[indent] В дешевых романах, в которых все приключения женщины начинались и заканчивались на чьем-нибудь члене, от бросивших в детстве отцов оставалось обычно то, что принято было называть «душевной раной». Если у автора хватало дарования, удар, полученный от бросившего отца в детстве, кругами по воде расходился по всей жизни, определяя неудачный выбор последующих мужчин, несчастливые отношения и даже неизменно сопливый финал, в котором все вдруг понимали всё и несли это внезапное озарение в новую, лучшую жизнь. Если у автора дарования не хватало, то отец оставлял в жизни главной героини какой-нибудь незначительный след – например, подсознательное необъяснимое отвращение к брокколи или что-то вроде того.
[indent] Антонин Долохов не оставил в Машином детстве вообще никакого следа. Ровным счетом никакого. Он не присылал ей неловких подарков на день рождения, не писал писем, ни разу не появился на Рождество и свои – и ее – летние каникулы предпочитал проводить где-то вне Парижа. Единственная их встреча до вчерашнего дня была двадцать два года назад, когда Маше исполнилось пять, и отец вдруг взял и приехал и даже зачем-то весь вечер просидел с ними в гостиной.
[indent] Почему-то Маша отлично это помнила – весь вечер. Но об отце все равно не помнила ничего, кроме того, что в какой-то момент они оказались на диване рядом, и ее внимание привлек длинный, некрасивый шрам у него на руке, который начинался у манжета рубашки и прятался где-то под ней. Шрам был похож на иссохшую реку, наверное, хотя откуда Маше тогда это было знать? Она потянулась к шраму наугад, коснулась его указательным пальцем и только успела чуть-чуть провести вверх, до манжета, когда отец отдернул руку так, будто обжегся. Маша тоже отдернула руку, испугавшись, что сделала ему больно. Может, вот это и было то, что должно оставаться после отца? Боль и страх?
[indent] Когда Антонина Долохова накануне вечером поглотило зеленое пламя каминной сети (а не огонь преисподней, как предполагал ее дед), Маша осталась как-то по-новому одна. Так «одна», как, пожалуй, не была никогда в жизни: потому что от того, что у нее был кто-то родной, – даже настолько относительно, как Антонин, - она уже давно отвыкла. Она и так была всегда одна. А теперь она была одна при наличии кого-то. При наличии, dear Lord, родного отца.
[indent] Маша думала, что после сложных колдомедицинских чар, знакомства с Антонином и выпитого на ночь вина к ней все-таки придет благословение крепкого сна, но она ошибалась: ночь была долгой и бессонной, но ничем особенным не заполненной. Если бы она могла перебрать, как четки, все обиды, накопившиеся за двадцать семь лет без Антонина, было бы легче. Если бы она могла вспомнить о нем что-то хорошее, извиняющее его долгое отсутствие, было бы тяжелее. Вместо этого Маша просто лежала, уставившись в потолок, то стягивая с себя одеяло, потому что становилось слишком жарко, то кутаясь в него с головой, когда ночной сквозняк добирался до босых ног.
[indent] Нога болела. Вот что точно оставалось от отца.
[indent] В половине третьего Маша спустилась в аптеку и сделала себе заживляющую мазь, а потом из упрямства, а не по необходимости, обработала оставшийся от розог след. Ну и что теперь? Теперь что, Маша?
[indent] Она вернулась в свою квартиру, побродила по ней неприкаянной тенью и снова устроилась в постели. Вопросов по-прежнему было больше, чем ответов. И от встречи с отцом у нее по-прежнему осталось одно странное, свербящее внутри удивительной пустотой ни-че-го.
[indent] Это ни-че-го следующим вечером Маша решила принести Малпепперу вместе с примирительной бутылкой вина. Закрыла аптеку в положенный час, по привычке навела порядок в лаборатории и активировала портключ. В привычно заставившем сжаться хлопке аппарации она ощутила что-то очень знакомое – то самое ни-че-го, только очень герметичное, на секунду выбившее из легких воздух и тут же выпустившее ее в привычном, практически ставшем ей родным доме Малпеппера.
[indent] Здесь немного пахло лабораторией зельевара, старыми книгами и одинокой жизнью старика, который в силу каприза мироздания застрял где-то между лекарственными настойками и дорогими винами.
[indent] - Добрый вечер, мисс Мэри, - домовик Малпеппера, появившийся в холле лишь на секунду позже Маши, почтительно склонил перед ней голову и одновременно – большие уши. – Мистер Малпеппер…
[indent] - Уже вижу, - улыбнулась Маша. Они с Малпеппером толком не виделись с тех пор, как она переночевала в этом доме после нападения у «Виверны», и Маша почему-то ощущала себя перед ним за это виноватой. – Скажи, что ты скучал по своей упрямой русской дуре хотя бы вполовину так же сильно, как твоя упрямая русская дура скучала по тебе.
