1978 год начался скверно. И дело было даже не в сновавших по всему Мунго значках из ДОМП, среди которых периодически мелькал «всезнающий» взгляд О’Флаэрти: Эшлинг с ее привычкой кружить вокруг да около я помнил с Хогвартса. Лучше узнал в марте 69ого, кажется. Утро застало ее без привычной постной мины закона и порядка, а меня, ожидаемо, без порток. Но что было в Лютном - остается в Лютном. С декабря же 77ого в отделении проклятий успела побывать добрая часть всего аврората. Один Саваж чего стоил! Отдать должное школьным годам, я категорически запретил ему вставать с постели, обязав справлять нужду в предназначенную для этого утку. Разумеется, при помощи самой симпатичной сестры, которую только смог найти на смене. Молоденькие девочки любят героев, а отважный зад Дункана после его вокзальных выходок наверняка разживется парой-тройкой медалей. Но эти забавы не перекрыли ощущения нарастающей тревоги. К своим без пяти минут тридцати годам я достиг значительного прогресса в легилименции, применяя и оттачивая навык на подручном материале, которого в госпитале было с избытком. Задание, полученное в конце декабря, представляло из себя весьма посредственное ментальное проникновение с переменой мест слагаемых. Изменить воспоминания ослабленному препаратами человеку, даже если у него природой заложена высокая сопротивляемость легилименции, не так уж сложно. Гораздо труднее не оставить следов своей деятельности, ведь разум - очень тонкая материя, понять которую пока не смог ни один живущий ныне волшебник. Есть безусловные мастера своего дела, такие как Альбус Дамблдор и Милорд, но даже им не дано в полной мере раскрыть способности человеческого мозга. Что уж говорить обо мне - я иной раз собственную жену не понимаю. ДОМП докопался до факта подмены, что было весьма ожидаемо: рано или поздно министерские специалисты уровня повыше Скримджера должны были обнаружить затертые части воспоминаний, которые невозможно устранить полностью, несмотря на безупречную детализацию каждой мелочи. Запрос на журнал посещений и все контакты пациентов поступил в конце декабря, а спустя пару дней я уже беседовал с едва получившей выписку из больничной палаты Эшлинг. Разговор был частично протокольным - в конце-концов мы оба помнили и знали на практике, что разделявший нас стол можно применить не только для записи показаний. Аврор вполне дружелюбно задавала витиеватые вопросы, в привычной манере избегая сути, и уместно понижала голос, когда за дверьми моего кабинета раздавались шаги коллег. Это меня в больше степени озадачило, нежели порадовало: ирландцы никогда не шли напролом, а уж свою национальную принадлежность О’Флаэрти оправдывала слихвой. В январе меня, вроде бы, оставили в покое: прекратились запросы на документацию и желание приватных встреч, но я отдавал себе отчёт, что с этой поры наверняка был на особом счету ДОМП, что, в известной мере, связывало руки. Делать было нечего, оставалось выполнять свою работу и краем глаза следить за успехами Чана, получившего определённый карт-бланш в вопросах разработки и усовершенствования аконитового зелья.
Город тряхнуло в феврале. Взрыв в опере раскурочил окончательно и без того всполошённую Англию, а к нам снова хлынул поток из осколочных ранений. На этот раз на уши встало отделение травм, куда ожидаемо быстро протоптали дорожку рядовые хит-визарды, вооружённые пытливыми умишками и въедливостью зануд. Я не отсвечивал - театр с детства не был моей слабостью: когда растёшь в окружении серебряных ложек, заставших ещё Королеву Елизавету, быстрее осознаёшь, что вся жизнь - спектакль. И в нашей семейной мизансцене моя жена тащилась от кукловода. К слову, он продолжал расширять диапазон вовлечённых лиц, оттого на этот раз и грохнуло в магловской части города: если информация верна, таким образом состоялось показательное выступление очередного таланта нашего кружка по интересам. Мне довелось сращивать пару открытых переломов и врачевать ожоги, а потому я не понаслышке мог сказать, что к реализации задуманного парень подошёл с изрядной долей изуверства: начинить металлическими деталями тротиловую шашку и рвануть ее в гуще гражданских - для такого у меня лично кишка тонка. Собственно, я все чаще прихожу к таким выводам, несмотря на практически ежедневное копание во внутренних органах. Человеческую жизнь начинаешь ценить, когда понимаешь ее хрупкость.
Я смотрю на наручные часы, отмечая как секундная стрелка неумолимо отсчитывает новый круг - в конце аллеи появляется человек. Пунктуальность - хорошее качество, но сейчас мне не до хвалебных речей. Сигарета обжигает пальцы, и я откидываю затушенный окурок ровно в стоящий неподалёку мусорный бак. Сомнений нет никаких - Август Руквуд собственной персоной с уверенностью асфальтоукладочного катка держит курс к моей скамейке.
