи с Дамблдором стало очевидно, что разговора с Амелией не миновать. А если не миновать разговора, то не обойтись и без объяснений, причём Эдгару, как и любому в семье Боунсов, было прекрасно известно, насколько целеустремлённой и дотошной может становиться его сестрёнка в попытках докопаться до сути. Более того, Ми уже пару раз пыталась приклеиться к нему с расспросами, и до сих пор Эдгара спасало только отсутствие точки опоры в беспокойстве Амелии: она замечала, что он не в порядке, что-то чувствовала по-сестрински, но никак не могла зацепиться за причину — в противном случае ему наверняка не удалось бы увильнуть от допроса с пристрастием даже под предлогом, что вся семья собралась и только их и ждёт за столом, или что его срочно вызывают на службу, потому что там приключилось очередное ЧП.

На протяжении нескольких месяцев Эдгар с тревогой думал о том, как ввести сестру в курс дела, не говоря ей лишнего, но в итоге лишь раз за разом откладывал этот сложный разговор — вплоть до сегодняшнего дня, когда перенести его снова стало уже решительно невозможно. Неприятно было и то, что, как подозревал Эдгар, даже выслушав его, Амелия всё равно почти наверняка не прислушается к необходимости скрыться на время в безопасном месте и пошлёт его ко всем хвосторогам с такой «заботой». И будет, разумеется, отчасти права. Но лучше бы она всё-таки проявила благоразумие!

На этом моменте Эдгар сталкивался с почти неразрешимой дилеммой. Чтобы ясно и доходчиво обозначить масштабы проблемы, он должен был рассказать Амелии всё без утайки — но он не мог рассказать ей всего. С одной стороны, было бы безответственно для старшего брата перекладывать часть своей ноши на плечи любимой сестрёнки. С другой стороны, он просто не мог на это решиться. Эдгар не сказал всего Эльзе, хотя она-то, конечно, могла догадываться, какая чёрная туча над ним довлеет. Но Ми была не такой, как Эль, и сложно было предсказать, как она отреагирует, если хотя бы намекнуть ей на то, что он сделал. Эдгар предпочитал обойтись без лишних подробностей. Получится ли это — уже другой вопрос. Он намеревался постараться. В конце концов, на долю Амелии и без того достанется немало откровений для одного вечера. Может быть, до деталей дело не дойдёт.

Однако встретиться им, в любом случае, следовало с глазу на глаз — там, где их никто не увидит и никто не подслушает. Поэтому, вернувшись из сквера в Сохо после беседы с директором, Эдгар министерской почтой отправил сестре короткую записку: «Надо поговорить. После работы, у тебя». Лучше бы, конечно, сделать это, не дожидаясь вечера, но Эдгар не мог себе представить, как будет объяснять Амелии посреди министерского кафетерия, что по дурости связался с пожирателями смерти, а потом стал за ними шпионить, и теперь они хотят убить его и, возможно, всю его семью. Или, может быть, не хотят, но риск есть. Какой-нибудь маггловский парк для таких откровений тоже подходил не слишком хорошо: разговор грозил стать чересчур эмоциональным, а привлекать к себе внимание посторонних им точно было не с руки.

В итоге вечером, когда стрелка часов с именем Амелии переместилась на отметку «дома», Эдгар отложил все дела, клятвенно заверил миссис Медоуз, с которой столкнулся в коридоре, что завтра утром явится пораньше и непременно сдаст все отчёты вовремя, после чего метнулся в проверенную лавку, чтобы прихватить что-нибудь к чаю и не приходить в гости совсем уж с пустыми руками, и через несколько минут был уже у сестры. Всё-таки, порт-ключи — чрезвычайно удобное изобретение магического сообщества.

— Привет, Ми, — сказал Эдгар, мимоходом озираясь по сторонам и непроизвольно отмечая, что с его последнего появления здесь ничего особенно не изменилось, а потом, когда она подошла, приобнял сестру и чмокнул её в щёку. — Как ты? Что нового на работе?

Эдгар тут же прикусил язык, потому что дежурные контрольные вопросы едва ли были тем, с чего следовало начинать этот разговор. Но ему так хотелось оттянуть неприятную неизбежность, что он готов был искать убежища даже в банальностях повседневной жизни.

