[indent] Весна понемногу снимала покровы, и всё, что перед Рождеством накрыло тоненьким снежным одеяльцем с красными прожилками, теперь проявилось наново.
[indent] Игорь раньше думал, по роду своего ремесла теоретизируя о смерти, что если уж удавалось кого-то (а хоть бы даже и себя) выменять у костлявой старухи, то не просто так – что новая, чудом доставшаяся жизнь будет тяжелее и тягучее прежней; что перемены в ней можно будет без труда отследить, и что всё «новое» будет новым по-настоящему – как будто бы доселе неиспытанным и неизвестным.
[indent] Правда, как это часто случалось в жизни, а не в смерти, заключалась совсем в другом: ничто не могло начаться заново, если по-настоящему не закончилось, в особенности – жизнь. И, умирая не до конца, ты просто подхватывал себя из какой-то незримой точки и тащил дальше, вперёд или назад, без помощи и подсказки от мироздания, потому что на самом деле никто, включая это самое мироздание, не знал, как жить нужно. Только – как жить можно. И ещё, иногда, как жить так, чтобы пореже умирать.
[indent] Они с Софией решили идти вперёд. Наверное, потому что идти вперёд после чьей-то смерти им было не привыкать. Когда умирали их не всегда успевшие даже толком родиться дети, они хоронили этих детей, в одну могилку с ними хоронили собственные надежды, замывали кровь с простыней, стелили чистое бельё и продолжали жить дальше, потому что никакого выбора у них не было – чем дольше Игорь и София жили вместе, тем яснее становилось, что дорога у них одна – вперёд, потому что оборачиваться назад с каждым годом было всё больнее и больнее.
[indent] А ещё они с Софией решили идти друг другу навстречу. Игорь даже помнил тот вечер, когда он вернулся домой, и их безобидные разговоры о его здоровье и о том, что будут есть на ужин и крепкий ли заваривать Софии чай или она хочет послабее, пробрались истории о том, как прошёл его день и её день. Игорь, оказывается, уже забыл, что когда-то ему нравилось рассказывать Софии про очередное требовательное, но в целом даже какое-то по-родственному доброе письмо от Гали; про старика-аптекаря, который будто всё ждал, когда Игорь его обманет, выставляя счёт; про гоблинов, которые в обеденный перерыв заглядывали за какими-нибудь книжонками и вечно ворчали возле полки с книгами о вкладах и истории банковского дела.
[indent] У самой Софии истории были и того интереснее: когда-то все драконы её заповедника казались Игорю по-своему знакомыми, будто они были Софииными друзьями, а он соприкасался с ними постольку-поскольку, и София была общим знаменателем между ним и огромными смертоносными тварями, которые носили вовсе не смертоносные, а какие-то собачьи имена.
[indent] Не сразу, но очень быстро, после этих разговоров Игорь вспомнил, как ему нравилось возвращаться домой к жене. Нравилось, что к его приходу она успевала уже переодеться и переплести косу, затопить камин виалой драконьего пламени, оживить днём безмолвную и никому не нужную кухню. Раньше Игорь думал, что у них дома было тихо от того, что не было детей: это же дети наводняют дом своим шумом, смехом, топотом, голосом, говором, шалостями. А потом понял, что звуков было достаточно и от них с Софией, просто эти звуки очень скоро стали для них обоих данностью. Наверное, в тот момент, когда они с Софией решили, что их двоих для счастья им недостаточно, потому что для настоящего счастья любой семье требуется третий, а то и четвёртый – маленький, родной, плоть от плоти третий.
[indent] Иногда ранним утром, проснувшись раньше Софии, Игорь думал о том, насколько им этого третьего не хватало сейчас. Было бы что-то иначе, будь у них этот ребёнок? Старший мог бы сейчас, наверное, быть уже одного или почти одного возраста с дочерью Долохова. Младший… младший, наверное, только бы пошёл в школу. Их с Софией тогда навсегда объединяла бы любовь к этим другим. Забота об их благополучии и безопасности. Этой общей любви им могло бы хватить на целую жизнь, потому что этой общей любовью они бы могли подменять любовь друг к другу, когда (и если) возникнет такая необходимость. Но вместо этого они остались до скончания века вдвоём – даже расстаться не смогли, когда, наверное, следовало. Хотя почему – даже? К счастью, не смогли. Зато Игорь любил её за всех – той большой, общей любовью, которую он мог бы в другой жизни разделить поровну между Софией и всеми их детьми. В той жизни, что они проживали, вся эта любовь досталась Софии, не то на счастье, не то на беду.