[indent] Говорила Маша бодро, но едва ли могла Малпеппера этим обмануть. Он вообще слишком хорошо ее знал, пожалуй. Почти так же хорошо, как дед. Маша подошла к Малпепперу и наклонилась к нему, привычно касаясь губами его щеки. Было довольно странно осознавать, что в этом доме – в доме совершенно чужого ей человека, с которым она когда-то, еще студенткой Шармбатона, познакомилась фактически по переписке, - она ощущала себя куда спокойнее, чем в собственной квартире. Можно сказать – по-настоящему дома.

Отредактировано Maria Dolohova (2021-04-25 17:50:36)

[indent] Над Корнелиасом, забравшись в складки его домашнего халата, за воротничок рубашки, в седые, из упрямой настойчивости молодцевато зачесанные назад волосы, витал знакомый и печальный запах эфедры — не больше двадцати капель на пять унций основной жидкости, как он сам всегда говорил с кафедр в Базеле и Гетеборге, practice what you preach. Животворящая настойка с эфедрой постепенно, на Машиных глазах, превращалась в доме Малпеппера в скорбное снадобье — в попытку угнаться за тем, что день за днем ускользало от Корнелиаса все более и более ловко и возвращалось все менее и менее охотно.
[indent] Маша уже забыла за две недели, как сильно этот запах ощущался рядом с Малпеппером, и теперь он забрался в ее ноздри вместе со стыдом за длительное отсутствие. В дедовом доме пахло почти так же. Не буквально эфедрой, конечно, а другими настойками, которые оставлял для дедушки его личный колдомедик, но и в том, и в другом доме базовые ноты композиции были одинаковыми — старость, которая уже не могла надеяться на пощаду или отсрочку от смерти. Для обоняния такого чуткого, как Машино, старость тоже имела запах. И этот запах ей совсем не нравился, потому что шлейфом в нем неизбежно тянулась смерть: сладковатый запах цветов, формалин, надушенная обивка гроба и свежий холодный воздух, когда возвращаешься домой и открываешь окна, чтобы проветрить комнаты.
[indent] Малпеппер, к счастью, жил в мире, который уже — пока? еще? — исключал эти ассоциации. От этого Маше иногда было радостно, а иногда — грустно. Сегодня, после двух сумасшедших недель без старика, стало грустно: и от того, что она не нашла для Корнелиаса времени (но больше — сил); и от того, что две недели назад ушла, хлопнув дверью; и от того, что чай ему все это время заваривал скорбно понуривший уши Флогистон, который, конечно же, тоже был ни в чем не виноват.
[indent] Малпеппер развернулся в сторону кухни, недвусмысленно давая понять, что все разговоры он переносит прямиком туда, и, не оборачиваясь, покатил свое кресло в им же самим указанном направлении. Естественно, ничуть не сомневаясь, что Маша пойдет за ним. Ворчун, с какой-то неизъяснимой нежностью подумала Маша и, отдав Флогистону мантию, двинулась следом за Малпеппером, без труда догнав старика и положив ему руку на плечо.
[indent] — Каюсь, это возмутительно. Я беру на себя всю вину, — пообещала она Малпепперу все тем же бодрым голосом. — И обещаю ее загладить. И не появляться здесь больше в синяках.
[indent] Жизнь со стариками, наверное, сделала ее немного сентиментальной. Когда болел и умирал сначала дед, а потом — бабушка, вдруг оказалось, что в привычном долоховском мире достоинства и спокойствия есть место и сочувствию, и сопереживанию. И даже жалости, если жалеть приходится того, кого любишь.
[indent] Малпеппер, ее когда-то старший коллега по переписке, немного научный руководитель и, совсем чуть-чуть, даже научный оппонент, как-то незаметно нашел себе место среди Машиных любимых стариков. В их еще совсем недавние лучшие годы он учил ее разбираться в огневиски, аптекарском учете, в десятках разных типах клиентов аптеки и в том, как вести переговоры с теми, кто приходит только после закрытия с черного входа, а еще — в заварке чая, в витиеватой и старомодной английской грамматике его научных работ и в сотне других вещей, благодаря которым Маша освоилась в Британии куда быстрее, чем могла бы, если бы плюхалась с zagadochnoi dushoi британцев в одиночестве.
