[nick]Anna Dolohova[/nick][status]a dull ache of the soul[/status][icon]https://funkyimg.com/i/3aDqZ.jpg[/icon][info]<div class="lzname"> <a href="ссылка на анкету">Анна Долохова</a> </div> <div class="lztit"><center> 19 лет; Шармбатон, Неббиоло’44</center></div> <div class="lzinfo">чистокровная <br>жена некроманта<br><br><a href="ссылка на вашу почту">совиная почта</a></div> </li>[/info]
3 августа 1945, Канны
Оглядываясь на ближайших друзей собственной семьи и семьи Долохова (которая теперь тоже, так кстати и некстати была ее собственной), Анна Дмитриевна отлично понимала, что от вступивших в брак мужчин не следует ждать интеллектуальных рекордов. Ум в браке у мужчины как будто бы вообще постепенно сходил на нет, начиная с самого дня свадьбы: на праздничном ужине еще год назад Антонин мастерски различал намеки и полутона, которые, в конечном счете, избавили их от докучливого общества родственников, а этим летом он прибыл в Париж, тупой, словно старая винная пробка. Неповоротливый мужлан, из-за которого, вместо того, чтобы встретиться с профессором Лабри и сходить с ним на конференцию, на которую билет был только у действующего профессорского состава и высшего научного общества, она потащилась в Канны с Долоховым и всей его семейкой, чтобы смотреть в рыбьи глаза двоюродных тетушек, приехавших «подышать соленым воздухом» и «насладиться закатами».
В Канны они прибыли в середине июля, даже раньше, чем планировали, так велико было всеобщее рвение поскорее отправиться на Лазурный берег, где и без того уже собралась вся семья, а мы ждем только тебя, тупоголовый Антонин, которому не хватило ума написать, что он страшно иссох без общества жены и, как всякий молодой супруг, желает уединиться с ней в опустевшем Париже до середины августа. Конференция идет две недели. Неужели так сложно было просто написать две строчки?
Чем чаще Анне Дмитриевне приходилось отвешивать в разные стороны французские бонжуры и русские троекратные поцелуи в воздух около чужих напудренных щек, тем сильнее в ней кипело раздражение. Как будто оно все собиралось и собиралось по крупице из нелепых писем Долохова, в которых он то утверждал, что привык к ней, то утверждал, что прекрасно обойдется без нее. Он что, влюбился и теперь не знал, куда деться? Идиот. Имбецил. Непроходимый кретин. Тупой мужлан. Упертый баран.
Любви Анна Дмитриевна не хотела. Анна Дмитриевна подписывалась на некоторое количество мозгов в голове и способность врать сообща, стоя на одном берегу, чтобы Долохов мог заниматься чем угодно, а она – ходить на научные конференции, на которые так непросто было попасть, если ты уже жена, а не студентка l’université.
К третьему августа Анне Дмитриевне стало казаться, что она не прогуливалась по набережной и не болтала со светскими дамами в салонах, а руками, безо всякой магии, разгружала провиант для огромного долоховского дома, никак не меньше. Магические Канны по-настоящему оживали лишь раз в году – когда парижский «сезон» расцветал в них пышным южным соцветием, и всех вокруг кружили музыка и легкомысленные романы, увлекали соревнования за самый изысканный званый ужин и непременная номинация на лучшую предложенную гостям бутылку вина. Все это Анне Дмитриевне нравилось лишь один день в году – последний день сезона, когда было окончательно и бесповоротно ясно, что все закончилось. Так, по крайней мере, ей казалось, когда она была семнадцатилетней дочерью Третьяковых. Потому что невестке и супруге Долохова последний день сезона заранее казался лишь окончательной точкой, кульминацией мучительной светской пытки.
Утром третьего августа Анна Дмитриевна вместе со свекровью посетили небольшой особняк троюродной тетушки Долоховой, которая собиралась женить племянника и теперь жаждала от молодой супруги Антонина каких-нибудь «пылких юношеских советов». Анна Дмитриевна, удержавшись от того, чтобы предложить племяннику пройти экзамен, выявляюший уровень его интеллекта, посоветовала прекрасного портного и замечательного парижского кондитера, который предупредительно обещал считать их своими любимыми клиентами. Днем Анна Дмитриевна с супругом сопровождали старших Долоховых на прогулке, дефилируя под палящим солнцем парами, друг за другом, чинно держась за руки. Пока старшие Долоховы оживленно беседовали о чем-то своем, долетавшем до них с Антонином только обрывками фраз и всплесками смеха, Анна Дмитриевна молчала и думала о том, что остановиться и убрать песок из туфли с помощью магии или рук будет слишком неудобно, а если не убрать, он непременно натрет ногу и приведет ее в негодность к вечерним танцам.