[indent] Любовь к Софии – во всей полноте её проявлений – возвращалась к Игорю постепенно, но так было как будто бы даже лучше. Словно они заново влюблялись друг в друга и приспосабливались друг к другу, только не с тем юношеским пылом, с каким когда-то пытались спрятаться от её родни в Тыргу-Муреш, а осознанно, по-взрослому, когда оба отдавали себе отчёт в том, что их ждёт, и оба понимали, что им это нужно, потому что вместе лучше, чем порознь. От юношеского пыла в их нынешней жизни осталось разве что то, что стояло за этим «вместе». «Вместе» - это вместе с самой красивой женщиной, которую Игорь встречал в жизни. «Вместе» - это с её добротой, умением прощать и находить если не самые нужные слова, то самое удобное и утешительное молчание. «Вместе» - это снова просыпаться рядом, бок о бок, и не отводить взгляд, когда София глядит сначала на метку на предплечье, а потом – ему прямо в глаза. «Вместе» - это как кажется единственно правильным. «Вместе» - это когда возвращаясь домой не ждёшь ни подвоха, ни пустой или напряжённой тишины.
[indent] В тот мартовский день Игорь закончил дела в лавке пораньше – погода была хорошая, хоть всё ещё по-мартовски зябкая, и можно было поужинать пораньше, взять Гайтана и прогуляться до деревни. Или просто прогуляться, без особой цели. Или просто побыть вместе дома. Игорь так давно не стремился домой просто так, потому что ему хотелось быть дома с Софией, что всё по привычке искал для своего желания какую-то причину. А причины-то никакой и не было – она снова была не нужна. Достаточно было того, что София уже была дома, только-только сменила рабочую одежду на домашнее платье, и, пока Игорь рассказывал ей истории из своего дня, которые Софию могли позабавить, она готовила ужин.
[indent] Добрый, мирный вечер – самое время задуматься, что кое-что в жизни, может, и правда начиналось заново. Но отсчёт тогда шёл не от смерти или жизни, а от желания человека.
[indent] - Хорошо бы, почему нет, - улыбнулся Игорь, беря с полки стаканы, а из ящика на кухне – приборы. Он уже забыл, когда они делились друг с другом своей жизнью вне этого дома так щедро. Хотя когда-то давным-давно в заповеднике и в общине Игорю по-своему даже нравилось. – Это чтобы с кем-то меня познакомить? Я помню, ты говорила, но к слову никак не пришлось спросить.
[indent] Игорь не удержался, проходя мимо неё, и осторожно, рукой, в которой держал вилки и ложки, притянул Софию к себе, целуя в висок. К этой когда-то привычной, а потом убранной в дальний ящик мимолётной нежности привыкать было и сложнее всего, и приятнее всего.

[indent] Игорь почему-то всегда испытывал неловкость, когда они с Софией оказывались вместе где-то «на людях». Неловкость, разумеется, он испытывал за себя: за своё категорическое неумение и нежелание вписываться в весёлое разноголосье, рассказывать за столом истории, поднимать кубок/бокал/стакан с вином/отцовым самогоном/огневиски/чем угодно ещё за прошедшее лето/приезд/рождение/смерть/пять минут назад обретённого друга на всю жизнь. Может быть, умей он всё это, им было бы проще жить – можно было бы такими посиделками закрыть пустоту, которая образовывалась с годами из-за отсутствия детей и умения говорить друг с другом. Или, к примеру, однажды бы обнаружилось, что сдержанной, скромной и сторонящейся людей София стала только с ним. Точнее – из-за него. Почему-то как ни пытался Игорь радоваться тому, что они не разошлись навсегда, а остались вместе, радость у него выходила какая-то утлая, как будто разочарованная. 