[indent] Кухня хранила следы капризов Малпеппера и, возможно, его ожидания. В том, что Корнелиас ее ждал, Маша ничуть не сомневалась: он и в холле появился сразу же, и время без нормального чая подсчитал на удивление точно. Флогистон в такое время, как ни любил чистоту и как ни старался ее поддерживать, успевал не всегда, и кое-какие вещички выдавали занятость домовика с головой: вроде оставленного не на том месте ситечка, непривычно слабого запаха мыла и чистящего средства и передвинутых поближе к плите кастрюль, словно домовик предусмотрительно готовился переделывать то, что и так было выше всяких похвал.
[indent] Маша помыла руки и, взмахом палочки открыв шкаф, где в доме Малпеппера хранился чай, безотлагательно приступила к спасению своего чаелюбивого британца.
[indent] — И как ты здесь две недели без меня, помимо чая? — оглянувшись на Корнелиаса, спросила Маша, ставя чайник на плиту. Когда она шла сюда, ей казалось, что все про Антонина она вывалит на Малпеппера прямо с порога. Но вот оно не пришлось к слову сразу, и острота непривычного переживания уже практически сгладилась, уступив место давно заведенному в этом доме порядку. Чем не доказательство того, что Антонин Долохов был в ее жизни чем-то ужасно сиюминутным и нелепым? Даже как будто и не стоящим внимания.
[indent] — Эрл Грей? — на всякий случай уточнила Маша, поворачиваясь к Корнелиасу.

[indent] Вся жизнь Малпеппера была похожа на зелье изысканной и сложной рецептуры – она состояла из бесчисленного множества правил, законов, порядков, привычек, традиций и некоторой продуманной, добавляющей в нужных местах остроты импровизации. Об этом Машу предупреждал ещё Лафрамбуаз, когда она сообщила, что собирается переезжать в Британию и работать у Малпеппера зельеваром, управляющим аптеки и demoiselle de compagnie; Лафрамбуаз же придумал эту элегантную метафору с зельем, за которой он, как ему казалось, умело, но прозрачно, скрыл скверный и с годами неуклонно дурнеющий характер старинного друга и коллеги. Лафрамбуаз разве что не учёл, что куда больше, чем сложная рецептура, Машу напугало бы полное отсутствие оной и необходимость постоянно угадывать следующий ход своего работодателя, в каком-то смысле научного руководителя и, очень скоро и неожиданно, - друга. Угадывать Маша не любила, а вот правила она всегда схватывала быстро.
[indent] Малпеппер был восхитительно предсказуем в бытовом смысле: стоило только пообщаться с его домовиком и внимательно оглядеться, как сразу же стало понятно, на какой бумаге Малпеппер любит писать; как должны быть заточены его перья; с какой стороны ставить на стол чашку, чтобы он не смахнул её, отъезжая от стола; какую температуру в комнате он предпочитает для отдыха, а какую – для работы; что пьёт и ест; как готовит свои настойки и что нужно сделать, чтобы они не горчили на его вкус. Особое место в списке этих ритуалов, которые помогали Малпепперу поддерживать удовлетворяющий его образ жизни, занимала a proper cup of tea, угадать с которой первое время было труднее, чем с ведением учёта в аптеке в двух бухгалтерских книгах, хранившихся в верхнем ящике стола в рабочем кабинете Малпеппера.
[indent] - Не выше середины, я помню, - подтвердила Маша, хотя никакое напоминание ей было не нужно, и продолжила выполнять привычные, многажды повторённые действия. A proper cup of tea для Малпеппера у неё получалась получше, чем у некоторых англичан, которые как варвары лили молоко прежде чая.
[indent] Кто-то мог бы назвать это стариковскими капризами, недостойными ни внимания, ни уважения молодой женщины, а кто-то мог бы сказать, что эти капризы были в руках умной молодой женщины оружием, которое в конечном счёте – и, учитывая возраст старика, скорее раньше, чем позже – приведёт её к безбедной, независимой и беспроблемной жизни. Но Маша принципиально отказывалась от такой классификации: она переехала к Малпепперу, потому что он предложил ей интересную и перспективную работу. Как ни крути, куда лучше той, что ждала бы её в жандармерии. А заботилась о Малпеппере она потому, что он умудрился за всё время их знакомства стать ей кем-то вроде друга, а в эти годы в Британии – и вовсе столь же ценным и незаменимым для Маши человеком, каким она сама, без сомнения, была для него.
[indent] Теперь, слушая неловко бодрившегося Малпеппера, Маша думала о том, что её привязанность загнала её саму в ловушку: она вроде как пришла, чтобы поговорить об Антонине, но как говорить об отце с Малпеппером, который ждал её так… так отчаянно? Маше не нравилось это слово, но другого тут как будто было не подобрать.
