В Мунго все спокойно. Пустых палат больше, чем больных. И от этой пустоты тянет безмятежностью и это бьет как заклятия помрачение рассудка. И многих коллег уже зацепило, их лица как проказой искажены глупой полуулыбкой усыпленной бдительностью - первый признак проклятия. Скоро проявятся следующие - слишком бодрый смех, спутник ощущения, что все серьезные травмы сами себя отменили или растаяли в пустоте. Бред какой-то. Алекто - почти уникальное явление в смене - не улыбается. Не умеет и не умела - правда и убедительная причина для большинства. Хотя, на самом деле, она просто твердо знает по намекам надежных источников, что это сонное спокойствие - полоса штиля между гребнями штормовых волн, и скоро стихия ударит и накроет с головой. Вечером. Но ещё не вечер, и подсказывать коллегам Алекто точно не собирается. И потому сцепив зубы игнорирует атмосферу массового расслабленного слабоумия и сохраняет ледяное выражение лица среди улыбок.
В Мунго все скучно и тихо. Самый сложный случай за последние сутки - это отрезанные бытовым заклятие пальцы, мелочи жизни уровня стажёра. Хотя, нет, ещё ведь была поцарапанная непростительным Сандрин. Это тоже вроде как сложный случай, в большей степени даже, чем пальцы. И такой же нелепый, если все и правда было так, как записано в анамнезе. Если верить карточке, что называется. Тот факт, что проклятый документик она же сама и заполняла, Алекто предпочла временно забыть. Так же как и сам факт прибывания Сандрин в Мунго. Выкинуть из головы хоть на половину смены или как получится. Не очень хорошее поведение для целителя - а что поделать, вынужденная мера. Вынужденная, потому что Алекто так и не смогла сообразить, почему в этот раз ее традиционное фальшивое сочувствие к пациентам вдруг оказалось со странным привкусом, будто бы там была капля искренности. Откуда взялась? И препарация чужеродной, незнакомой эмоции не добавило понимание, откуда взялась эта капля человечности к старой знакомой? Мы в ответе за тех, кого кормили шоколадкой? Или что. Ответа у Алекто не было, вот и приходилось огораживать странный случай в сознании глухой стеной, делать вид, что нет его. Принебречь, работаем.
В Мунго жизнь все же не остановилась. Смена идёт, время тикает. Эмоции, эмоциями, а обход по расписанию. И потому ближе к полудню Алекто все же пришлось вспомнить о существовании своей пациентки и явится проверить самочувствие. То, естественно, было идентично нормальному. И Сандрин, что тоже естественно, потребовала выписки. Вот только Кэрроу это проигнорировала - неестественно.
"С твоей везучестью и некоторыми обстоятельствами ты уже вечером вернёшься обратно," - мысленно формулирует причину Алекто,  по инерции вскипая яростью от того, что ее это беспокоит. Но вслух такое не скажешь, и Кэрроу отмахивается безразличным:
- Скучно здесь, а ты в сознании, можно зелья экспериментальные на тебе попробовать, для тонуса, - могло бы сойти за шутку, да тон ледяной и без эмоций картинку подкривил.
Иногда единственное, что можешь сделать, - это глупость. И смысл этой мудрости Алекто всецело ощущает на себе. Что ж за проклятие такое!