[indent] Когда портключ затянул их в водоворот суетившихся вокруг своего праздника Макфасти, Игорь, только успевший кому-то пожать руки, вдруг понял, что так и не успел Софии сказать, что ничего на обыкновенном празднике не может показаться ему неправильным, и сердиться на неё у него нет никакого совершенно повода. Вот только стоило ему взять её руку в свою, притягивая к себе и заставляя посмотреть на себя, как по Софииным глазам стало понятно, что повод-то всё-таки есть. Или ей так казалось, потому что глядела она на Игоря виновато, будто сама только сейчас поняла, куда его затянула, или сказала что-то не то. Или чего-то не сказала. Игорь чуть сдвинул брови, но всё же улыбнулся ей и, сжав в ответ покрепче ладонь жены, последовал за ней по узкому, уводящему их куда-то вглубь дома коридору.
[indent] - Что мы де… - начал Игорь, когда София постучала в дверь, осёкся, услышав из-за неё отчётливый и важный детский голос. Очень английский голос – без всякого так каждому иностранцу на чужбине знакомого чужеродного призвука.
[indent] Ах вот оно что. Хьюберт. Маленький худенький мальчик в огромных очках сидел за столом так невозмутимо, будто совсем рядом с ним не суетилось целое шотландское семейство, выставляя на стол самое лучшее, отчитывая младших и непутёвых, крепко вцепляясь в руки и плечи вновь прибывших в праздничном братании и набираясь сил, чтобы гудеть всю ночь.
[indent] - Здравствуйте, - осторожно сказал мальчик, разглядывая их с Софией – вместе и каждого по отдельности.
[indent] Игорь заметил, как кончики пальцев Хьюберта чуть сжались на уголках книги, словно он вообще никакой встречи не ждал. Почему-то Игорь вспомнил себя и шумных приятелей дядьёв и отца в Софии – раз уж так вышло, что он был на всех Каркаровых единственным ребёнком, время от времени его вот так же демонстрировали каким-нибудь взрослым как «наследника семьи». Те взрослые поначалу Игоря пугали, потому что их было много и его отец или дядья всегда были на их стороне, а не на его, а потом уже не вызывали никаких чувств, в том числе и уважения – равнодушию к гостям Игоря случайно научила мать, равнодушная к жизни вообще. Припомнив всё это, Игорь как-то очень отчётливо понял и зачем София его сюда привела, ничего не сказав заранее, и что Хьюберт ничего ему первым не скажет, так и будет сидеть и смотреть, сжимая книгу.
[indent] - Очень приятно познакомиться, - первым сказал Игорь и, шагнув вперёд, но совсем чуть-чуть, чтобы только на пороге не стоять, протянул руку для рукопожатия. Хьюберт долго смотрел на протянутую ему ладонь. По крайней мере, долго – по меркам принятия рукопожатия. Но всё-таки оторвался от своей спасительной книги, аккуратно слез с какого-то несуразно огромного для него стула Макфасти, подошёл к Игорю и вложил в его руку свою ладонь, сложенную напряжённой лодочкой.
[indent] - Мне тоже, - вежливо сказал Хьюберт. Игорь улыбнулся, чуть приподняв уголки губ. С детьми он разговаривать не очень умел. Вернее, умел, но с теми, которых неплохо знал с рождения, как Эрлинга Эйвери, или с теми, кто уже давно вырос, как Мария Долохова. Вот только говорить с Хьюбертом было очень важно – это Игорь ощущал практически кожей. Важно для Софии, потому что в свой день рождения, отказавшись от подарков и праздника, она притащила его в заповедник наверняка не ради Макфасти или хотя бы не только ради них. Важно для Хьюберта, наверное, тоже, потому что ну что это за взрослые, которые вламываются в комнату и ничего, ровным счётом ничего не говорят?
[indent] Рукопожатие разомкнулось, Хьюберт снова выжидательно посмотрел сначала на него, а потом – на Софию, и Игорь вдруг вспомнил, что ему самому хотелось бы услышать хоть разок от тех взрослых, которым его показывали как «наследника семьи».
[indent] - Что читаешь?