[indent] В ответ на то, что Малпеппер провел время, подыскивая весомые теоретические доказательства бессмысленности возгонки безоара в терапевтических целях, Маша только кивнула и осторожно подала Корнилиасу чашку с чаем, избавляя его от необходимости развивать эту тему, которая рано или поздно всё равно уткнулась бы в тупик.
[indent] Маша налила чай и себе, достала печенье и горький шоколад, поставила всё это на стол, подыскивая нужные слова, а потом просто села напротив Малпеппера, но очень близко к нему – так, чтобы если что сразу же протянуть к нему руку. Почему-то ей важно было, чтобы можно было протянуть к нему руку. Может быть, потому что раньше, навещая его чаще, она совсем не замечала, как Малпеппер сдал?
[indent] - Я бы написала тебе, - сказала наконец Маша. – Просто не знала, как. Прости. Но сначала… сначала я злилась на себя. А потом было много работы…
[indent] Что было технически не совсем правдой, но рассказывать о том, что у неё вышло с Костелецким, Маше пока не хотелось – с ним всё равно всё получилось не очень понятно, и, может быть, и не стоит пока расстраивать Малпеппера, что по её вине пропал такой хороший клиент.
[indent] - … а вчера я спасла человека от магической чумы. И встретила своего отца.
[indent] Это всё звучит так нелепо, что Маша даже не знала толком, откуда начать рассказывать дальше. Конечно, Малпеппер вряд ли скажет, что она лжёт. О таких вещах не лгут. И такого отца, как Антонин Долохов, себе не выдумывают. Разве что когда хотят давить на жалость.
[indent] - Вчера вечером он просто пришёл в аптеку. Искал тебя и понятия не имел о том, что я там работаю. Только на табличке прочитал. Ему нужна была помощь. Точнее, кровь ре-эма, саламандры, иглы дикобраза и ренегат полевой, - зачем она всё это перечисляла, как будто значение имело, что взяли из аптеки, а не кто это взял? – Он сказал, что его друг подхватил от какого-то артефакта чуму. Его друг, кстати, господин из книжной лавки у «Гринготтса», если тебе интересно… так вот, мы пошли туда. Сделали всё, что было нужно, а потом, когда Антонин доверил этого своего друга его жене, мы ушли. И он проводил меня до аптеки, потому что было поздно. Остался выпить. И ничего толком не сказал.
[indent] Маша умолкла, мысленно прокручивая в голове всё сказанное. Чушь. Скомканная, странная чушь, из которой ничего неясно даже ей самой, не то что Малпепперу.

[indent] Стариковский последний эгоизм имел совершенно определённые очертания: очертания нежелания умирать в одиночестве. Он пах лекарствами, теснившимися на прикроватной тумбочке нестройными, потревоженными дрожащей старческой рукой рядами; мылом, остававшимся на иссушенных временем руках чуточку дольше положенного; немного реже, чем следовало бы, поменянным халатом и пижамой, и чуть чаще, чем полагалось, сменённым постельным бельём; одеколоном, вышедшим из моды пару десятилетий назад, с давно выветрившимся мягким шлейфом и терпким отзвуком спирта; пылью, спрятавшейся по углам в тот миг, когда глаза впервые подвели хозяина и безукоризненность уборки отошла на второй план; громоздким скоплением всякого хлама – лежалой бумаги, пролитого чая или кофе, начищенного, но давно не используемого котла, высохшими за ненадобностью травами и книгами, без дела брошенными во всех углах – там же, где они когда-то были жизненно важно нужны в пределах досягаемости. Опыт наблюдения за доживанием близких людей подсказывал Маше, что вещи и дома умирали раньше, чем их владельцы. И никто, в здравом уме и твёрдой памяти, не хотел умирать среди мертвецов в одиночестве.
[indent] Про себя она уже давно решила, что Корнелиас Малпеппер в свой последний час ни за что не будет один. Это решение Маша приняла с лёгким сердцем ещё в семьдесят пятом году, когда только-только к нему переехала и была уверена, что до смерти Малпепперу ещё лет двадцать, потому что такие старики как он не гнутся от жизни до самой могилы так быстро и просто. А Малпеппер взял и попросту сломался. И не через двадцать лет, а через три года – обещание, которое Маша дала самой себе, думая, что у неё будет ещё много времени, чтобы как следует обдумать, как его исполнить, нависло над ней Дамокловым мечом.