— Поскольку я напросился в гости без приглашения, то на всякий случай прихватил с собой это, — Эдгар протянул Амелии бумажный свёрток с ещё тёплой выпечкой, аромат которой просачивался наружу даже сквозь упаковку. Правда, в том, что сегодня им светят уютные — и, главное, мирные — семейные посиделки за ужином, у него имелись большие сомнения.

В последнее время, глядя на Амелию, Эдгар не всегда понимал, чего ему от неё ждать — от любимой младшей сестрёнки, которую знал с рождения. Причин тому было ровно две: он и она. Амелия — в силу склада характера и занимаемой должности. Сам Эдгар — оттого что впутался в скверную историю, обладавшую потенциалом создать острый конфликт интересов между родственными чувствами и служебным долгом. Усложнять сестрёнке жизнь Эдгар вовсе не стремился, поэтому до сих пор в свои проблемы её не посвящал. А теперь эти проблемы приобрели такие грандиозные масштабы, что молчать дольше было попросту нельзя.

— Прости, что лишил тебя возможности погрузиться в пучины трудоголизма и сверхурочной работы, но это правда важно, — извинился Эдгар, наблюдая за тем, как Амелия заваривает чай — чёткими, деловитыми, строгими движениями, в которых не было ничего лишнего. Она даже на кухне выглядела прокурором, и сейчас это несколько сбивало с толку: что если она воспримет его слова скорее как судебный обвинитель, чем как сестра? Впрочем, это ничего не меняло. Ми была в опасности из-за него, и Эдгар обязан был её предупредить.

— Сейчас я скажу тебе кое-что… только не трогай пока чайник, пожалуйста. Потому что сначала ты захочешь меня убить, потом — сдать в Азкабан, а потом, поскольку оба варианта вряд ли осуществимы на практике сию секунду, запустить в меня чем-нибудь тяжёлым. И мне бы очень не хотелось, чтобы это был чайник, полный кипятка. Ага?

Эдгар начал издалека, хоть и знал, что Амелия такой подход не одобрит. Но должен же он был подготовить её морально? Или, по крайней мере, морально подготовиться сам. Отчасти по той же причине он взял небольшую паузу, прежде чем продолжить, и поискал глазами, куда бы приткнуться. На маленькой холостяцкой кухоньке Амелии (и неважно, что так обычно говорят о мужских берлогах — в данном случае это также было по-своему уместно) они вдвоём, хотя и помещались вполне свободно, по ощущениям Эдгара, будто бы заполняли собой всё доступное пространство. В их семье вообще никто не жаловался на маленький рост, но здесь дело было в чём-то другом — и, если бы у Эдгара было время на самоанализ, он, вероятно, пришёл бы к выводу, что мнимая теснота поселилась исключительно у него в голове — от осознания, что отступать некуда, и неприятную правду всё-таки придётся вытащить на поверхность, причём безотлагательно. Ему было страшно и смотреть на сестру, и отвести от неё взгляд, чтобы не пропустить первую реакцию — возможно, самую важную.

— В общем… — не придумав ничего лучше, Эдгар почти машинально провёл ладонью по подоконнику и приткнулся к нему спиной к окну, для верности уцепившись за край рукой, как утопающий, хватающийся за соломинку. Сейчас или никогда — и чем быстрее, тем лучше. — Я — Пожиратель Смерти. Но не совсем. На самом деле, нет. То есть, да, но не как другие… Мерлин, это хуже, чем в суде!

Эдгар не мог даже вспомнить, когда в последний раз говорил так путано и бессвязно. Приходилось признать: присутствие Амелии оказывало на него совершенно особенное воздействие. Вот что значит прокурор в семье.

Чайник с кипятком в него не полетел, и, наверное, это уже следовало считать достижением. Выдержке Амелии можно было только позавидовать: она поторопила его всего один раз и даже практически не изменилась в лице, когда Эдгар вывалил на неё сумбурное, но оттого не менее сенсационное заявление. Но потом сестрёнка заговорила, и по её прохладно-напряжённому, требовательному тону профессионального судебного обвинителя Эдгар понял, что его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Просто Амелия умела собираться в критической ситуации, как и он сам. Только критических ситуаций в его жизни в последнее время стало слишком много — хоть ковшом черпай.