Негодность, естественно, можно было исцелить одним взмахом палочки, но вечерний прием у общих знакомых Третьяковых и Долоховых, а заодно Теглевых и Державиных, был событием изнуряющим и со здоровыми ногами. А получить предлог хотя бы не танцевать, чтобы не смотреть в незамутненное осознанием собственной непроходимой глупости лицо мужа, Анна Дмитриевна уже засчитала бы за лучшую победу дня. Но танцевать все-таки пришлось – вальс, который только чудом не превратился для них в какое-нибудь подобие неуклюжего танго или дешевой семейной ссоры, потому что Долохов вел себя так, словно он мечтал быть именно здесь, на этом самом месте, а у Анны Дмитриевны уже не осталось никаких сил, чтобы скрывать, как ее это бесит.
Накопившаяся за пару недель в Каннах злость ударилась об косяк вместе с тяжелой дверью их с Антонином спальни, когда они вошли. Анна Дмитриевна позаботилась о том, чтобы он непременно это заметил, а потом резким взмахом палочки раздернула шторы и открыла огромные, в пол окна, выходящие в сад. В комнате, естественно, было не жарко, но Анне Дмитриевне хотелось свежего воздуха. И еще – чтобы все вокруг нее пришло в движение, хлопало, ударялось, издавало звуки. Живые, нормальные звуки, а не какофонию светских раутов.
- Как можно быть таким идиотом, как ты, Антон, - раздраженно выдохнула Анна, обернувшись к мужу. – Почему ты ведешь себя так, словно ты последний остолоп? Что с тобой случилось за полгода без меня? Мозг вытек в морге?
Она вытащила из прически шпильки, коротко зашипев, когда одна запуталась в волосах, и прошествовала к туалетному столику, чтобы вывалить все добытые из прически богатства в перламутровую шкатулку.
- Ты, конечно, не обязан проявлять понимание и даже уважение к моим интересам, ведь ты всего лишь мой муж, что ровным счетом ничего не означает и не делает нас хоть сколько-нибудь близкими родственниками, но… - Анна сняла серьги и строго посмотрела на отражение Долохова в зеркале. – Но почему не предупредить в каком-нибудь письме, что ты хочешь, чтобы все было вот так? Мы же договаривались, разве нет? Я думала, я могу на тебя рассчитывать. Я думала, мы приедем сюда к середине августа в лучшем случае.
Анна выдохнула, укоряюще качнула головой и, уже куда более аккуратно, принялась снимать сначала колье, а потом – кольца. Она думала, что это занятие, требующее бережного обращения с дорогими украшениями, ее хоть сколько-нибудь успокоит, но лицо мужа в зеркале раздражало ее все больше и больше. Он мог бы смотреть на нее как осел и в Париже. Этим самым вечером, когда она вернулась бы с конференции и с ужина с Лабри.
- Я ведь просила тебя написать, что ты скучаешь по мне! Скучай по мне почаще и получше! – Анна развернулась на стуле, чтобы смотреть Долохову в глаза. Может, у него хватит мозгов хотя бы прочесть по губам. От решительности и злости Анна сильно сжала пальцы на спинке кресла, в котором сидела. – Что тут непонятного? Ты бы приехал, мы бы сделали вид, что страшно скучали и не хотим ничего иного, кроме как закрыться в нашей спальне, а потом твои родители бы уехали, и у нас было бы свободное время! Свободное время, Долохов! Ты мог бы делать что угодно! Что! Угодно! А я могла бы сейчас быть на конференции, посвященной извлечению воспоминаний. Долохов, ты понимаешь, как это важно? Ты вообще понимаешь, Антон, насколько это важнее вот этого вашего семейного сборища? Почему ты всегда думаешь только о себе, когда я пытаюсь думать о нас обоих?!
Вопрос, конечно, был риторический, но Анне упрямо хотелось услышать от него ответ. Она так долго держала себя в руках, представляя, сколько всего полезного успела бы переделать в Париже, из которого разом исчезли все светские обязательства невестки Долоховых, что теперь она могла бы говорить о том, что ее не устраивало, всю ночь без передыха. Потому что ни на что другое с таким подходом к семейной жизни Долохов рассчитывать, естественно, не мог.