«А кто запретит?» - хотела было бросить в ответ Алекто и объяснить, что не так это и сложно подсунуть что-то экспериментальное под видом обычного снадобья, а потом, уже постфактум, имея результат и отчет, проинформировать главного, который ради сохранения лица сделает вид, что изначально все одобрял. Вот только этот простой вопрос лишь всколыхнет чужую подозрительность и усложнит ситуацию. У Алекто нет под рукой ни одного неиспытанного состава, а лишних трудностей именно здесь и сейчас не хочется. И так неуютно.
Изображать ласточку на краю обрыва – на одной ноге и нагнувшись через край, видя бесконечные ярды полета и острые камни где-то внизу – вот примерно такие ощущения испытывала Алекто от этого разговора. Бессмысленно, ненормально, небезопасно и еще множество других наречий, которыми вымощена дорога известно куда – в ад или хотя бы в его выставочный макет Азкабан.
Бессмысленно – точнее «без-мысли-но» - она не может объяснить свои мотивы даже себе, ни единой полезной мысли, но с порога взяла тон за пределами формального.
Ненормально – в ее обычном рабочем дне пациенты делятся на «тела, поврежденные магией» и «особые поручения», других вариантов не существует – и, в принципе, Сандрин можно было записать во вторую категорию, вот только Алекто ее никто специально не поручал, она сама ее отделила от просто травмированных туловищ – и это первый случай, а значит, поперек нормы – исключение, что б его.
Небезопасно – вот да, потому что любой разговор с аврором может быть прелюдией к допросу, и нужно это помнить даже когда у правопорядка лицо старой знакомой – помнить, иначе любая фраза не без опасности сказать лишнего, и Кэрроу не уверена, что ей это будет на пользу. Но она уже начала разговор, сама, не смогла стиснуть зубы и оставить слова не прозвучавшими. Она сама встала на край пропасти. Сама. И это злит невероятно, даже передозировка улыбочного настроения на этаже. Вот только в причине злости Алекто не готова признаться даже себе самой. Но при этом отрицать очевидное – явный перебор. И потому Кэрроу ограничивается коротким кивком в ответ на вопрос в лоб. Да, она злится и точка, тема исчерпана, дальше.
Она бы не без удовольствия отмахнулась бы и от следующего вопроса, вот только не очень удачно молчать, инициировав разговор. И потому Кэрроу сухо и без энтузиазма поясняет.
- Есть рекомендации и инструкции, так что я обычно даже не слушаю, кто и куда проситься, когда надо, тогда и отпускаем, без дискуссий – у нас тут не Визенгамот, чтоб мнения всех собравшихся спрашивать. Но у тебя не совсем стандартный случай, трудно подойти формально, - уклончиво и даже, кажется, неуверенно заканчивает Алекто. А с причинами все также просто космос – в смысле пустота без воздуха в голове, и в ней бесславно задыхаются зародыши мыслей.

Отредактировано Alecto Carrow (2021-01-08 02:01:59)

Когда они с Миком были совсем маленькие, они играли в "слепца", когда одному наглухо завязывали глаза и он пытался поймать второго. Те ощущения ещё не до конца выветрились из памяти. Вот детская, знакомая до мельчайшего дюйма, до завитка на игрушечном амулете, придающим прочность песчаным замкам. Вот брат-близнец и понятнее его не существует никого в этом мире. А потом повязка на глаза, и абсолютная темнота искажает все. И ты не ты, комната не комната, а брат вообще непонятно где - все смутно, все неясно, и ты блуждаешь среди незнакомого и неизвестного, и натыкаешься на что-то странное, как саван покойника, который уже поднялся и вот-вот выпутается из этой тряпки и схватить за руку, что-то холодное как плащ дементора. И ощущение подводят, и непонятно, откуда это здесь, и немного жутко, что хочется сорвать повязку вопреки всем правилам. И когда свет ударяет в глаза, становится понятно, что непознанное и ужасное - это гардина, и комната просто комната, и брат здесь - хохочет над нелепой сценой. И в этот момент накатывает то самое дурацкое чувство.
И именно его Алекто ощущает и сейчас, когда Сандрин размышляет вслух о её реакциях. Вот будто бы она весь день играла в "слепца" со своими мыслями, металась по тёмным углам своего сознания, выхватывала что-то на ощупь, пыталась опознать, ошибалась и шарахалась. А потом Сандрин просто проговорила все вслух, и это как сорванная повязка, открытые глаза и узнавание. Иррациональное беспокойство, значит. Вот ты что такое - что ж, здравствуй - редкое чувство, мало встречается, так и не узнать сразу, но теперь-то все понятно. И спутники тоже знакомые - нервные шуточки и излишнее значение простым вещам. Смешно и глупо.
Хотя, ладно, приувеличивать все же не стоило. По протоколам Мунго простыми вещами последствия непростительных не считались. То, что после круциатуса если нужно, можно быстро придти в себя, поторговавшись с болью, Алекто выучила не здесь. Но даже опираясь на тот, другой опыт, она была уверена, что аврал не лучший спутник восстановления. А аврал обязательно будет, вот только как это объяснить, ничего не говоря.
- Если ты про конец декабря, то травм от круциатуса там было мало, по сравнению со всем остальным, - невыразительным тоном начает Алекто, ухватившись за самую незначительную из брошенных ей фраз.
- А из жертв разговоров по новому методу Крауча, у нас тут только Бэнголд была, та самая из статьи в Пророке. Так что случай скорее редкий, - продолжает ходить кругами, не касаясь сути, Кэрроу.
- Но протоколы есть, - все же признается Алекто, вечно тянуть нельзя, - там рекомендуется двое суток отдыха, без существенных нагрузок. Поэтому лучше здесь, у вас там, в режиме аврал, на рекомендации из Мунго даже не посмотрят, - Алекто выдерживает паузу, а потом почти выплевывает, - и да, меня это иррационально беспокоит и злит.
Невероятно, она нашла у себя эмоцию, назвала её вслух, и язык не отсох, и молния по голове не ударила. Это было странно, непривычно, и это ощущение хотелось срочно вырвать из души, выбросить, забыть и не вспоминать. Безумие.