- Курить вредно, - отвечаю на автомате, не поднимая глаз на подошедшего - его лицо знакомо мне по министерским коридорам, и она как нельзя лучше вяжется с переломанным до неузнаваемости телом Уизли, одного из ценителей искусства, которого с трудом собрали по кусочкам тем февральским вечером. Достаю волшебную палочку и помогаю Руквуду получить желаемое - сигарета в его зубах начинает дымиться, обозначаясь рыже-алой точкой огня.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2021-06-22 08:48:46)

Секреты я храню профессионально и уже давно. Самое любопытное здесь то, что на большинство из них я подписку не оформлял - так получилось само собой: то ли по воле отца, то ли милостью благодетеля. При обоих раскладах результат один - деликатная конфиденциальность давно приобрела оттенок диктата, выраженный витиеватым узором на моем предплечье. Молчаливая дань былой беспечности.
- Курите почаще, Руквуд, - наверное, моя кислая рожа - не совсем то, что он ожидал увидеть, но альтернатив новичку я предложить не могу. Не уполномочен. - Больше шансов не дожить до возраста, когда станете мочиться в штаны по поводу и без, - я делаю приглашающий жест рукой - крашеная в темно-коричневый цвет парковая скамейка тускло блестит на скользком февральском солнце, будто жерди спаяны как минимум из цельного металла, а не рыхлой древесины. -  Присаживайтесь, в ногах правды нет. Что, «Данхилл» в самом деле приемлемая дрянь?
Красивое лицо волшебника расплывается в участвующей улыбке, настолько искренней, что мне становится интересно узнать о крутящихся под шапкой густых волос мыслях. Ну, может быть, и не придётся долго ждать, гарантий в нашем деле не выдают. Улыбаюсь в ответ, складывая на груди руки - зябкое время года, в которое не согревает даже самая тёплая одежда, а чары, скорее, нагоняют промозглую сонливость, нежели приносят толк. 
- Читали «Пророк»? Оказывается, магловские службы безопасности работают не лучше наших: пропустить бомбиста в зал, где планируется присутствие Премьер Министра... - театрально цокаю языком, - полетят головы.
Я выдерживаю паузу, пока мимо проходит посторонний человек. Волшебник или магл? С виду и не разберёшь, а кровь на поверку у всех оказывается одинаковой: она хлещет из разорванных сосудов или сворачивается, синея на разбитых лицах безобразными гематомами. Мертвым нет дела до крови. Им и на идеологию плевать: сложно стремиться к светлому будущему из-под шести футов промерзлой земли. Пять или даже восемь лет назад я верил в тезисы, не слишком-то раздумывая над их оборотной стороной - в двадцать лет редко обращаешь внимание на подводные камни, пока не расквасишь нос. Ты просто несёшься к поставленной цели на полной скорости: некогда думать, не успеваешь смотреть по сторонам, не замечаешь одного, другого, третьего. А потом кто-то срывает стоп-кран и свет гаснет. И нет больше той бравады, кипящей злости и готовой свернуть горы справедливости. Да и цель уже не кажется настолько притягательной, когда имеешь смелость рассмотреть ее пристальнее, взглянув на оставшиеся за спиной километры выжженной до тла пустоты. Вот только с рельсов сойти у меня уже вряд ли получится - даже новый вагон прицепили в жесте особого доверия: лощеный, министерский, из-под крыла госпожи Каунтер. Или из-под каблука. Тьфу, пропасть.
Тем не менее, в этом мире ещё есть вещи, которые поддерживают иллюзию правильности всего происходящего. Своего рода лауданум для тех, кто потерял сон и любую надежду на оправдательный приговор. Переступая порог дома, я словно выныриваю из липкого болота реальности и вновь становлюсь дееспособным: ощущаю запахи, прикосновения и тепло. Белла и ее голос, Белла и ее волосы, в которые я по привычке зарываюсь носом каждую ночь, погружаясь в далекую беззаботность, где были только она и я. 
Мне вспоминается другая, такая же точно копна темных волос, слипшихся от крови и струящихся змеями по железному столу. Номер 8 из списка погибших. Рот открыт, обнажив ряд мелких белых зубов, блестящих в свете помещения. Носа нет, его вдавило в лицевую часть черепа одной из рухнувшихся бетонных балок - Королевскую оперу строили на совесть - и от этого все лицо кажется плоской маской, за исключением глаз. Они открыты и словно присыпаны пудрой - бетонная крошка врезалась в роговицу, но крови нет, есть только понимание, что эта ведьма наверняка была чьей-то дочерью, женой, а-то и матерью. Кто-то из интернов поспешно пытается закрыть ей глаза, а ведь это не так просто сделать. Провозившись пару мгновений, будущий колдомедик с отчаянием машет рукой и спешит к следующему трупу - не до эстетики, когда в приёмнике не хватает коек.
Порыв ветра поднимает ворот моего пальто и я оборачиваюсь к соседу по скамье. Подсудимых.
- Мне довелось слышать, что вы внимательны к деталям, - вопросительно вскидываю брови, - а детали говорят, что не все единогласны в обвинительном приговоре ирландцам. Даже в рамках самого Министерства. Под самым носом у Барти-мать-его-Крауча.

Отредактировано Rodolphus Lestrange (2021-07-22 18:46:23)