[indent] - Книжку про лукотрусов, - помедлив, будто взвешивал, стоит ли Игорю доверять такую тайну, ответил Хьюберт, тоже помолчал немного, видимо, раздумывая, какой вопрос хотелось бы услышать ему в такой ситуации, и спросил, - а вы что-нибудь знаете про лукотрусов?
[indent] - Ровным счётом ничего, - подумав, честно ответил Игорь.
[indent] - А хотите? – на этот раз очень быстро и, наверное, не очень хорошо подумав, спросил Хьюберт, потому что он тут же беспокойно затеребил край своей футболки.
[indent] - Хочу, конечно, - тоже не раздумывая отозвался Игорь, потому что это было легко – правильный ответ на такой вопрос был только один.
[indent] Хьюберт серьёзно кивнул и вернулся к столу, а потом обернулся посмотреть на Игоря, как бы говоря ему, что если хочешь узнать про лукотрусов, надо быстренько идти вперёд. Игорь обернулся к Софии, улыбнулся ей и чуть дёрнул плечом. Он подошёл к мальчику, как раз когда Хьюберт устроился на стуле, полистал книжку и нашёл картинку с анатомией лукотруса (хотя какая уж у этой веточки анатомия, сукаблять).
[indent] - А ты хочешь? – спросил Хьюберт у Софии, подняв на неё взгляд. Игорь подметил это «ты», которое немного выдавало тайну, которую София сама не захотела ему сказать, и тоже поднял на неё взгляд.

[indent] Когда Игорь был маленьким, он любил тишину.
[indent] Тишина была редким гостем в их доме в Софии, где постоянно шумели то свои, то чужие: в отличие от самого Игоря, его дядья и отец, как и все в магической Софии, легко мешали личное и рабочее, приглашали избранных клиентов, многочисленных друзей, выпивали, обсуждали дела, передавали друг другу необходимый прожиточный минимум сплетен, строили разнообразные хитровымудренные комбинации и альянсы, и, откровенно говоря, попросту наслаждались жизнью. Игорь отлично помнил те времена, когда Каркаровы в Софии, меряя благополучие чистокровием и деньгами и не зная недостатка ни в том, ни в другом, попросту жили на широкую ногу, потому что «жизнь одна, маленький ты пиздюк, sukablyat’», говорил дядя Георги.
[indent] Но Игорь всё равно больше любил тишину. Может, потому что никакой шум в доме его по-настоящему не касался – все знакомые старших Каркаровых интересовались Игорем как какой-то дорогой игрушкой, которую Каркаровы выставили в витрину, но решили не продавать. Единственный наследник такой большой семьи (всякий в Софии хоть раз задавался вопросом, почему у четверых старших Каркаровых детей не случилось), ученик некроманта, любитель книжек и, к тому же, еще и наполовину русский, из опальных и бежавших. Зверюшка, заслуживающая пары-тройки снисходительных вопросов от взрослых. Взрослые обычно приходили, чтобы задать Игорю эти свои вопросы, разглядывали его, пока он подыскивал для них короткий, не очень откровенный ответ, а потом уходили, и Игорь оставался в тишине.
[indent] Когда-то давным-давно ровно поэтому Игорю больше всего нравилось общество дяди Алекси, его друга Сандро и бабушки. Они умели молчать так, что у молчания тоже были и вес, и значение, – искусство, которое Игорь всю жизнь стремился освоить и присвоить себе как наследство куда более желанное и ценное, чем банковский счёт, - и говорили с Игорем только тогда, когда в самом деле были заинтересованы в том, что могут от него услышать. Это было непохоже ни на отца, задававшего вопросы для проформы, ни на мать, молчавшую принципиально, везде и всюду, пусто и безлико, потому что ей просто нечего было сказать – тишина вечно царила у неё в голове.
[indent] Пока они общались с Хьюбертом, Игорь почему-то вспомнил всё это и заинтересовался вопросом, на который просто физически не смог бы найти ответа: а у Хьюберта была какая-то классификация взрослых, которые к нему приходили? И если да, то в какую категорию в этой классификации попадала София? Они как будто бы общались отнюдь не в первый раз. Конечно, не в первый. Это была, видимо, какая-то Софиина тайна, до открытия которой созрел не то он, не то она сама. Игорь не знал, что делать с этой тайной.
[indent] Сначала, пока ещё говорили с Хьюбертом про лукотрусов, он думал, что эту тайну можно было бы назвать даже ложью, ведь выходило, что мальчик какое-то время был в жизни Софии, что он был для неё чем-то важным, а она жила с ним как ни в чём ни бывало, и даже сейчас не произнесла вслух, зачем она хотела их познакомить.
[indent] А потом, когда рекой Макфасти их захватило и вынесло во двор, в полыхающий костром и звенящий бутылками и посудой праздник, Игорь передумал копаться в этом и считать тайну ложью. У него же тоже была тайна, с которой он жил гораздо дольше, чем София – с мальчиком. Его тайна чуть не развела их по разные стороны, и если это всё вообще случилось не напрасно, а с какой-то высокой целью (в которую Игорь склонен был верить исключительно ради того, чтобы совсем не впасть в безысходность и губительность их с Софией брака), то только для того, чтобы вот сейчас не вменить Софии вину на пустом месте: иные тайны нельзя было сравнивать ни с ложью, ни со злым умыслом. Иные тайны просто были – лежали за пазухой в ожидании подходящего момента, который мог наступить, а мог и не наступить.
[indent] Хьюберт во дворе от взрослых быстро скользнул к остальным детям, и его светлая макушка и толстые очки потерялись во всеобщей суматохе. Игорь выискивал его взглядом, пока мог, ощущая какое-то странное беспокойство, видно, вызванное чувством сродства, а потом бросил это занятие и стал наблюдать за Макфасти. Они были кучные, шумные, весёлые, живущие на широкую ногу, и ни он сам, ни София, наверное, по-настоящему к ним не вписывались, но в этот вечер Игорь всё равно был благодарен Макфасти за то, что они хотели их принять и позволили прийти. От шума вокруг, примерно как поздним вечером после праздника в Тыргу-Муреш, на душе становилось тепло и тяжело – Игорь привык быть на праздниках не более чем наблюдателем, и всегда удивлялся, когда наблюдение вдруг доставляло ему удовольствие.
[indent] София привалилась к его плечу, и Игорь наклонился поцеловать её в макушку, беря её руку в свою. Вот оно что. Родители мальчика погибли на Рождество. Что это было? Какой-то изощрённый способ напомнить ему, что вот они, дети, которых София вменила ему в вину? Вот они, последствия черепа со змеёй? Вот они, твои деяния и деяния подобных тебе? Вряд ли – София никогда не опускалась до такой дешёвой и болезненной мести. Это он сам себе придумал, потому что всё пытался с Рождества отыскать в себе хоть что-то, что можно было бы чувствовать к чужим детям, чтобы говорить с Софией на одном языке. Пытался, пытался, да так и не смог: люди ведь по-прежнему постоянно умирали. И родители Хьюберта, друзья Макфасти, могли умереть в драконьем пламени, например. Могли – от болезни. Могли – от взрыва вышедшего из строя артефакта. Да как угодно. Было множество способов умереть, каждому не посочувствуешь.
[indent] Но мальчик был и в самом деле славный. К тому же – сирота. У Игоря были мысли, к чему это всё ведёт, но он никак не мог решить, не додумывает ли он тут за Софию то, чего нет, потому что как бы ей – им обоим – ни нравился мальчик, сейчас, спустя столько лет, с меткой у него на руке и их едва-едва собравшимся по крупицам браком, до детей ли им было?
[indent] - Славный, - кивнул Игорь, чтобы ничего не портить и снова поцеловал Софию в макушку, сжимая её руку покрепче. – И держится он хорошо.
[indent] Хотел сначала сказать: «Жаль, что его родители погибли», но это была бы ложь. Игорю было не жаль, и София об этом знала. Игорю от этого было никак – он понятия не имел, кто были родители Хьюберта и были ли они ему хорошими родителями. В таких случаях лучше говорить правду и очевидную правду – а держится Хьюберт хорошо.
[indent] - Почему ты раньше про него не рассказала?