Пресвитерианство отрицает необходимость
участия духовенства в вопросе спасения.

pater noster qui es in caelis
отец наш на небесах

[indent] Вера Роберта Макгонагалла была прямой, как всякий его разговор с прихожанами церкви, и твёрдой, как ладонь, которую он клал на Библию, начиная проповедь.
[indent] Он нёс людям простую веру и несложную истину. Для спасения человеку не нужен человек, только вера. Для преодоления человеку не нужен человек, только вера. Всё в жизни предузнано и предопределено, ведь на то и сказано, что в «книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было».
[indent] Верьте, узрите Бога, и так спасётесь.

sanctificetur nomen tuum
да святится имя Твоё

[indent] Бог нужен был Макгроу и Доусонам, Мюрреям и Хэмилтонам, Смитам и Питерсам, всем вокруг, насколько хватало глаз и воображения, потому что Бог приносил утешение – у Бога были ответы на все вопросы, и, хоть Бог и не спешил делиться с паствой Роберта Макгонагалла своими планами, пастор знал, что предопределённость жизни успокаивает мятежные души.
[indent] - Крепитесь, дитя, и верьте, - сказал Роберт Розе Макгроу и её мужу, когда они принесли ему весть, которую Роберт уже знал и сам – младенец не выжил. Крепитесь и верьте. Крепитесь и верьте. Крепитесь и верьте. Он столько раз провожал своих прихожан в последний путь, столько раз произносил эти слова, столько раз дарил утешение тем, о чём сам знал не больше, чем любой житель Кейтнесса, что в конце концов с удивлением обнаружил, что к божьему промыслу, уложившему двенадцать женщин в двенадцать вязов, он оказался не готов.
[indent] Легко было просить не роптать и искать в Нём силы и утешения, когда речь шла об одном драгоценном ребёнке – на ту светлую душу Господь, видимо, имел какие-то планы, раз прибрал её к себе так скоро. Легко было просить отпустить и молиться за седовласых старцев, что умерли в своих постелях или на больничных койках. Легко было утешать плачущих женщин и говорить о заблудших мужьях. Легко наставлять заблудших мужей. Легко призывать к добродетели и великодушию всепрощения. Легко было говорить о чужих грехах, брать чужую руку и вести к пути истинному столько, сколько требовалось.
[indent] Тяжело было носить в своём сердце грех. Грех, что лежал на душе как камень за пазухой, который Роберт Макгонагалл как будто вот-вот собирался бросить прямиком в небо и докинуть его до самого Бога.

adveniat regnum tuum
да приидет Царствие Твоё

[indent] Задним числом очень хотелось видеть в произошедшем хоть сколько-нибудь значимый отпечаток руки Бога, – знак, предощущение дурного, да хоть бы даже и тягостное чувство, что всегда возникало после потери, казавшейся напрасной, – но никакого отпечатка не было. Не прошёл дождь, не почуяла ничего ставшая на старости слишком истовой праведницей старуха Макгроу, не разверзлись небеса, и даже заметка в местной газете о том, что власти собираются вырубать старую вязовую аллею, прошла незамеченной. Да и когда работы всё-таки начались, ранним утром в понедельник, казалось, что если кого и нужно жалеть, то деревья – двенадцать могучих вязов, ничем не заслуживших божьей кары.
[indent] Роберт Макгонагалл отлично помнил эти вязы – в них не было ничего особенного, кроме того, что в маленьком, плотно набитом местечке вроде Кейтнесса, вязовая аллея, как и любая другая на её месте, была полна общих, личных и многовековых воспоминаний. Кто-то гулял по ней с маленькими детьми, кто-то играл в прятки с подросшими внуками, кто-то впервые поцеловал девчонку из параллельного класса, кто-то доверял вязам подростковые ссоры с родителями, кто-то шагами выкладывал на аллее историю своего многолетнего одиночества, кто-то летним вечером запивал дешёвым вином развод… Поживи здесь пару десятилетий, и наберёшь об этой вязовой аллее столько историй, что в руках не унести, и наживёшь собственных, оглянуться не успеешь.
[indent] Поэтому расставаться с двенадцатью вязами, конечно же, было жаль. Но не настолько, чтобы устраивать никому не нужный бунт, – о вязах, может, и скорбели, но без особого фанатизма. В этих краях люди редко перебирали за края чувств, какими бы те чувства ни были.
[indent] А потом оказалось, что двенадцать вязов были не просто аллеей чужих воспоминаний. Они были кладбищем. И Роберт хотел бы испытать по этому поводу нечто большее, чем обыкновенное беспокойство. Беспокойство, которое, как ему казалось, предшествовало какому-то страшному разоблачению – разоблачению греха, что он носил за пазухой, как камень, который вот-вот собирался достать и докинуть до самого Бога.

panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie
хлеб наш насущный подавай нам на каждый день

[indent] Минерва появилась из приоткрывшейся двери церкви, скользнув в её тень, как солнечный лучик в погожий день.
[indent] - … крепитесь, - по привычке сказал Роберт, сжимая сухую, решительную ладонь миссис Хэмилтон.
[indent] - Это же ужасно, ваше преподобие… это так ужасно… - пробормотала женщина в ответ, не заметив, как взгляд священнослужителя скользнул куда-то за её плечо, и туда же немедленно скользнули и его мысли, и потому продолжая, как ни в чём ни бывало, разве что понизив голос, словно Бог мог их услышать, - говорят, там совсем уже скелеты… Двенадцать скелетов… Не могу себе представить, какие это были мучения… Или… ваше преподобие, говорят… может быть… я не люблю собирать сплетни, вы же знаете… но что если это были ведьмы?
[indent] «Ведьмы» миссис Хэмилтон произнесла почти одними губами, украдкой обернувшись по сторонам, как будто из теней по углам на неё могла напрыгнуть божья кара. Роберт нахмурился и покачал головой.
[indent] - Нет, это не ведьмы, - мягко сказал он. – По крайней мере, пока мы не будем знать обратного со всей определённостью, не будем осквернять память умерших предположениями.
[indent] Миссис Хэмилтон согласно закивала. Каблуки Минервы гулко застучали в опустевшей церкви, и миссис Хэмилтон обернулась на звук, тут же убирая с предплечья Роберта свою руку, застигнутая врасплох.
[indent] - Минерва, девочка моя… Так ужасно, так ужасно, - всхлипнув, проговорила в очередной раз миссис Хэмилтон и, ободряюще сжав плечо Минервы и поблагодарив Роберта, вышла из церкви.
[indent] Может быть, это и были ведьмы. Потому что ведьмы были. Роберт знал это гораздо лучше, чем хотел. Он знал, как они живут, эти ведьмы. Чем они живут. Где они живут. Он жил с ними. Он любил их. Он воспитывал их. И для него они никогда не были ведьмами, потому что полюбил он раньше, чем узнал, а полюбив, так и не сумел отказаться. Такая любовь, возможно, и была грехом, который он камнем носил на сердце, но если Бог создал такую любовь и создал ведьм, значит, таков и был Его замысел – Его неисповедимые пути.
[indent] - Нелёгкий, - устало улыбнулся Роберт и обнял дочь, крепко обнимая её, прижимая к себе так, словно они расставались на годы, или словно в одной из обезображенных разложением женщин Роберт успел угадать знакомые черты. На самом деле, Роберт вдруг понял, всё ещё обезоруженный божьим промыслом, что недостаточно часто говорил Минерве, что любит её и волнуется за неё, живущую в мире, так не похожем на его собственный.
[indent] - Я рад, что ты приехала. Уже слышала про вязовую аллею?

et dimitte nobis debita nostra sicut et nos dimittimus debitoribus nostris
и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему

[indent] Вера Роберта Макгонагалла была прямой и твёрдой. Бог приносил ему утешение – уже очень давно не потому, что у Бога были ответы на все вопросы. И отнюдь не потому, что Бог отличался какой-то особенной справедливостью или был хорош в воздаянии каждому по его заслугам. Вера Роберта Макгонагалла стала прямой и твёрдой в тот день, когда он, войдя в свою церковь и заглянув в глаза своей пастве, вдруг нашёл для себя ответ, для чего им всем, грешным, смертным, бредущим наощупь в предузнанном и предопределённом мире, вообще нужен был Бог.
[indent] Не для ответов на вопросы. Не для суда да рассуждения. Не для веры в то, что грешники получат по заслугам, а праведники спасутся. Бог приносил утешение – всемогущий и вездесущий, Он давал силу преодолеть то, что казалось непреодолимым; Он возвращал любовь к себе троекратно; Он верил в человека, стремящегося к искуплению, когда сам человек не верил в себя.
[indent] Всемогущий и вездесущий Бог обычно был от Роберта Макгонагалла так далеко, что теперь он оказался как-то обезоруживающе не готов к тому, что чем Бог был ближе, чем более необъясним был Его промысел, тем труднее было в Него поверить.