— Ты права, в Визенгамоте у меня не было бы шансов, — проникнувшись сочувствием к сестрёнке, покорно согласился Эдгар. Повисшая в воздухе надежда, что с Амелией шансы всё-таки есть, так и осталась невысказанной.

— Мелс, я влип по уши, — признался Эдгар и провёл рукой по волосам — эта секундная заминка была нужна ему, чтобы собраться с мыслями и доложить обстановку более или менее чётко, ясно и лаконично, как это и требовалось в нынешней ситуации.

— Если совсем коротко, я вошёл в контакт с Пожирателями Смерти, уже давно. Потом случилось Кровавое Рождество, это меня потрясло и обескуражило. Я думал, как от них отделаться, но поговорил с Элфиасом Дожем, и он дал понять, что есть другой вариант. Постепенно я узнал, что они с профессором Дамблдором собрали подпольную группу единомышленников, чтобы дать отпор Тёмному Лорду, потому что Министерство, как ты сама видишь, не справляется.

Неприятный разговор нервировал и давал импульс к неконтролируемым перемещениям в пространстве, поддавшись которому, Эдгар отлепился от подоконника, сделал шаг, с запозданием осознал бессмысленность этого манёвра и с тяжёлым вздохом опустился на кухонный табурет. Оттуда он снова посмотрел на Амелию, на этот раз снизу вверх.

— Ну, а я стал их агентом на тёмной стороне, — резюмировал Эдгар. — Так что да, сестрёнка: твой брат — Пожиратель Смерти. Поверь, я этим не горжусь. Всё это далось мне очень непросто. Но у меня получалось.

«До недавнего времени», — с назойливой дотошностью прибавил внутренний голос, дать которому волю Эдгар пока был не готов. Амелия — умная девочка, она в состоянии сама сложить два и два и сделать выводы.

— В целом, всё складывалось неплохо. Мне удалось войти в «круг доверия», Тёмный Лорд лично принял меня. …Но он ненормальный, Ми, — Эдгар всё-таки сбился с курса прямого, как полёт стрелы, повествования: продолжительное напряжение моральных сил утомительно, а по-настоящему отдохнуть от самого себя у него в этом месяце получалось только под воздействием эмпатических чар начальницы — лучше, чем ничего, но это была лишь капля в море бушующих вокруг бедствий. — Они все — страшные люди, но их «Милорд», помимо всего прочего, будто начисто лишён человеческих эмоций, и это пугает. Он ни перед чем не остановится. А я перешёл ему дорогу.

Наверное, если бы в тот день, на который выпало неудавшееся похищение доктора Чана, решения не приходилось бы принимать так быстро, его раскрытия можно было бы избежать. К сожалению, на тот момент никто не посчитал угрозу основательной — и, говоря откровенно, эта мысль не давала Эдгару покоя с тех самых пор, как впервые пришла ему в голову — но это точно была не та тема, которую следовало обсуждать с Амелией. Он вообще ни с кем не мог об этом поговорить — отчасти потому, что не считал себя вправе жаловаться. Они направили его тогда, они помогали сейчас — поэтому все сомнения Эдгару оставалось переживать внутри себя, и лучше всего было не думать об этом вовсе. Если бы он только мог забыть.

Лёд треснул, река вскрылась, и поток, укрытый огромными, толстыми льдинами, мощно и губительно двинулся вперёд — такая картина на миг сложилась в сознании Эдгара, когда он попытался представить их разговор со стороны. Ледоход жёстких вопросов, по его ощущениям, двигался на него, не оставляя никакой возможности увернуться. Ему светило только лобовое столкновение, тяжесть ледяных глыб правды и погружение под воду, в холодные мрачные пучины безнадёжности. Сейчас, под лавиной вопросов Амелии, Эдгар начинал чувствовать, что не выплывет. Он сам загнал себя в западню, из которой не выбраться, — некого винить. Но до чего мучительно уходить с головой в темноту под давящие ледяные толщи воды…

Эдгар молча сглотнул ставший поперёк горла ком. Он мог бы сказать себе, что молчит, чтобы дать сестрёнке выговориться, потому что напор Амелии и её резкая ирония яснее ясного свидетельствовали о том, как плохо он ей сделал своими непрошеными откровениями. Но по правде, Эдгар просто не мог выдавить из себя ни слова, потому что ему приходилось в сто раз хуже, — не говоря уже о том, что у него над душой довлели вещи, рассказать о которых Амелии он не сможет никогда.

Но он всё ещё оставался старшим братом и должен был найти в себе силы, чтобы взять ситуацию в свои руки и дать сестрёнке простой и понятный ответ на главный вопрос — как быть дальше. Амелию, однако, интересовало не только это.

— Послушай, я сам знаю очень немногих. Меня официально никому не представляли, из соображений безопасности, но даже те, кого я знаю… Мелс, это не моя тайна, и я не уверен, что имею право называть имена.

Особенно после того как Амелия дала понять, что считает их подпольную группировку «шайкой». Организация, разумеется, не могла считаться законной. Но ведь они не какие-нибудь бандиты — они стараются помешать распространению настоящего зла. Вот только его сестра больше привыкла мыслить в рамках категории законности, а это, как ни парадоксально, ставило обе партии по одну сторону.

— Кроме того, не хочу, чтобы ты поняла меня превратно, поэтому поясню: мы пытаемся сделать так, чтобы никто не умирал; защищать людей, а не нападать на них.

Только правда ли это? Да, правда: они в самом деле пытаются. Но что сказала бы на это Роуэн Росс? Одно воспоминание об этой женщине сжало внутренности Эдгара жгучим спазмом, эти мысли нужно было гнать от себя, он уже знал всю процедуру слишком хорошо, потому что проходил через неё столько раз. Стоит только упустить момент, и контроль будет потерян. Нельзя, ни в коем случае нельзя было допускать этого сейчас.

Укол Амелии о его пожирательских связях — о да, сестрёнка сразу всё просекла — должен был стать болезненным, но он поблёк на фоне безжизненно бледного лица миссис Росс, стоявшего у него перед глазами. Эдгар сделал вдох и выдох, сосредоточился на дыхании: его работа всегда была связана с самодисциплиной, он умеет держать себя в руках, и сейчас это снова оказалось как нельзя более кстати.

— Нет, — тихо ответил он. — Я так не думал. Но в мире нет абсолютного добра и абсолютного зла, и когда-то их позиция казалась мне приемлемой. Я ошибся в измерениях. Неверно оценил масштабы. Но я понял свою ошибку и сошёл с этого пути.

Встав на другой, ещё более опасный и тернистый. Впрочем, сейчас речь шла не об этом — и тут Эдгар был искренне благодарен Амелии за ту рациональность, которая позволяла ей отбросить эмоции и в первую очередь заняться поиском решения проблемы, оставив всю рефлексию на потом.

— Пожиратели Смерти знают, что я предал их, поэтому они открыли на меня охоту. Но хуже то, что Тёмный Лорд превосходно находит у других слабые места. Он непременно захочет сделать мне больно, а значит, попытается причинить вред моей семье. Поэтому Эль и дети сегодня же отправятся в укрытие, которое им предоставляет Дамблдор, и я не буду знать, где они находятся. Это временная мера, но это действительно необходимо.

О чём Эдгар не сказал сразу, так это о том, что сроки действия этой «меры» вполне чётко очерчивались неминуемым нападением Пожирателей Смерти и схваткой с противодействующей стороной. Как-то неловко было сообщать Амелии, что он согласился выступить в качестве наживки. Впрочем, можно подумать, у него был выбор.

— Итана я уговорю пойти с ними. Но ты — тоже семья.

