Почти десять месяцев в году воздух Соединенного Королевства — это омерзительная смесь протухшего заварника и гниения, чудом сдерживаемая где-то у черты человеческого обоняния, дабы не обратиться откровенной тошнотой. В нем можно учуять оттенки всех продуктов жизнедеятельности фауны и современного прогресса, и даже промозглая свежесть зимы не способна до конца извести гадкий привкус дорожной грязи, машинной копоти, магловского пота и затхлости. Под весенним солнцем, сдавливаемый влажным климатом, этот смрад уподобляется живой теплице – помесью свежей плесени и кислого брожения; под осенним дождем в нос непременно бьет цветущим болотом – купаж сточных канав и гнили.

В Англии практически все — это какая-то бесконечная гонка полумер: полувзглядов, полуулыбок, скрытых насмешек и косвенных угроз. Здесь каждый жест, слово, телодвижение — где-то на грани между откровенным лицемерием и холодной бестактностью. Молчание и умение выдержать правильную дистанцию — пожалуй, единственное, чему здесь всегда рады за вечерним чаепитием. Если же вам удалось понять и принять правила этой необычной игры, вам не составит труда лавировать в гуще этих полутонов и мастерски манипулировать их оттенками в угоду уже самому себе.

Арно блаженно откидывает голову и медленно тянет в нос нейтральный, скупой запах снегопада. Он с силой упирается ладонями в обледенелое дерево перил, и рассохшиеся доски под его ботинками несдержанно скрипят, хрипят и еле слышно потрескивают. Поблескивающая в отражении плотной белизны, синева природы — отдых для глаз и слуха, полотно умиротворенной гаммы и звенящей в ушах тишины.

Последние две недели — как какая-то безумная погоня за пустословием: встреча с итальянским послом в рамках создания общей системы налогового контроля, бесконечная череда «срочных» вызовов и «особо важных» собраний в Министерстве, всплеск докладов и ужесточение квартальной отчетности на фоне всеобщей, всепоглощающей паранойи, исходящей, в большей степени, от ДОМП. Чем больше пространства для власти — тем явнее, ощутимее давление, которым сэр Барти Крауч наседает на своих коллег, включая руководителей высших структур. И Лестрейндж, не без раздражения, плавно выпускает весь воздух из легких, отвечая на прямую угрозу себе и своей репутации — безэмоциональной иронией, не позволяя вторгнуться в свое пространство без официального приглашения. Он слышит и слушает их всех, замирает и прислушивается к оттенкам их эмоций, системно распределяя их в голове — будто по цветам, по силе, по иерархии. Он закрывает от них всех свои мысли — чуть тверже, балансируя на тонкой грани сухого отображения тревожности и полного равнодушия. Он старается не пропустить ни одной детали, оказаться в нужное время и в нужном месте; он улыбается им всем своей сдержанной улыбкой и не отводит глаза от их взглядов, когда надо бы опустить.

За его спиной почти домашним треском разгорается пламя в камине, и под его теплом — старые, пыльные, местами, заплесневелые стены наливаются желтоватым светом. Арно плотнее зажимает оборты шерстяного пальто на шее, подсовывает ладонь и осторожно вытаскивает из внутреннего кармана свою маленькую пенковую трубку в форме сломанной ветки дуба. Резко, с надрывом, он выдергивает миниатюрный мундштук; несколько раз, отрывочно, продувает чубук, оставляя на языке неприятную горечь залежалого, выжженого табака; стесывает её налет с языка — пропуская сквозь зубы.

Ему, мягко говоря, не нравится роль пусто шляющейся по грязи и болотам ищейки, преследующей стаю плешивых псин; он слишком редко «вступает в спор» с Лордом — открыто, без фальши, но последние месяцы — и вовсе отвечает нейтральным кивком. Ему, в общем-то, все равно, на чью шею набрасывать хомут или с чьих плеч полетят головы в этот раз; он всегда излишне внимательно смотрит в лицо Тому Риддлу, и сквозь сдержанные цвета полотна реальности — видит завораживающее, выжигающее, слепящее зрачки пятно вместо черт его лица; это раскрашивает его пустой, блеклый мир полутонов — сотней красок разом; это что-то меняет в нем, как ощущение легкого жжения на пальцах для человека, чей максимальный болевой порог может выдержать редкую пытку над организмом. Лестрейндж смотрит и не может отвести взгляд, потому что это яркое пятно в одно мгновение выдергивает из его головы целый шмоток сумбурных, но бесконечно насыщенных эмоций, ощущений, восприятий.

Арно сжимает трубку в зубах, навесу утрамбовывая серебристой ложечкой крупную стружку табака, накрывает чашу одной ладонью, скрывая её открытое основание от внешней морозной влаги, и, на вдохе, пускает внутрь несколько ярких искр. Затягиваясь повторно, он медленно отстраняет мундштук от линии губ и добирает воздуха в легкие из холода под открытым небом. Услыхав возню и учуяв резкий, почти тошнотворный запах гнилой земли и псины, он чуть дергается подбородком, накрывает ладонью собственный нос и несколько раз, почти монотонно, сжимает его — большим пальцем и ребром раскрытой ладони. Он спокойно дожидается, пока шорохи, чужие шаги и отрывистые всхлипы станут слышны чуть ближе.

— Надеюсь, нашел обоих? — ровным, ничего не выражающим голосом, Арно откликается на детский голос за спиной и возвращается в пространство комнаты, тихо прикрывая за собой балконную дверь; он говорит это Фенриру, но опускает взгляд на единственного мальчика в его руках.

Этот ребенок — почти точная копия отца: рослый, крепкий, со здоровым румянцем на щеках. Он смотрит в лицо врага — открыто, без страха; он еще совсем юн, чтобы играть по законам этого мира на уровне своего отца, но ему хочется показать всем своим видом, что сегодня, несмотря ни на что, он будет сражаться до конца. И Лестрейндж тянет на лицо какую-то измученную, ироничную улыбку; до смешного нелепо сочетается его мысль и это наивное выражение лица.

Пустые, блеклые, ничего не выражающие собой краски — естество, с которым сложно тягаться даже бесконечному равнодушию Аврората, что использует молодых магов наравне с пушечным мясом, сопровождая каждую «казнь» словами о благих намерениях и храбрости павших. Ох уж метафоры, к которым любит прибегать Министерство, оправдывая каждый свой шаг — «смелым политическим решением». До чего же смешно наблюдать, как прогнившая изнутри система выжигает из самых ярких, амбициозных сердец — почти все, без остатка, ниспустив первопричину войны до заезженной философской исповеди, и древняя, чистая магия, в тисках этих бюрократических лап, постепенно тает, обращая весь магический мир — в арену для затяжных дискуссий и бестолкового трепа.

Арно складывает руки на груди и долго, с неподдельным интересом, засматривается на корчащееся от боли лицо мальчика. Тот, кажется, потеряв должную связь с реальностью, плывет взглядом, и зрачки, не найдя в пространстве должной точки опоры, то и дело мельтешат из-за полуприкрытых век. Почти идиллия картины угнетенной воли: несколько увечий, и целая система ценностей непременно даст сбой. Лишнее доказательство, насколько непостоянна примитивная человеческая сущность. Маг размеренно ведет подбородком, отражая в чертах лица привычно требуемое от него в обществе — сожаление; он мельком описывает глазами мягкие грани его распластавшегося тела, но видит вместо его физической сущности — очередное серое пятно.

Магия в его глазах — нечто большее, чем простые понятия: «врожденный талант», «цель и средства», «принадлежность к культуре». Магия — это наиболее естественная среда жизни, его личный компас, его возможность видеть контрасты, ощущать внешнюю среду и исследовать интуицию наравне с логическими доводами. Магия в его картине мира — много выше живой сущности: всматриваясь в её оттенки, можно намного лучше изучить любой характер, эмоции, поступки и предпосылки к последующему действию. Но что еще важнее, магия не нуждается в оправданиях, ведь самый простой способ свести любую манипуляцию к нулю — это прибегнуть к тотальной искренности. Но разве есть нечто более искреннее, естественное, чем внутренняя сила?

Просунув кисть к подборту пиджака, Лестрейндж шумно выдыхает и вытягивает из кармана пиджака три небольших пузырька с разноцветными жидкостями, вскользь припоминая, со слов Нотта, предназначение каждого. Он коротко бросает спутнику рукой жест «подвинься, не прозрачный» и оседает близ тела на корточки, мягко касаясь чужой щеки — ребром собственной ладони; заботливым движением, он осторожно приподнимает чужое тело, полностью оседает на колени и укладывает голову — сверху, чуть развернув подбородок. Ему нужно несколько мгновений, чтобы рассмотреть масштаб поражения, вынести вердикт и приступить к лечению; насилие оборотней, как и всегда, в его глазах полностью лишено смысла.

Три пузырька — восемь капель, в зависимости от очага и скорости восстановления человеческой кровеносной системы; за время знакомства с доктором, он узнал достаточно об анатомии и действии самых сложных целительных техник. Мягко встряхнув каждый флакон, он осекается на брошенной в воздух фразе; как-то неестественно теребит рукой, укладывая зелья обратно в карман, и чуть закашливается, поднимаясь на ноги и дергая плечами.
Аккуратно выуживая палочку из ножен, он какое-то время смотрит на состояние мальчика, лежащего под ногами, и переводит взгляд на молодого оборотня, щурясь и сводя брови в гримасе сострадания. Один рывок, один взмах палочкой, не произнося ни слова, и чужую шею опутывают веревки, крепко сдавливая удавку на шее.

— Раз уж такое дело, начнем с азов, Фенрир, — маг делает размеренный шаг вперед, не опуская палочки, и чуть приклоняет голову к плечу, наблюдая за тем, как путы лишают чужие легкие — воздуха. — Когда есть приказ «убивать», ты убиваешь. Когда приказ звучит как «обратить», ты обращаешь. Когда я говорю «доставить живым», ты исполняешь. Это — простая формулировка, ничего сложного.

Коротко облизнув губы и едва заметно сжав челюсти, Арно вновь щурится и тянет на лицо какую-то вымученную улыбку — выражение их условной договоренности.

— Инициатива, в твоем случае, может быть наказуема, — дергая подбородком будто бы в немом вопросе, он поднимает брови и не без научного любопытства разглядывает синеющее лицо напротив. — Мы ведь договорились, да?

В коротком смешке, он делает несколько шагов — назад, чтобы предупредить любую атаку; взмахивает палочкой — раз, и путы, разрываясь под чужими пальцами, растворяются в воздухе; тут же взмахивает повторно, чуть припустив кончик к полу, и возле чужих ног появляется моток веревки.
— Давай, вперед, — кивком головы в сторону отвечая на чужой взгляд.

Отредактировано Arnault Lestrange (2020-06-07 15:57:47)

За спинами двух фигур тихо трещит и скребется огонь в камине, разливаясь по комнате каким-то ярким, оранжево-желтым полотном, укутывая промерзлые, местами облезлые стены — теплыми красками весеннего небосвода. Он ненароком преображает их открытые лица, топя живые эмоции в игре света и тени; он прячет их мысли за умиротворяющими звуками, на памяти человечества олицетворяющих покой и уют собственного дома.

Чужая ненависть — почти упоение; вспышка, вызванная какой-то ошибкой в сознании далеко не посредственного ума. Арно читает её подобно раскрытой перед глазами книге; она пронизывает чужие движения, жесты, слова, и сворачивается спиралью где-то в нутре его восприятия, наравне с одним из собственных ярких впечатлений. В Грейбеке слишком мало магии, но чересчур много эмоциональной отдачи. Сливаясь воедино, эта смесь яда и крови ощущается куда ярче, куда проще, нежели отзвуки долгих фраз и грубый тембр его голоса. Она оседает в раскрытых ладонях — простым ответом; её сила и слабость одновременно — почти протоптанная дорожка к чужим мыслям, желаниям, привычкам. Удивительная аллюзия на «бездонную корзину» средневековых гениев: «В лучшие свои минуты он немножко хуже, чем человек, а в худшие — немного лучше, чем животное…», — явственная картина одной конкретной жизни.

Ни на мгновение не спуская глаз с ворочащейся фигуры, маг бесшумно ступает назад, достигая центра комнаты, и останавливается подле горящего камина. С интересом исследователя и любопытством, свойственным его двойственной натуре, он рассматривает и изучает чужие повадки наравне точности колдомедика; отмечает «высшие» и «низшие» точки оценки действительности, выводит оттенки выражений и глубину их способностей. Все-таки долг каждого опытного лжеца — выстроить личную систему, по которой характеристика всякого живого существа происходит в считанные минуты и с наименьшими потерями в точности.

— К несчастью, времени у нас не так много, — вскользь заметил он, складывая руки на груди, и мельком забарабанил пальцами вдоль плотной, но бархатистой ткани пальто, как-то пространно глядя на пустившую корни плесень вдоль поверхности стен. — Да и с мальчишки хватит меньших страданий…

Пожав плечами, Лестрейндж чему-то молча усмехнулся и осторожно уложил палочку обратно во внутренний карман, поднимая глаза на своего спутника.

— Когда сломается — он твой, — каким-то мягким, почти бархатным тоном, без намека на агрессию или вызов. — Только потрудись сделать так, чтобы его отец получил мертвое тело целиком, а не меньшую его часть. Нам нужно оставить ясное предупреждение. Но не только от оборотней, но и от самого Лорда.

Несмотря на расхожие мнения в обществе, Арно относился к полукровкам, грязнокровкам, оборотням и прочим существам низшей касты — с должным равнодушием и, лишь частично, пренебрежением, выработанным благодаря важности этой черты в кругах чистокровных. Его расформированная сущность не позволяла ему сложить определенного мнения и всегда исходила исключительно из логики, расчета и ситуации. Книги о древней магии, предписания Салазара Слизерина и ненависть Тома слагали в его мозгу какую-то важную часть общепринятой политики, в рамках которой должны были укладываться его действия, речь, будущие заслуги. Но правда в том, что в отличие от идеалистических рамок аристократов, Арно был способен смотреть на вещи нейтрально и выставлять оценки согласно нескольким факторам. На этой же почве стояла и его верность Лорду: в то время, как ближний круг союзников восторгался великими идеями, прятал страх за улыбкой и лебезил самолюбию чужой силы, он исходил из прагматических побуждений, отдавая предпочтение собственным ощущениям и трезво смотря на перспективы, за которые цеплялся Том год от года, пренебрегая принципами и нормами. Он знал, как переменчивы бывают вкусы; насколько зыбка почва убеждений, и как легко выдернуть почву из-под ног гордой натуры. В отличие от эмоциональной пристрастности, его верность строилась на успешном, практически юридическом акте, где главным фактором служила не идеология, но исключительная особенность — разрастающаяся магия.

— Удивительно, на самом деле, что у детей столь прочная защитная система. Заставить их долго мучиться — в десятки раз сложнее, чем взрослого человека. Их реакции, попросту, отказывают, когда порог боли превышает допустимый предел. А их обморок похож на глубокий сон, из которого способно вывести, разве что, сильное зелье. Возможно, именно поэтому дети представляют собой столь высокую ценность в ритуальных практиках всего мира, — коротко сжав губы, маг легко качнул головой, откидывая назад затылок и глядя в жмурящееся лицо мальчишки.

Припустив голову к плечу, он внимательно всматривался в сожмуренное детское лицо, пока наконец мальчик не раскрыл глаза, пусто и дезориентировано, описывая ими почти все пространство комнаты.

— Ну, что, сынок… Продал бы за свою жизнь шкуру отца, м?
С трудом разбирая слова и воспринимая их смысл, мальчик все-таки тяжело замотал головой, и какой-то неразборчивый хрип вырвался из его горла вместо внятного ответа.

— Конечно нет, — раздосадованным, почти жалостливым тоном; склонившись к чужому лбу, он коротко поцеловал его. — В этом то вся и проблема. Во вбитых с детства пустых идеологиях, от которых и проку то по жизни нет. Но знаешь, что хуже, мальчик мой?.. Даже когда ты умрешь, твой отец будет готов отдать жизни сотен таких же, как ты, лишь бы доказать всем вокруг твердость собственных принципов. Что за глупость? Жизнь единственного сына за тщеславие — не слишком ли высокая цена?

Делая несколько шагов назад, Арно вытягивает руку перед собой и, будто на сопротивлении, размеренно, неспешно сжимает большой и указательный пальцы, отчего подвешенное к потолку тело начинает глухо хрипеть от удушья и дергаться, раскачиваясь из стороны в сторону. Резкое мановение пальцев, и близ детской глотки, чуть раздуваясь и вспухая, рисуется глубокий кровоточащий надрез. В таких вещах нужно быть аккуратнее, дабы детская восприимчивость не сломалась раньше человеческой воли.

Отредактировано Arnault Lestrange (2020-06-20 22:58:21)