С Энтони было удобнее всего встречаться по субботам во время бранча: Дэй спокойно отсыпался после рабочей недели и в целом был готов на рутинное обсуждение уже давно установленных процессов под бокал чего-нибудь крепче чая. Все-таки рудники Глосбергов были уже стабильно работающей машиной, которая прекрасно обслуживала сама себя и требовала лишь иногда легкой корректировки.
Они встречались раз в месяц, Тони с умением хорошего управляющего рассказывал, как идут дела, обсуждал с Генри какие-то идеи, иногда осторожно жаловался, что мать опять не дает ему свободы сделать лишний шаг, после чего Томсон успокаивал его, что с матерью ничего не сделаешь до поры до времени, но чаще — что пусть Мария играет в руководителя, ведь у нее есть надежный тыл в виде сына. Тыл, конечно, был надежен не всегда, но для этого они и встречались раз в месяц по субботам.
Иногда, конечно, бывали и субботы, когда Томсон хотел видеть кого угодно, но не Энтони Глосберга. Зачастую, точнее в девяноста шести процентах случаев, это происходило в те моменты, когда Энтони требовалось внимание Генри, жилетка Генри, мозги Генри, Генри весь целиком, Генри по частям и так далее. И эта июньская суббота была как раз одной из тех суббот, когда Фарадэй никак не мог сосредоточиться и ждал, когда же это все закончится.
Интересно стало, только когда Тони заикнулся о своей сестре.

Ричард часто рассказывал об Элизе. О том, какая она умная, замечательная, как поддерживает его увлечения, «представляешь, Генри, Слизерин!». В дочери отец видел свою настоящую преемницу, хотя и понимал, что она полноценно ею никогда не станет. Пару раз он заикался о том, что было бы хорошо придумать, как бы все равно пристроить дочурку к семейному бизнесу, и, более того, они с Генри постепенно продумывали план действий.  Но Ричард очень несвоевременно умер, его жена немного слетела с катушек — с точки зрения бизнеса, а Элизе досталась участь девочки из богатой семьи без какого-либо шанса воплотить мечты отца.
В какой-то степени Томсон испытывал к ней чувства, схожие с отеческими, поэтому всегда был рад любому упоминанию о ней, даже если Энтони жаловался, что она опять пыталась совать нос в его дела. Генри про себя лишь ухмылялся, потому что понимал, что Лиза не могла не пытаться указать брату «как лучше», а брат не мог не испугаться, увидев в этом посягательство на свою собственность. Нужно было быть дураком, чтобы не понимать, что сестра могла бы в два счета его обставить.
Но Элиза была умнее, и ей бы стоило вообще создать что-то свое: у нее на это были и средства, и мозги. Жаль вот только, что не хватало отцовского пинка. Томсон как раз как-то намеревался его ей обеспечить, но смерть снова вмешалась в судьбу девушки, убив ее мужа и погрузив ее на какое-то время в траур. Навряд ли она горевала сильнее, чем по отцу, но и здесь были уместны определенные правила загробного приличия.

Собственно, на счастье или на беду, совпадение или нет, но когда Энтони закончил жаловаться на сестру, а Генри — в очередной раз предложил ему с ней поговорить, очень удачно появилась сама виновница разговора в поисках свободного столика. Ее брат пробормотал что-то о том, что ему уже пора идти, и Томсон решил его не останавливать, пригласив Элизу присоединиться к нему.
— Раз уж так сложилось, я не могу упускать возможность побеседовать с тобой наедине, — ответил Дэй на ее вопрос, не сильно ли она его задерживает. — Ты бы, кстати, не сильно давила на брата, а то у него опять разовьется паранойя хрен пойми какой давности, что вы с матерью хотите всем управлять без него, я скоро перестану это вывозить на себе.

Элиза Глосберг при всей ее миловидной внешности, сладком голосе и идеальным манерам была той еще стервой. Расчетливой, умной и хладнокровной стервой, когда возможно и скорбела по умершему мужу, но не настолько, чтобы перестать считать. Элиза очень хорошо умела считать и делала это постоянно. Считать, просчитывать, умножать, решать уравнения собственной жизни. Считать деньги. Считать возможности. Считать деньги семьи, которые, по ее совершенно не скоромному мнению, тратятся не туда, но ее, несчастную, никто не хочет слушать.
Она ведь считала и деньги Томсона. Точнее, как она иногда вскользь заявляла, «деньги моей семьи, которые ты продолжаешь не только зарабатывать, но и тратить», намекая на его постоянный доход от приисков и регулярный расход на бойцовский клуб Костелецкого. Хорошо, что туда был заказан путь женщинам, ведь Элиза бы обязательно дотянула бы туда свои руки.
И ведь при всем при этом Фарадэй любил эту стервозную девчонку почти так же, как ее любил ее отец, и очень хотел ей помочь.

— Мне тоже было бы все равно, если бы он не управлял частью компании, а параноик в управлении — очень хуевый лидер. Я бы не хотел, как и ты, дорогая, потерять свою долю из-за психического расстройства Энтони, — Генри коротко улыбнулся, как делал всегда, когда улыбка, по идее, была нужна для разрядки сурового разговора, но совсем в этом разговоре не подразумевалась.

И вот Элиза завела свою любимую шарманку: Иван Костелецкий. Молодой муж и ебарь ее матери, в котором она видела лишь классического альфонса. Нельзя сказать, что Иван им не был, но отрабатывал свое место рядом с женой он не только в постели да и в целом без дела не сидел. Уж Генри ли не знать, ведь именно он помогал Ивану с этим самым делом.
— Беспокоят, — спокойно ответил Генри, делая глоток огневиски. Он уже давно покончил с чаем, точнее, примерно на том моменте, когда Энтони с ним заговорил, то есть практически сразу. — Но, подозреваю, что не так, как тебя. Хотя я бы на твоем месте не тратил силы на подсчет денег, которые тратит Иван, а задумался о себе.
Конечно, Генри всегда немного защищал Костелецкого, все-таки он был его партнером по бизнесу и бизнесу относительно прибыльному. И к тому же он все равно считал, что сживать со свету неугодного мужа матери, когда можно направить этот же яростный порыв на что-то более полезное и прибыльное, было просто неуместной тратой собственных ресурсов.