et ne nos inducas in tentationem sed libera nos a malo
и не введи нас во искушение и избави нас от лукавого

Отредактировано Igor Karkaroff (2021-11-06 11:36:19)

pater noster qui es in caelis
отец наш на небесах

[indent] Вера Роберта Макгонагалла была прямой, как всякий его разговор с прихожанами церкви, и твёрдой, как ладонь, которую он клал на Библию, начиная проповедь.
[indent] Он нёс людям простую веру и несложную истину. Для спасения человеку не нужен человек, только вера. Для преодоления человеку не нужен человек, только вера. Всё в жизни предузнано и предопределено, ведь на то и сказано, что в «книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них ещё не было».
[indent] Верьте, узрите Бога, и так спасётесь.

sanctificetur nomen tuum
да святится имя Твоё

[indent] Про вязы ей бы лучше было поговорить с матерью.
[indent] Изабель бы точно знала, что можно сказать, что нужно сказать, а о чём говорить ни в коем случае не следует – в их с дочерью мире это Изабель была той, у кого были ответы на все вопросы, и той, кто умел принести утешение. Это тяготило Роберта. С каждым годом это тяготило его всё больше и больше, потому что вместе с его детьми, как это водится, росли и их проблемы, а он всё меньше разбирался в том, чем они жили, и утешение, которое Минерве мог предложить он сам, было даже не похоже на утешение церковника – так, сочувствие незнакомого человека из другого мира, едва-едва соприкоснувшегося с твоим собственным.
[indent] От этого Роберту становилось страшно. Ночами, когда страх подбирался особенно близко к сердцу и ложился на него неуютной тяжестью, Роберт вставал, укрывал жену одеялом и шёл на кухню, чтобы, не включая свет, поставить чайник.
[indent] Под бормотание закипающей воды в полумраке кухни, Роберт думал о том, что был бы благодарен Господу, если бы у Господа в самом деле были все ответы, а все его неисповедимые пути вели бы к чему-то, что стоило долгой дороги и тяжёлых трудов, а потом он думал о том, что его девочка, его Минерва, сейчас, этой же самой ночью, где-то совершенно одна – в мире, в котором Роберт ничего так и не научился понимать, и в котором у неё не было ни земного отца, ни небесного.
[indent] Почему он когда-то упорствовал? Почему когда Изабель ещё хотела объяснять, он считал, что на всю их жизнь с лихвой хватит того, что он просто смирился? Что это вообще за слово такое, думал взрослый, стареющий даже Роберт. И почему это слово удовлетворило их обоих в юности? Наверное, потому что в юности Роберт не умел задавать вопросы никому, кроме Бога, а когда научился, стало уже поздно, и Изабель перестала хотеть отвечать.

adveniat regnum tuum
да приидет Царствие Твоё

[indent] Минерва улыбнулась ему, и, хоть это и была не самая весёлая и уместная улыбка, Роберт улыбнулся ей в ответ и взял её лицо в свои ладони. Какая она уже взрослая. Красивая, успешная молодая женщина, только начинающая свой путь в огромном, во много раз больше Кейтнесса, мире. Кололо где-то внутри, конечно, как-то очень по-отцовски, от того, что Минерва теперь вряд ли придёт к нему за ответом или успокоением, но и гордость распирала от того, что теперь он мог прийти к ней. Да простит на всех Господь всемогущий.
[indent] - Я надеюсь, ты не проверяешь, помню ли я про твой день рождения, - улыбаясь, сказал Роберт и указательным пальцем легонько, нежно коснулся носа дочери, как в детстве, когда Минерва была маленькая, ещё совсем не ведьма (то есть не волшебница), и мать напоминала только какими-то отдельными чёрточками, которые всякому мужчине приятно угадывать в рождённых от любимой женщины детях.
[indent] - Жаль только, что праздника в этот раз настоящего не выйдет, - тут же помрачнел и вздохнул Роберт, неохотно выпуская дочь из рук. Он очень даже понимал её притворное негодование от того, как быстро разлетаются по Кейтнессу новости, особенно дурные, но ничего не мог с этим поделать: новости, как и сплетни, кочевали здесь между мясником и бакалейной лавкой, бродили между кресел в крохотной парикмахерской на углу и шепотком пробирались меж рядов на школьном стадионе. Все шептались обо всех. А о женщинах, не нашедших покоя между небом и землёй, шептались тем более. Самозабвенно. Начисто позабыв, что Господь бы осудил не только женщин в вязах, но и местных кумушек. Откровенно говоря, Роберту казалось, хоть и неуместно было думать об этом в стенах церкви, что местных кумушек Господь осудил бы с куда большей вероятностью.
[indent] - Поначалу все решили, что это было одно убийство, - всё же пояснил Роберт, словно вспомнив, что преподобному полагается защищать свою паству. – И, когда достали первое тело, конечно же, никто не понял, что ему больше сотни лет. Переполошились так, словно что-то случилось совсем недавно.

panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie
хлеб наш насущный подавай нам на каждый день

[indent] Поначалу все, конечно же, просто испугались. Никто, обнаружив в дупле тело женщины, истлевшее и непостижимым образом втиснутое в крохотное отверстие, не думает о возрасте останков. А потом, вместе со здравомыслием и способностью холодно оценивать ситуацию, пробуждается и любопытство. Сколько Роберт наслушался всего про ведьм! Каких только историй про омерзительных богопротивных созданий он не наслушался по пути от дома до церкви и утром в лавке.
[indent] Добропорядочным местным кумушкам, прожившим скучные праведные жизни, было так отрадно обнаружить, что всё это время они были паиньками прямо под носом у возмутительных и опасных греховодниц, что у Роберта это вызывало почти отвращение. Он всё подыскивал слова, чтобы сказать, что Господь задумывал не так и не то, но вовремя одёргивал себя – откуда ему было знать, как Господь задумывал всё? Может быть, ровно такую крепкую веру Он и имел в виду? Может быть, ровно такая вера Ему и была нужна?
[indent] Но если так, у Роберта Макгонагалла были к Господу вопросы. Вопросы, которые было неудобно, стыдно, странно и страшно задавать. По большей части, собственно, и некому.
[indent] Почему-то Роберту резануло слух это «не по нашей части». Не надо было объяснять, конечно, какую именно «нашу» часть Минерва имела в виду, но ею она как будто бы провела черту между ними. Такую черту, которую Роберт и без этих вязов много лет не знал, как преодолеть.
[indent] - Опознать – нет, конечно, нет, - рассеянно пробормотал Роберт, хмурясь и раздумывая не то о женщинах, заточенных в посмертии в вязы, не то о тех людях, кто их в эти вязы заточил. Те, должно быть, тоже были добропорядочными да праведными. А женщины… женщины могли быть чьими-то красивыми, гордыми, умными молодыми дочерями. Да и были, наверное. И вот от этого, Роберт знал, он снова не будет спать в ночь накануне дня рождения своей дочери.
[indent] - Я только подумал… Говорят, они местные, все эти женщины. Все из Кейтнесса. Значит, сто лет назад или около того о них писали что-то. Значит, можно хотя бы какие-то имена узнать… А, не слушай меня, - Роберт отмахнулся сам от себя и устало потёр ладонью лицо. – Здесь только Библии сегодня убрать, и можем идти.
[indent] Он отошёл от дочери, взял ближайшую к нему книгу и замер, задумчиво держа Библию в руках. Роберт столько всего слышал про этих женщин в вязах, что даже сразу не понял, что его так взволновало сейчас и почему именно Минерва взбудоражила в нём такое неуместное и непонятно откуда возникшее желание узнать хотя бы их имена.
[indent] Дело же было не только в том, что эти женщины были чьи-то дочери. Дело было в том, что эти женщины, не удостоенные погребения, почти наверняка были ведьмами. Вполне возможно, куда более настоящими, чем казалось их палачам, добропорядочным праведникам.
[indent] У Роберта Макгонагалла за пазухой был камень, который он однажды неизбежно вынужден будет кинуть в Господа, до самых небес. Роберт достал камень и взвесил его в руках, когда спросил, так и не дойдя до полки, где стояли Библии:
[indent] - Как ты думаешь, эти женщины были волшебницами?
[indent] Он взвесил каждое слово в своей голове, как тот воображаемый камень: не ведьмы, волшебницы, потому что спрашивал Роберт не как преподобный, а как обыкновенный – как обыкновенный обеспокоенный отец. 

et dimitte nobis debita nostra sicut et nos dimittimus debitoribus nostris
и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему