Marauders: stay alive |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [14.02.1978] burning bridges
BURNING BRIDGES
закрытый эпизод
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет:
Moderat - Reminder
Крошка-сын к отцу пришел,
И спросила кроха:
- Бать, как стаю пополнять?
- Делать людям плохо!
Отредактировано Fenrir Greyback (2021-01-03 16:41:45)
Сыночка вообще космос, конечно!
Впереди – смерть, и она предпочтительнее, чем та, что дышит в затылок. Джек не помнит, когда его так радовала охота, чтобы внутри у зверя все пелопело, натягивалось нетерпеливой струной, разгоняло по жилам кровь. Убивать самому проще и привычнее, чем смотреть, как умирают на твоих глазах твои сородичи, оставлять осевшую на их телах смерть и снова куда-то идти.
Джеку часто кажется, что в последнее время они на самом деле идут без цели. Жмутся к привычному, понятному миру, пока волшебники расставляют вокруг них ловушки. Волшебникам верить нельзя. Но никогда до этого они не были от Стаи так близкоблизко. Никогда еще они не были так лживы и опасны.
В середине февраля тело кажется тяжелым и уставшим. От событий последних трех лун – даже будто поломанным изнутри. Когда надо бы спать, да не спится, Джек представляет себя как водяную мельницу, у которой лопасти не всегда хватают воду, потому что внутри сбоит какая-нибудь деталь. Он все пытается понять, какая, но он так давно не смотрел на такую мельницу вблизи и не спеша, что все никак не получается вспомнить, что же в ней еще есть, кроме круга с лопастями и равномерного, постоянного движения.
Впереди – смерть, и ее предвкушение отзывается в теле, разгоняет по жилам кровь. Они идут на охоту вдвоем с Фенриром, и ни тяжести, ни усталости между ними нет места. Джек чувствует странное и давно забытое – долженоправдатьнадежды. Только никаких надежд нет, и в этом преимущество Стаи. Фоксхолс звучит отлично – глухое, похожее на щелчок великолепное «кс», разрывающее слово пополам, как зубы добычу, и мягко прокатывающееся по языку струйкой чужой теплой крови «холс». Кто-то предложил эту деревушку в Йоркшире, и Джек все пытается вспомнить, чем еще оно отзывается в голове. Не может и бросает эту мысль – вокруг столько всего происходит, что он мог легко и придумать. Лисьи норы – подумаешь, ничего необычного.
Они аппарируют недалеко от деревни, в место, которое оба знают. Джек привычно втягивает носом воздух, прислушивается. Разбирает запахи леса, по-звериному пворачивает голову к запахам человеческим. Мимоходом бросает взгляд на Фенрира, пусть это и не особенно нужно, и молча следует за ним.
Волк, который живет внутри и не зависит от фазы Луны, в нетерпении. Волку отчего-то хорошохорошозамечательно. Волк находит под ногами тропинку более древнюю и честную, чем любая, протоптанная людьми, и вот Джека ведет вперед уже не Фенрир и не человек, для которого впереди на отлогом холме уже вырисовываются силуэты домов, а зверь: зверь разбирает в выстуженном, почти утратившем запахи воздухе один – напитавшейся влажностью старого дома одежды и мужского одеколона; а потом еще один – пирога с тоненькой румяной коркой; и еще один – лавандовых духов, забирающихся в нос; а потом еще один – чистой кожи; а потом еще один – мяса, крови, жизни и смерти, плотно спаянных в одно тело. Можно получить это все и сразу, это очень удобно – нужно только убить одного человека.
Впереди – смерть, зверь чуетчуетчует. Они останавливаются там, где жидкий, по-февральски голый подлесок еще худо-бедно скрывает их от любопытных глаз. Джек скользит взглядом по крайним домам: наглухо закрытые окна, закрытые двери, закрытые калитки. У волшебников есть норы, – лисьи норы – в которые так удобно забиться, потому что они теплые, уютные, устроенные по их желанию. Волшебники трусливо прячутся, закрывают ставни, кутаются в безопасность. С недавних пор Джек испытывает к этому отвращение – зверь чуетчуетчует, как сужается привычный мир, как будто они лесные звери, и к кромке их существования подбирается большойбольшой размером с Лондон город.
- Вспомнил сейчас, - хриплым от долгого молчания голосом говорит он, вполоборота поворачивая голову к Фенриру. – Тут когда-то был мой дом. Вроде того.
Фенрир родился тридцать три года тому назад в этот же день. Грейбек родится чуть позже этого срока, к тому моменту, когда обозначения времени, разделения на дни, месяцы и даже годы исчезнут, сменившись только цикличностью полнолуний. Отказ от себя быстро приучает быть никем, и то, что когда-то, очень давно - внимание, подарки, торт со свечками - казалось значимым, успеет лишиться всякого смысла, вытереться из памяти так, будто этого никогда с тобой не происходило. Будто собственное прошлое - это открытки в магазинных витринах больших городов.
Без всякого смысла в поддержании торжествования личностного я, возраст измеряется количеством внутренних сил также, как время отмеряется полнолуниями. Грейбек когда-то, если вдуматься, даже не родился, а просто возник, как он продолжает и продолжает возникать каждый месяц, когда людское сознание меняется на звериное и обратно, теряя по крупице себя в той волчьей шкуре, подменяя понятия и смыслы.
Фенрир родился четырнадцатого февраля тридцать три года тому назад, только для того, чтобы, спустя этот срок, возникший в нем волк вышел в этот день на охоту и выжидал в подлеске, пока сумерки станут достаточно густыми и деревенька с забавным названьицем чуть утихнет и перестанет походить на бурлящий муравейник. В этом весь смысл - дожить до дня, когда надо выйти на охоту, чтобы Стая прирастала, чтобы Стая не голодала, чтобы свежие, оставленные за спиной трупы достаточно утяжелили их чашу весов в этой борьбе за равновесие в социальных экосистемах. Смысл - оставаться на вершине пищевой цепи и в иерархии старшинства среди смертников. Смысл предыдущего дня - только в том, чтобы перевести его в день следующий.
Они выходят на это место по обрывкам воспоминаний, других, из прошлого, когда Грейбек или еще только Фенрир, трогал свободу лапой и исследовал этот клочок суши, именуемый страной. Нет проблем аппарировать в точку из своего прошлого и, чуть-чуть побродив окрест, напасть на след. Когда-то они здесь уже были и судя по тому, что запомнилось только место, а не последствия визита, - второй раз их здесь не ждут или не ждут уже.
Джек молчит с ним рядом, по левую руку, как бы компенсируя её чуть большую уязвимость в сравнении с правой. Джек так давно в Стае, что Грейбеку кажется, что его намерения повторяют его собственные, и бойня в конце января, где волчонок выжил - еще одно тому подтверждение. У Джека внимательный и зоркий глаз и острый ум, который хорошо и пра-виль-но умеет делить на своих и чужих, в соответствии с особыми, волчьими понятиями правоты. Когда он говорит о своем доме, слух режет сначала непривычное “мой”, но быстро становится понятно, что речь идет о столь далеком прошлом, что значимость принадлежности успела затеряться и забыться.
Им надо пройти по улицам. Надо присмотреться к местным детям, как к потенциальным своим, и к местным обитателям - как к мясу. Надо добыть деньги, вещи, которые могут пригодиться им, но если Джек вдруг испытывает что-то к этому месту, это может стать проблемой.
- Хочешь зайти туда? Или вернуться?
Грейбек спрашивает, не поворачивая головы, Джек так давно с ним и так привычно с ним - от щенка до волчонка, - что, в отличие от Квинтуса, не должен доставить проблем, а мысли его будут понятны и без потребности заглядывать ему в лицо. Джек - правильный оборотень. Его рано обратили и рано начали воспитывать, чтобы он вырос умным и приспособленным. Чтобы он понимал разницу, между “зайти” и “вернуться”, и умел принять правильное решение.
Грейбек знает, что он не против посмотреть дом своего воспитанника, но если он придет туда, то только за тем, чтобы помочь сжечь все эти бесхозные мосты, которые цепляются из единственно для них возможного будущего в никому ненужное прошлое.
Сыночка вообще космос, конечно!
Слово «дом» никак не отзывается внутри.
«Дом» звенит в пустоте, как брошенный в котел галлеон – как что-то ценноеценноецнное, но в котле совершенно чужое.
Джек шарит взглядом по первым к укрывающему их подлеску домам. Различает в бликующем оконном стекле силуэт женщины. Худая, красивая даже с такого расстояния, она шевелит губами, но ни к кому не оборачивается, наверное, просто напевает себе под нос. Ее руки шевелятся – она то очерчивает круги, то отодвигает их от себя. Джек пытается вспомнить, что такого делают у окон люди, что могло быть на это похоже, но не может. Он не помнит этих будничных приоконных женских дел. Не женских, впрочем, тоже.
«Дом» звенит в пустоте, но он медлит с ответом. Знает, о чем спрашивает Фенрир. Знает, в чем разница. Но размышляет не о ней. Он втягивает носом воздух: сначала, глубже всего, февральскую прохладу, потом запахи домов, потом запахи живых и живущих, еще не подозревающих, что за ними уже пришла смертьсмертьсмерть.
Джеку кажется, что ответ Фенриру на самом деле не нужен. Не может же он решить, что Джек выберет вернуться. Что значит – вернуться? Развернуться сейчас спиной к тем норкам волшебников и сцепиться с вожаком? Ради чего? Ради того, что звенит пустотойпустотойпустотой?
Пустоту Джек не любит. С детства, с прошлой жизни, на дух не выносит, когда чего-то не достает внутри. Когда для чего-то, что должно было быть занятым, вдруг освобождается место. Обычно это плохой знак. Это значит бедность или нищету. Недостаток, который нельзя восполнить. Это значит проблемы. Голод. Это значит иногда даже смерть, когда пустеют тоненькие трубочки сосудов и вся кровь постепенно вытекает из тела. Пустота не приносит ничего хорошего.
Это определяющий довод.
Решающий аргумент.
- Я оттуда ушел, - пожимает плечами Джек, тоже не поворачивая к Фенриру головы. Спустя столько лет в стае смотреть, чтобы понимать друг друга, уже не нужно: они чувствуют друг друга не по-человечьи, по-звериному, в предвкушении чужой смертисмертисмерти они постепенно становятся продолжениями друг друга. Выследить, выбрать, отделить от стада, преследовать, бежать, впиться зубами сильно и насмерть.
- Просто вспомнил. Мы вроде стояли вон там, - Джек экономным жестом указывает рукой вперед, туда, где заканчивается асфальтированная дорожка и начинается утоптанная тропка. – Он сказал, что я должен понять. Ребенок скоро родится. А я… такой, какой я есть…
Джек коротко хмыкает и качает головой. Он редко вспоминает отчима. Еще реже, чем «дом». Но отчима помнит все равно лучше. Кем, кстати, вообще был тот ребенок? Мальчик? Девочка?
Спустя годы Джек смотрит на отчима взрослым взглядом. Мерзкий, мелочный, двуличный мужичонка. Наверняка еще не сдох. Такие не подыхают, и от этого в Джеке всегда поднимает голову ярость. У волчат, с которыми он сталкивается, счастливой жизни не бывает. И начинается все с таких трусливых ублюдков, как отчим.
Джек не то чтобы борец за справедливость. Он знает, что это утомительнаявыматывающаянапрасная борьба, которая никому и не нужна на самом деле, потому что даже правдолюбцам хорошо жить в несправедливом мире – так они никогда не чувствуют себя пустыми и ненужными. Но несправедливость в этих лисьих волшебницких норах такая близкая…
Он ведь все равно пришел сюда за смертью. За мясом. За новыми вещичками. За лекарством, если найдется, чтобы было у стаи. За молодняком. Цель у них не высокая, примитивная. Как у всех животных – просто выжить. Но от того, что сегодня не выживет другое животное, которое во сто крат хуже любого оборотня, которого Джек знает, на душе легчает.
- А знаешь, - говорит Джек и поворачивается к Фенриру, по привычке чуть обнажая в оскале улыбки передние зубы. – Я бы заглянул.
Вопросы выживания биологического вида - это вопросы его приспосабливаемости. Вопросы питания, защиты и размножения. Вопросы, ответ на которые кроется в формулировке более витиеватой, чем просто “бей или беги” и, как успел за выяснить Фенрир, которые становятся тем сложнее, чем более сложен ты сам.
Когда-то, руководствуясь термином “добыча”, он подразумевал под ним только еду. Потом еду и одежду. Теперь, когда, прочувствовав все то, что можно еще, помимо шмоток и мяса, содрать с волшебников, он обзавелся своей семьей, он стал мыслить шире.
Добыча - это все то, что обеспечит им выживание, от одеял, которые так были нужны, когда январской ночью им пришлось мерзнуть, уходя от погони, и до новых особей, которые могут преумножить и защитить стаю. Вчерашний маленький волшебник может стать боевым волком. Он - тому показатель. Джек - тому свидетельство. Стае нужны новая кровь, новая сила, жилы и мускулы, и их, в новых, измешившихся условиях существования надо добыть так же, как и мясо для пропитания.
Одно остается неизменным и непреклонным в принципах охоты, когда речь идет о выживании. Никогда нельзя зариться на слишком большие куски. От больших кусков кости застревают в горле. И даже самого матерого волка может затоптать достаточно тяжелая и молодая корова.
Когда они идут в новый город, когда он лично берется сопровождать молодняк, он сообщает об этом напрямую - не спеши, определяся с местом, не рвись вглубь, осмотрись, прочувствуй, просмотри пути отхода. Охота - не бойня, а вопрос в ы ж и в а н и я, риски на ней должны быть взвешены.
Джеку об этом нету нужды объяснять, и слушая, как тот говорит такие знакомые слова, как скупо описывает хорошо знакомую ситуацию, Фенрир чувствует, что их кусок сегодня будет вырван из прошлого этого волчонка.
Когда люди говорят таким как он “тебе здесь не место” - они тоже руководствуются вопросами выживания, безопасности, они гонят прочь зверя словами, покуда нет нужды хватать вилы и факелы, и если тот уходит, то совсем забывают о том, что зверь может в е р н у т ь с я.
Звери чертовски хорошо запоминают обратные тропы по запаху.
Им чаще, чем людям, в вопросах возвращения благоволит слепой случай.
И Грейбек щурится.
Боясь подступающей темноты, в деревне зажигаются одно за другим окна. С темнотой вместе подкрадывается и холод, делая запахи будто бы тоньше и резче. Сквозь подбирающийся морозец они дотягиваются от жилих домов как изящные щупальца, и Грейбеку кажется, что вот-вот, и он будет знать, когда любой из живущих там ублюдков пойдет на нужник. Как любая из местных сук соберется стягивать с себя дневные платья, источая мускус от теплых подмышек.
Он думает, что это будет славная охота. Их точка укрытия стоит над деревенькой выше по холму, и загорающиеся там огоньки будто падают к их ногам. Будто все, что там есть живого, готовится оказаться под их подошвами.
- Тогда мы пойдем, когда станет темно, - Грейбек не поворачивает головы, хотя чувствует, что Джек смотрит на него. Он даже чувствует, что Джек скалится, и что в этом оскале есть что-то одновременно голодное, довольное и злое.
Они снимаются с места и идут, когда только отдельные окна остаются выглядеть слепыми темнотой. Под кожей начинает зудеть от предвкушения и черная, снятая когда-то с трупа палочка в руке, кажется вибрирует от того, как извращенно, но правильно может повториться история. Грейбек уже знает, что свет в окнах этой ночью не будет дрожжать - у Джека отлично получается заклятие немоты, - и только пока еще позднее, пока еще зимнее утро, расскажет деревне, что ночью в ней были гости, которых когда-то выгнали и не ждали обратно.
Вопросы выживания в этом сложном, многообразном мире иногда превращаются в вопросы о том, насколько ты способен дать сдачу.
Сыночка вообще космос, конечно!
В темноте Джек всегда чувствует себя увереннее.
Ему нравятся глубокие, к ночи густеющие и в конце концов вязнущие во мраке тени, прохлада, тишина, которая наступает, когда люди наконец успокаиваются и засыпают в своих кроватях. Тогда, если прислушаться, можно различить не только их запах, но и то, как они сопятвздыхаютдышатхрапятскрипяткроватями, когда думают, что их никтониктоникто не слышит.
Джеку нравится быть этим никем. В темноте никто – это сила, а не слабость. В темноте ты хищник, идущий по следу, а не огрызок человека, выброшенный кем-то на обочину за ненадобностью. Темнота как будто переворачивает все с ног на голову, словно каждая ночь и каждая охота – это маленькое полнолуние, когда слабость в самом деле становится силой.
Кому не нравится ощущать свою силу?
Джек ждет темноты. Он смотрит на аккуратные домики, укрытые от дождя, ветра, снега, яркого солнца и всех ненастий на свете крепкими, разноцветными крышами; изучает ленные, сытые движения то и дело появляющихся на улице людей которые ничегоничего не подозревают; приглядывается к вещичкам, разбросанным тут и там по их садикам. Почему-то вспоминается, что давным-давно это казалось ему неприличным – подглядывать за чужими же нельзя. Тогда чужие могут тебя заметить. Но среди оборотней нет любопытных, к счастью. Есть только те, кто на охоте. Они все на охоте. Всегда. И это спасение. Спасение пахнет чужой кровью и чужим мясом. Чужой жизнью. Чужими ужинами. Чужими сигаретами. Чужой постиранной одеждой – мылом, шампунем, стиральным порошком.
Домом, наверное. Хотя слово «дом», как Джек ни старается, так и не приобретает для него никакого смысла. У стаи дома нет – стая и есть дом. И это удобноудобноудобно. От этого удобства и простоты внутри все поет и нетерпеливо, по-волчьи приплясывает. Джек не борец за справедливость, но ему все равно нравится мысль, к которой он перескакивает от мыслей о доме – сегодня справедливость восторжествует. Жаль, не в полнолуние. Но, может, так даже лучше, потому что он хочет увидеть его взгляд. Запомнить его. И чтобы он – этот – тоже запомнил.
Это уже не охота. Просто убийство. Но это правильно. Так, по крайней мере, Джеку кажется, когда сгущаются сумерки.
Они ждут, по ощущениям, оченьдолго, но в деревню входят лишь тогда, когда из двух подозрительных незнакомцев они превращаются в не более чем два возможномужских силуэта. Джек все так же держится слева, но теперь на равных, а не на полшага позади, потому что ведет – в самом буквальном смысле – уже он.
На крыльце стоят два пустых горшка, прикрытых сверху плотной тканью, - верная примета, что его семейство никуда не переехало. Горшки – уродливые материны любимцы – Джек помнит даже слишком хорошо. «Не спотыкайся ты о них, дурацкий ты мальчишка», - почти слышит он сквозь время. Над парадной дверью горит фонарь. Свет от него слабый, но теплый. И вполне достаточный, чтобы через окно у двери заметить их с Фенриром. Поэтому они сворачивают с улицы и обходят дом – забор достаточно высокий для того, чтобы они шли, лишь слегка пригибаясь.
Джек, правда, уверен, что никому здесь нет до них дела. Он чувствует всеобщее спокойствие в воздухе – кто-то все еще возится с ужином или засиделся за столом, потому что из приоткрытого окна соседнего дома тянется запах жареного мяса, и, если прислушаться, слышны плеск воды и детский голос.
Заборы в Фоксхолс не укрывают людей от оборотней. Он ничему не научил людей тогда, много лет назад, когда его тащили домой окровавленным и в порваной одежде. Они не научились прятаться и заботиться о себе тогда. Может быть, научатся сейчас.
Задняя дверь ведет прямиком на кухню. Джек это почему-то помнит, но даже если бы и не помнил, - не страшно. Из окна видно плиту и краешек кухонного шкафа. А еще – одинокий, тудасюдаходящий мужской силуэт.
- Alohomora, - шепотом говорит Джек, направляя кончик палочки на дверной замок. Дверь открывается с тихим скрипом, и они оба вступают из почтиночного сумрака на свет.
– Silentium, - ровно произносит Джек. Он направляет палочку как будто бы в никуда, но целится все равно в грудь мужчине, который стоитстоитстоит посреди кухни как истукан. Ты изменился. Ты испугался.
Тишина проглатывает стук закрывшейся за ними двери. Рука мужчины тянется к карману, где он, видимо, держит волшебную палочку. Джек, должно быть, хочет этому улыбнуться. Но получается только оскал.
* Alohomora
Отпирает двери, окна, крышки и т.п, закрытые обычным способом, либо заклятьем Collopotus. На замок необходимо указать палочкой. Не отпирает замки, на которые наложено заклятье claudere.Silentium - P, F (лат. silentium — «безмолвие, молчание»; silens — «тихий, безмолвный»)
Модификация Silencio, создает область тишины (звуки практически не проникают за пределы области ни изнутри, ни снаружи; чем больше опыт, тем лучше эффект).
Отредактировано Giacomo Molinari (2021-03-16 21:24:09)
...мир, по сути, прост
не берите в долг, не ведите торг
стерегите кров, не ебите голову, не говорите "гоп"
берегите психов, чужаков, еретиков, ведь всё переплетено
[indent] Пока они идут к дому, Фенрир не думает ни о чем, потому что думать тут не о чем. Становление мировой справедливости чревато своей предсказуемостью. Отбросы общества появляются из общества и возвращаются в него только для того, чтобы продемонстрировать его собственную гниль.
[indent] Джек - хороший волк, который мог бы быть хорошим парнем. Он тихий. Умный. Способный.
[indent] Этого бы хватило, чтобы вписаться в любой, даже не самый притязательный быт, в той же мере, в которой он вписался в стайный. Вместо того, чтобы пригибаться, скрываясь за заборами, он бы мог эти заборы ставить, но кто-то решил иначе. Кто-то испугался и поступил отчасти правильно, разве что перепутав местами события.
[indent] Самые страшные монстры рождаются из страхов. Джек так и родился.
[indent] Многие из них так родились.
[indent] Пустота в голове у Фенрира, в которой помещается вся эта привычная предопределенность, начатая даже не им и далеко не сейчас, созвучна той звенящей тишине, которая на самом деле подбирается к деревне вместе с ночью. Она звучит в паузах между голосами из окон и звоном посуды на ужин. Она тоже знает о том, что скоро произойдет, но никто её не слушает.
Фенрир смотрит на силуэт в окне и не чувствует ничего, и действует потом совершенно механически, когда щелкает замок, когда на дом падает вызванная заклинанием тишина, когда непозволительно медленно тянется к карману рука незнакомца.
[indent] - Expelliarmus.
[indent] Чужая палочка, едва появившись на свет, летит в сторону, стукается в стену, отскакивает и трещит под подошвой ботинка у Фенрира. В замкнутом пузыре, который организовал Джек слышен первый крик - вместе с палочкой трещат кости - незнакомец успел кинуться за пропажей и теперь лежит на животе и некрасиво, не-по-волчьи воет.
[indent] Еще один крик раздается из глубины дома, и Фенрир кивает Джеку. Им говорить нет ни толку, ни смысла. Привычная предопределенность диктует последовательность поступков и распределение ролей.
[indent] Монстры приходят к тем, кто их боится, поэтому Джек останется с мужчиной, который когда-то его выгнал, пока его вожак осмотрит дом и разберется с источниками посторонних звуков.
[indent] Это будет недолго, ибо плоть хрупка, а домик - невелик, и в этих уютных и маленьких комнатках все так предсказуемо, что Грейбек, разоривший уже ни один и ни два точно таких же домиков, едва ли не предчувствует, что скрывается за каждой новой дверью.
[indent] Ванная. Белый фаянс. Цветная плитка.
[indent] Большая столовая. Большой стол. Книжные полки. Цветы.
[indent] Лоскутное покрывало на кровати в спальне.
[indent] Шерстяной плед в кресле-качалке рядом, который было бы неплохо забрать с собой.
[indent] [indent] [indent] [indent] [indent] Тебби любит пледы.
[indent] Раскрытые книги. Оставленные невзначай предметы вроде вязальных спиц.
[indent] Дом говорит Фенриру о том, что кто бы в нем, кроме незнакомца с кухни, не жил, он собирался сюда вернуться в ближайшее время, но сейчас его здесь нет и только в отдаленной комнате находится источник звука. Чем ближе к ней, тем четче в нем прорывается несвязная, нервная, но неосознанная надрывность. Крик о том, что его источник требует внимания. Крик говорит о том, что ему будет достаточно, если его просто возьмут на руки и покачают, потому что с этой точки в маленьком и уютном доме все равно не так и слышно, что творится на кухне.
[indent] Ночник у колыбельки светит на потолок движущимися звездами. Они почти как настоящие. В них можно даже рассмотреть созвездие Гончих псов.
[indent] Фенрир так и возвращается к Джеку с младенцем на руках.
[indent] То, что в Стаю не приходят без добычи, тоже предопределено.
*Expelliarmus / Disarming Charm — P (лат. expello – «выгонять, гнать, изгонять», arma — "оружие")
Белая вспышка. Выбивает из рук цели и отбрасывает на несколько футов палочку или любой другой предмет. При достаточном мастерстве кастующего может бросить палочку или предмет ему в руки.
Сыночка вообще космос, конечно!
вот так мы и живём, и так мы и умрём
удобрим эту гору собой, став её углём
в недобром этом городе рабом ли, бунтарём
это круговорот природы: червяков доест орёл, а после червяки – орла
[indent] «Джакомо» хрипит он. Джакомоджакомоджакомо хрипит он и тянеттянеттянет руку, которую только что прижимал к своему горлу. Горло еще хрипит, кое-как справляется с последними словами на земле, но уже раскрывается пастью все шире и шире. Такое горло уродливое, красное, булькающее, но тебе идет.
[indent] Джакомо, ты же уже мужчина.
[indent] Ты же понимаешь, Джакомо.
[indent] Джакомо, ты должен пойти нам навстречу.
[indent] Мы же семья, Джакомо.
[indent] Вот только не твоя. Вот этого ты не сказал тогда. Мы же семья, но не твоя, Джакомо. Мы трусливая, лживая, мерзкая семья, которой ты не нужен. Потому что любой семье нужны здоровые дети. Спроси кого угодно в Фоксхоллс, Чарльз. Любой семье нужны здоровые дети. А еще любой семье нужны нормальные мужья и отцы. А ты не нормальный, Чарльз. Ты трус с разрезанным горлом.
[indent] Джакомоджакомоджа хрипит он беспомощно. Булькает из предсмертия, оседает на пол, шарит рукой по телу, слабо, неловконеловко, не попадая туда, где раскрываются раны, похожие на прорехи в его джемпере, только красные.
[indent] Джек не любит кровь. Не любит месть. Он волк. Зверь, не человек. Он любит, когда в полнолуние под зубами трещат и ломаются чьи-то хрупкиехрупкие косточки.
[indent] Джек ищет это ощущение, нанося удары. Люди внутри набиты одинаково. Не трудно понять, куда нужно ударить и как, чтобы увидеть очередную прореху. Прореха ощерится багровым, раскроется плотью, откроется с жалобным вздохом, на который пока хватает сил. Прореха будет ровная, аккуратная, оставленная лезвием. Джек предпочитает другие – те, что остаются от зубов. Они приносят удовлетворение. А эти… эти как Авада, только для тех, у кого нет волшебных палочек. Или для тех, кто хочет подольше видеть чужие глаза.
[indent] Глаза у тебя, конечно, Чарльз. Глаза труса. Прореха у сердца – зачем тебе сердце, Чарльз? Прореха на горле – больше никаких лживых слов. Прореха на животе – он же выпотрошит нас, как ты не понимаешь, Дафне. Нет, не вас, Чарльз. Только тебя. Только тебя. Тебятебятебя.
[indent] До полной луны еще далеко, но Джек все равно ощущает себя зверем. Теперь и так всегда или почти всегда. Но сейчас особенносильноособенноявно.
[indent] Джек садится на корточки и ждет. Берет протянутую ему руку в крови, сжимает ее до хруста в костях, до того, что зрачки Чарльза становятся ширеширешире или так кажется в вечернем свете… И ждет.
[indent] Джек слышит Фенрира. Знает, что он делает. Слышит детский крик. Так кричат только щенки. Очень маленькие дети. Твой щенок, Чарльз? У тебя что, опять семья?
[indent] Джнек качает головой, опуская на Чарльза взгляд.
[indent] Джа… выдыахает Чарльз. Не Джакомо. А че ты, итальянец что ли? Ну вроде того. Охренеть. Ну-ка, скажи че-нить. Нет. Не Джакомо. Джек. Джеком быть проще.
[indent] Хочется сказать он умер как жил. Но нет. Чарльз жил хорошо. Сытой, хорошей жизнью за крепким забором. В теплом доме. С женой и детьми. А сдох вот так. Надо было отдать меня волкам раньше, Чарльз. До того, как я стал одним из них. Надо было оставить меня в лесу, как в сказке. И уйти. Тогда ты мог бы не бояться, что я вернусь со стаей.
[indent] Когда отчим замирает на полу, Джек встает и брезгливо смывает с рук кровь. Не хочется, чтобы Чарльз оставался на нем. До полной луны еще далеко, и прока от этого нет.
[indent] Джек вытирает руки полотенцем, оставленным у мойки, и оборачивается, слыша шаги Фенрира.
[indent] - Не знал, что у них есть еще один, - говорит Джек. Он подходит к вожаку медленно, как зверь, которому привели знакомиться нового щенка. Щенок молчит и смотрит на них своими чудными маленькими глазенками. Джеку хочется улыбнуться, но улыбку он снова прячет за оскалом. Как будто бы здесь снова разучился улыбаться.
[indent] – Его мать здесь? – словно спохватившись, спрашивает Джек.
[indent] Детеныш на руках начинает хныкать тише, потом и вовсе перестает. Грейбек не берется судить, сколько ему, но наверно что-то до года - он совсем еще крохотный и очень мягкий. Можно было бы сказать, что на зубок, но чувство голода пока еще не прокралось в эту охоту, и даже кровь, которой разит с кухни, пока не вызывает в желудке сладких спазмов предвкушения.
[indent] Зрелище, дополняющее уютный, семейный быт среднего магического класса намеком на то, как омерзительна бывает и неприятна судьба, тоже не вызывает особых эмоций. Кровь Грейбек видит слишком часто, трупы видит слишком часто, раны видит слишком часто, как и изломы шей, конечностей, жизней. Это такая особая деформация сознания - быть самому вершителем, судьей или попросту тем случайным элементом, который может все изменить слишком круто, значит привыкать к отстраненности.
[indent] В жестоком-жестоком мире, они - нелюди-волки-оборотни - лишь инструмент для этой жестокости, а инструмент не оценивает свою работу. Кажется только, что Джек смутно доволен, что само по себе означает, что охота прошла не зря, хотя и не идеально. Идеальная охота не оставляет нежелательных последствий, вроде неполных семей.
[indent] Этому учишься с годами - лучше вырезать всех, чтобы некому было жаловаться. Так безопаснее для себя и своих.
[indent] - Нет, больше в доме никого нет, - Грейбек мотает головой с легкой досадой или, скорее, некоторым неодобрением. Даже если бы он не знал, что здесь живет кто-то кроме трупа, который улыбается с пола множественными ртами, раскрывшимися то тут, то там на теле, можно было бы об этом догадаться - у маленьких детенышей часто есть матери.
[indent] Матери, которые потом приходят, поднимают крик, поднимают вой, раздражают всю округу и наводят потом законников на след. Её было бы неплохо дождаться и включить в общий, неодушевленный более декор этого дома, но время само по себе тоже есть ресурс, к тому же обладающий чертой непредсказуемости. Можно ждать женщину, а получить на пороге хит-визарда, которого вызвал сердобольный сосед, заметивший в чужих окнах подозрительные силуэты.
[indent] Быть вершителем судеб - это еще и уметь взвешивать, поэтому ждать мать детеныша, мать Джека, мать-мать-мать, они не будут, как бы не было интересно посмотреть, как подопечный справится. Проверить, сколько в нем осталось сентиментальности, сколько осталось паршиво-человеческого, сколько укоренилось понимания, что семью на самом деле выбирают. Что, кроме того, семья выбирает тебя.
[indent] Семья выбирает.
[indent] Детеныш на руках снова начинает хныкать, канючить, возиться. Фенрир вытягивает его перед собой, осматривая слишком круглую еще, слишком щекастую морду. Проще всего было бы сейчас взять его за пухлую ногу и, размахнувшись, приложить головой о край стола, кинув потом на труп отца, но каждый и каждая в стае когда-то был таким же непонятным, слишком мягким и беззащитным существом.
[indent] Пока они молодые - из них еще можно сделать хороших волков.
[indent] Возможно, чем моложе, тем лучше волк получится.
[indent] Грейбек отдает ребенка Джеку. Бескомпромиссно и уверено. С вожаком все равно не принято спорить, а Джек вообще из тех, кто не будет и пытаться.
[indent] - Мы заберем его с собой. И ты будешь о нем заботиться, как о своем брате, а потом обратишь его, сделав своим братом. А сейчас надо забрать все ценное, что еще есть в доме.
Сыночка вообще космос, конечно!
[indent] Теплыйтеплыйхныкающий ребенок в руках затихает и глядит на Джека с серьезным, каким-то даже вдумчивым любопытством. Джек тоже глядит на ребенка – хочет и не может осознать их родство.
[indent] У них общая мать.
[indent] Но именно мать почему-то никак не умещается у Джека в голове. Он помнит ее, конечно. Кто же не помнит свою мать. Помнит ее вечно выживающей, приспосабливающейся, то расправляющей плечи, то опускающей голову, то ругающейся, то плачущейплачущей, то сожалеющей, то осторожно, напробунавкус счастливой.
[indent] Джек помнит Дафне красивой. Не потому что Дафне правда была красива. Она была красива, как всякая мать в детстве. Тогда, когда между ними еще была общность. Когда они были стаей. Когда они были одной крови. А теперь кровь у них разная.
[indent] Детенышу у него на руках и невдомек, что значит – быть братом в стае. Что значит, когда тебя выбирает семья. Это обязательство. При-ви-ле-ги-я. Долг. Это волчья жизнь вместо куцей человеческой, от которой они уже откусили половинуинелучшую. Он, Джек, уже откусил от этой жизни детеныша целого отца.
[indent] Джек инстинктивно качает ребенка, но он и так больше не хнычет. Смотрит, как будто прикидывает, как он, Джек, с ним справится.
[indent] И там, где раньше Джек увидел бы очередную проверку, теперь он видит только молчаливо принятое им обязательство: заботиться, как о своем брате, а потом – обратить. Между ними с детенышем так много лет, что велик шанс, что обращать его и делать своим братомбратомбратом по хрусту костей на зубах, по полной луне и крови будет кто-то другой. Кто-то, кто придет после Джека. А Джеку только и остается, что дотянуть детеныша до своего конца. Если это значит – быть братом, это Джек понимает. Надо будет спросить у Тебби, что делают с такими детьми. Может, она знает.
Джек держит ребенка, но голова его занята уже другим – забрать все ценное, что еще есть в доме. Посмотреть, что ценного нажили здесь без него, в той самой жизни, о которой мать и Чарльз так мечтали.
[indent] Он идет в гостиную, взмахом палочки в свободной руке открывает шкафы, бегло, привычнопривычно осматривает их содержимое, откладывая то, что может пригодиться стае. Джек так привык сортировать чужие дома на две кучи, – полезное стае и мусор – что делает это не задумываясь. И радуется, что получается не думать.
[indent] Взгляд Джека цепляется разве что за ряд фотографий на каминной полке. Обычный такой, нормальный ряд. Если закрыть глаза, можно наугад перечислить, что увидишь на полке слева направо, а потом открыть глаза и удостовериться в собственной правоте.
[indent] Свадебное колдофото, отпускное, с новорожденным ребенком, с подросшим ребенком, с еще одним новорожденным ребенком, перед отправкой в школу… Джек знает, что его самого на этих фото нет. Нет и не может быть, потому что когда он был маленьким, Дафне выживала, а не жила. Сводила концы с концами.
[indent] Джек достаточно разбирается в людях, чтобы знать, что мало кто любит оставлять свидетелей своих поражений. В счастливой жизни люди хотят окружать себя счастливыми воспоминаниями. И счастливыми людьми.
[indent] Зато из убористого ряда чужих колдофото Джек узнает, что тот самый ребенок, ради которого он ушел из дома, - девочка. Хорошенькая, пухлощекая, веселаябеззаботная, цепляющаяся за руку Чарльза. Счастливая. Джек подбирает это слово долго, продолжая сортировать дом, и находит его, как потерянную бусину.
[indent] Счастливая.
[indent] Былабылабыла. А больше не будет.
[indent] Но несчастье у нее будет человечье, не волчье. Много слез, объятий. Похороны. Ее будут гладит по голове, сочувственно врать в глаза, назначат в школе сиротой и начнут жалеть. Как люди.
[indent] Джеку жаль, что он не сможет ее от этого уберечь как зверь. Джеку кажется, что он мог бы быть братом и ей. Но волчья жизнь сейчас ничуть не лучше человечьей. Просто в волчьей он разбирается лучше.
[indent] Они уходят, оставив неприметный свет от торшера в гостиной. Пусть думают, что, оставшись один, Чарльз Диксон зачитался в гостиной. Пусть думают, что он живет и дышит, пока он леденеет, костенеет, каменеет, мертвеет на полу своей кухни. Пусть учатся беречь свои дома, приглядывать за незнакомцами, вовремя поднимать тревогу. Он не научил их этому когда-то давно, научит теперь.
[indent] Волчий выбор лежит в руках приятной, теплоймягкой тяжестью, которую Джек несет бережно и осторожно, потому что семья, которую ты выбираешь сам, как и семья, которая выбирает тебя, всегда ложится к сердцу плотнее.
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [14.02.1978] burning bridges