Хлёсткие слова Амелии падали, как удары плети, — если не считать того, что причиняли в разы больше боли, потому что били не по плоти, а по открытой ране в душе Эдгара. Она была по-своему права — как представитель закона и порядка и как одна из множества граждан магической Британии, имеющих представление о происходящем в стране в целом и не нуждающихся в деталях для осуждения. В принципе, это было справедливо. Но от этого не становилось менее больно. Удары от близких людей всегда максимально чувствительны, потому что к ним человек особенно уязвим. Его сестра, как её понял Эдгар, незамедлительно и безоговорочно записала его в преступники, независимо от того, что он сделал или не сделал, какими мотивами руководствовался и к какой стороне причислял себя сам. В масштабах абсолютных величин всё было верно. Именно так всё будет и в суде, если до него когда-нибудь дойдёт. Эдгар знал это сам, знал, что так будет, — но оказалось, что предвидеть такое развитие событий и столкнуться с ним в реальности — далеко не одно и то же.

Кровь отхлынула у него от лица, губы плотно сжались и побелели, и Эдгар непроизвольно стиснул зубы, борясь с ещё неведомыми реакциями организма. Боль в груди ощущалась по-настоящему — она была физической, не надуманной, не банальной метафорой; она была реальной, хотя зияющая рана оставалась невидимой.

— По крайней мере, одного я спас, — глухо, хриплым и чужим голосом произнёс Эдгар. Затем он поднялся, отошёл к окну и остановился возле него спиной к Амелии. Он не видел ровным счётом ничего, мир снаружи не существовал, в то время как мир внутри этой маленькой кухни был огромен и невыносимо обременителен. Снова заговорить Эдгар смог не сразу.

— Я не оправдываюсь, сестрёнка, — тихо, но уже совершенно отчётливо сказал он, продолжая невидящим взглядом смотреть сквозь оконное стекло. — Я виноват, и эту чашу я выпью до дна. Но это моё дело. Что бы ты ни решила сделать и как бы ни относилась ко мне теперь, я всё пойму и приму. Просто хотел, чтобы ты знала.

Слова, такие простые и прямые, но бесконечно важные, давались Эдгару тяжело, и после нескольких фраз ему пришлось снова сделать паузу, чтобы заставить себя дышать ровнее и не позволить голосу сбиться, не дать связкам просесть под воздействием эмоций.

— Правильно ли я понимаю, что уговорить тебя переждать пару дней в безопасности у меня нет шансов? — почти зеркально вопросу сестры поинтересовался Эдгар минуту спустя. Он даже нашёл в себе силы обернуться через плечо и выдавить некое подобие усмешки, щедро приправленной соусом самоиронии. — Я особо и не надеялся, но хотя бы… будь осторожнее, ладно?

Он снова отвернулся — не мог смотреть на Амелию, не выдерживал её взгляда. Он никогда никому не желал зла, но в итоге всех подвёл и стал источником серьёзных неприятностей для своих близких, хотя лишь один раз принёс в мир настоящее безоговорочное зло — но одного раза было более чем достаточно, чтобы запятнать себя навсегда, и Эдгар не испытывал надежды на искупление. Однако это не означало, что он не жаждал его всей душой.

— Прятаться я не стану. Они всё равно меня найдут. Но я не буду один, поэтому…

Эдгар хотел сказать «не беспокойся», но задумался о том, станет ли Амелия в самом деле переживать за него после того, что он ей только что рассказал, и уместно ли с его стороны разбрасываться такими словами. Однако обернуться к сестре ему всё-таки пришлось.

— Прости, Мел. Наверное, мне не стоило приходить. Если хочешь… — Эдгар запнулся. Отмотать время назад и отменить его визит сюда было нельзя, но всегда можно стереть несколько минут воспоминаний. Амелия не хуже других знала, что её старший брат возглавляет штаб-квартиру обливиаторов в Министерстве, поэтому могла догадаться, что он имел в виду и без всякого продолжения. Но лучше бы не догадывалась: Эдгар вдруг подумал, какое возмущение могло спровоцировать его предложение, и прикусил язык. Оставалось только нахмуриться и исподлобья бросить на Амелию полный раскаяния взгляд в ожидании вердикта.

По Амелии всегда было непросто понять, насколько она переживает. Эдгару порой казалось, что эта черта присутствовала в ней с самого детства — внутренняя необходимость держать удар, не показывать эмоций, не проявлять слабости. Работа в Визенгамоте, которую она себе выбрала впоследствии, наверняка была и оставалась для его сестры вызовом — двигаться по пути наименьшего сопротивления было не в духе Амелии — и Эдгар считал, что этот род деятельности подходит ей, при всей его напряжённости. Но он был её братом и знал её всю жизнь, а потому понимал, что внешняя холодность и иногда колючие ответы — не сущность Амелии, а только щит, который она выставляет между собой и враждебным внешним миром. Правда, ко внешнему миру Эдгар себя не относил, но они давно выросли и стали самостоятельными людьми с собственными взглядами на жизнь, которые имели полное право не совпадать.

Как бы там ни было, когда Амелия призналась, что не спит ночами, если узнаёт о новых жертвах пожирательских акций, Эдгар ей поверил — и грустно усмехнулся в ответ.

— Везёт, — удивительно, он ещё мог пытаться шутить. — Я толком не сплю уже больше месяца.

С того самого майского вечера, как он побывал «в гостях» у Роуэн Росс и пустил под откос две жизни, свою и чужую. Тот факт, что он был в этом деле лишь исполнителем приказов и указаний, в редком единодушии поступивших сразу с двух сторон, ничуть не оправдывал Эдгара перед самим собой, но он до сих пор не мог понять, как такое вообще могло случиться. Почему одни захотели смерти этой женщины, а другие допустили её, почему он сам не воспротивился этому, хотя и знал, что это неправильно, что цель не может оправдывать средства и никакого «меньшего зла» не существует в природе. Смерть — это смерть, и убийство — это убийство, никакие благие намерения этого не отменяют. Мысли об этом с того самого вечера затягивали Эдгара в чёрную дыру, и на плаву его удерживали только обязательства перед другими людьми, которые отчего-то всё ещё верили и надеялись на него.

— Мелс, ты же знаешь меня, я не злодей. Всего один раз я поднял руку на другого человека и не сделаю этого больше никогда, потому что это разрывает меня изнутри, и я не уверен, смогу ли когда-нибудь это пережить. Не стану утверждать, что я всё тот же Эдгар, которым ты знала меня всю жизнь, это не так. Но как бы я хотел снова стать прежним.

Ему волей-неволей пришлось остановиться: спазм сковал горло, жгучая волна чего-то огромного и могучего, неподвластного ему, заворочалась в груди, стремительно поднимаясь, словно цунами, и обрушилась на него, накрывая с головой. Эдгар почувствовал, что тонет, захлёбывается в ней. Он обессиленно опустился на табурет, сгорбился, уперевшись локтями в колени, и уронил лицо в ладони. Ему не хотелось, чтобы Ми видела его таким, но он бесконечно устал. Каждый день ходить, двигаться, разговаривать, заниматься делами и будничными ритуалами, продолжать функционировать, как будто всё нормально, как будто ничего не произошло — как оказалось, это требовало колоссального напряжения сил, и сейчас подавляемые эмоции были как никогда близки к тому, чтобы прорвать плотину.

Пауза вышла долгой: чтобы вернуть себе самообладание, потребовалось время. Эдгар понятия не имел, сколько его прошло, когда он снова сумел посмотреть на сестру.

— Через пару дней они придут за мной. Мы дадим им бой, всякое может случиться. Я планирую выжить, не волнуйся. Но, сказать по правде, сомневаюсь, что это лучший вариант.

Потому что если его убьют, всё действительно закончится. И его семья снова будет вне опасности. Это же хорошо?

— Не знаю, — устало выдохнул Эдгар. — Не могу даже представить, как бы я теперь относился ко мне на твоём месте. Если ты решишь… если захочешь, моё предложение остаётся в силе. Тебе не обязательно во всём этом участвовать.

Говорить об этом Амелии было бессмысленно, но он всё же должен был сказать, — особенно теперь, когда сестрёнка произнесла слова, перечёркивавшие все болезненные и гнетущие высказывания, сделанные на волне первой реакции.

— Спасибо, — негромко сказал Эдгар и снова поднялся с места. — Прости меня, Мел.

Он сделал неуверенный шаг навстречу, чтобы обнять сестру, если она ему это позволит, жалея в тот миг только о том, что не может полноценно уткнуться носом ей в плечо.