[indent] И вот теперь она пришла и вывалила на старика, и без того страдающего от действительного одиночества и перспективного, того, которое оставит его один на один с костлявой старухой, что у неё появился отец. Хотя «появился отец» на самом деле звучит как «появился жених» или «появился ребёнок» - как кто-то, кто пришёл Машу у Малпеппера забрать. Не просто из его дома, но и из его аптеки, из его жизни и, самое главное – из его смерти. Молодец, Маша. Bozhiy dar приносить людям хорошие новости. Как есть – bozhiy dar.
[indent] Что-то подобное Маша однажды уже пережила с дедом, когда Роман Алексеевич, всегда нацеленный на то, чтобы научить Машу жить в одиночестве, предпочтительно – в глухом и беспросветном, потому что лучше готовить внучку к самому крайнему случаю, вдруг сделался большим и трогательным любителем близости. Совместных вечеров, разговоров, украдкой выпитых совместно бокальчиков огневиски («ну хотя бы на пол пальца, Мария!»): в дедовых глазах Маша со временем научилась замечать горестно-торжественный знак – как будто дед к каждому такому вечеру примеривался как к потенциально последнему и пытался взглянуть на него сквозь десятилетия Машиными глазами.
[indent] Малпеппер теперь вёл себя почти так же. Смерть ещё не подобралась к нему настолько близко, чтобы в его глазах появилось вот это вот предвосхищение умирающего, но всё же уже достаточно явно прорисовывалась у него за плечом, чтобы руки у него задрожали чуть сильнее, а ворчливая ерунда, которой он пытался отвлечь её от разговора об Антонине и от сопутствующих этому мыслей, - чуть бессвязнее.
[indent] И всё-таки Маша улыбнулась, услышав щедрый, особенно по меркам Корнелиаса, комплимент. Никогда не сомневался, что ей по силам это сделать, - это как орден или второй шармбатонский диплом. Малпеппер, конечно, никогда в ней не сомневался и периодически отчитывал её за то, что она сама сомневалась в себе, но чрезмерной похвальбой всё-таки не увлекался – дозировал её, как редкие капли бесценного зелья.
[indent] - Послушай, ну не так уж и плох этот болгарин. Он делал защитные чары для аптеки, - напомнила Маша. Ей только хотелось проверить, помнит ли об этом Малпеппер или этот факт просто не имеет никакого значения, а репутация владельца лавки в глазах Малпеппера – это уже дело десятое. Вряд ли им снова доведётся встретиться, как бы то ни было. – Ну и кроме того, на чуму он напоролся не в Лютном переулке. Но мог бы её там оставить, если бы не… Антонин.
[indent] Не получилось ещё раз назвать его отцом. Что-то в Антонине и отцовстве всё-таки упрямо не клеилось. И обиднее всего в этом, пожалуй, было то, что никакого озарения, просветления, счастья или горя Маша от встречи не испытала. Она вообще не испытала ничего – и ходила, баюкала это ничего в себе второй день, пытаясь сообразить, куда это ничего деть и что с ним делать.
[indent] Морщинистая ладонь Корнелиаса, давно утратившая прежнюю силу и подвижность, легла, как пожелтевший листок бумаги, поверх Машиной руки. Маша опустила взгляд на их ладони, соединённые вместе каким-то непостижимым образом: талант у тебя, Мария Антониновна, находить на свою голову стариков, чтобы доживать с ними их век. Так ничего нового и не начнеёшь – будешь всю жизнь подбирать чужие огрызки жизней.
[indent] Маша улыбнулась, поднимая взгляд на Малпеппера, чтобы он видел её улыбку, и накрыла его руку своей второй рукой, чуть сжимая стариковскую ладонь. Ласково и по-родственному, так, как, пожалуй, даже руку собственного деда никогда не держала.
[indent] - Он далёк от джентльмена, знаешь, - со смешком сказала Маша. – Он ещё… Предложил мне выплатить долг за своего друга. За то, что я ему помогла. Предложил учить меня самообороне. Это же полезно будет, как считаешь? Ну хотя бы чуть-чуть?
[indent] Маша, конечно, уговаривала саму себя. Во-первых, она уже согласилась, и было бы трусостью сдать назад. Во-вторых, в уроках самообороны, пусть даже от отца, стеганувшего её при первой встрече розгами, в любом случае будет польза. Хотя бы простенькое заклинание-щит освоить было бы и то неплохо. Хотя бы составить представление о том, как эти заклинания работают. Запас карман не тянет, так ведь говорят?
[indent] - Как видишь, это скорее он чувствует себя обязанным, - снова улыбнулась Маша. – А я… Я вообще ничего не испытала. Это нормально вообще?