Это как классика фортификации. Вот внутренний мир – как зеркало на серебряной амальгаме – ровный, холодный, красивый и умеющий казаться, а не быть. А вот вокруг простые человеческие чувства и нормальные эмоции. И тьма их, и они чужды, враждебны. И для защиты внутреннего мира возводятся стены. Камень за камнем – выше, толще, прочнее. Стены совершенствуются, укрепляются, обрастают дозорными башнями, острыми выступами, и котлами со смолой ярости наверху, чтоб точно наверняка. Прочность стен блюдется как значимая ценность, и тщательнейшим образом восстанавливается после каждой вспышки бешенства, прокатывающейся землетрясением. И стены кажутся неприступными – умри все живое, все эмоции, все чувства – и кажется это навсегда.
И вдруг – иррациональное беспокойство – как вражеский лазутчик, прорывший под стенами подкоп. Ни что не предвещало – а потом вдруг оно, прокралось и вот уже пытается открыть ворота остальным своим сородичам эмоциям, впустить их нарушать спокойствие внутреннего мира, разрушая своими вспышками красоту и холод амальгамы. Проклятие. И придушить бы этого лазутчика. Вот только он же беспокойство – поди, поймай и вытрави, а к тому же иррациональное – его топишь его в пучине беспристрастности, а оно горит. И вот почему?
Это как погружение на дно. Вот тезис на пять стоунов – что катаклизм сегодня будет невезением. А вот вопрос про завтрашнее утро - примерно стоуна на два. И с этим даже можно плыть. И тут раз – внутреннее почему – еще пять стоунов. И все, только тонуть в омуте собственной глупости и булькать невпопад то, что в нормальном состоянии даже под пытками не сказалось бы.
- А в Рождество был катаклизм или невезение? Или может, оно было предсказано штатной гадалкой правопорядка? – как бы невзначай интересуется Алекто и тут же исправляется, остатки здравого смысла эмоциям еще не сдались. Это тактическое отступление, а не капитуляция.
- Это я к тому, что жизнь полна сюрпризов, и авралы случаются, когда не ждешь. Поэтому лучше беречь силы, пока есть возможность, раз позволяется протокол, - сейчас она даже похожа на живого целителя, чуть меньше льда, чуть больше участия, - и если будешь хорошо себя вести, то договоримся на завтрашнее утро, - последние слова получаются совсем человеческие, будто бы их говорит кто-то чужой. Но в ушах собственный голос, а значит, это точно сказала она сама. Вот ведь денек!

Отредактировано Alecto Carrow (2021-01-18 22:21:52)

«Конца света не будет, пока только репетиция, но припомнить всегда найдется что,» - думает Алекто, оценивая долю шутки во фразе про экспериментальные зелья. Сказано было, конечно, легко и не без иронии. Но с другой стороны человек-аврор отличается от других видов тем, что опасаться нужно всегда. С них станется доработать веритасерум и новым декретом Крауча залить его в общественные здания вместо воды – пусть все всегда говорят только правду и без перерыва. Да поможет вам Мерлин не сойти с ума.
Алекто прикусывает губу, будто бы задумавшись, а на самом деле пытаясь выгнать из головы всю заглянувшую туда чушь. Симулировать полет мысли долго нельзя, так что Алекто все же отвечает:
- А ты, если что, скажи, что в Мунго выучили новое приклеивающее заклинание, пациента к простыням, простыни к кровати, кровать к полу. Так что сбежать теперь проблематично. С учетом репутации нашего заведения в ваших кругах, могут и поверить, - эти слова все еще имеют приторно-горький привкус человечности, а потом Алекто все же удается собраться и она продолжает уже дежурным, холодным тоном. – Ладно, диагностика показывает, что состояние улучшается. Но рекомендован покой. Если по назначенному лечению нет вопросов, то я продолжу обход и осмотр других пациентов, - и, выдав витиеватый формализм, Кэрроу спешит уйти из палаты. Она и так слишком долго здесь провела. Слишком много внимания на одного несложного пациента, по которому даже нет специальных распоряжений.

За дверью в коридоре ждет больничная рутина. В Мунго все еще спокойно. Сонная тишина – можно приводить в порядок карточки, составлять заявки на восполнение запасов материалов и по часам проверять больных – монотонность, которая затянула как болото и выплюнула только под конец смены. Можно было бы, конечно, в темпе фокстрота передаться следующим и отправится в особняк, но Алекто слишком хорошо знала, что обратно ее вернут почти сразу, так что не видела поводов для спешки и пересменок успел начаться в ритме вальса. А потом грянул тот самый гром, который ей предрекали авторитетные источники.

И двери приемного отделения разверзлись как хляби небесные, и ливень из пациентов обрушился на Мунго, заливая в первую очередь четвертый этаж – имевшиеся с утра свободные места и упоминание травм в названии – просто притягивали этот поток. Про пересменку и рутину забыли моментально – никто ничего не передает и не уходит, работы хватит на обе смены. А через полчаса забыли и про то, что с утра в отделение была тишина и пустота. Как землетрясение вызывает цунами, так от взрыва оперы волною кровью накрыло Мунго.

Осколочное, перелом, перелом, осколочное, вывих, ушиб, сотрясение, перелом, рваная рана, порез, ушиб, вывих, и снова он – мистер перелом, синяк, легкий испуг, рваная рана, перелом, перелом, разбитый череп – не повезло, порез, испуг, опять перелом – травмированные конечности «плывут» перед глазами сплошным потоком, только успевай обезболивать, собирать, сращивать, накладывать бинт. И хоть бы одно проклятие! Но нет же – сплошные переломы и осколочные. Хотя, это и логично – маггловский мир, маггловская опера, маггловские травмы. Еще и название у этой постановки было символичное «Призрак оперы» - Призрак убил тебя… У этого вечера явно все шансы оставить о себе память в детских считалках.

Раз-два
«Призрак» взорвал тебя
Три-четыре
Неспокойно нынче в мире
Пять-шесть
Крови и слез не счесть
Семь-восемь
«Призрак оперы» был смертоносен

«Или еще что-то в этом духе,» - отстраненно размышляет Алекто, вправляя очередную лодыжку. Еще Кэрроу думает о том, что сегодня у них просто «вечер банальных травм» - переломов и вывихов за последние полчаса было больше, чем за прошлые две недели. Потом в голову заглядывает мысль о том, что еще пара десятков пациентов с осколками хрусталя в разных местах, и она точно сможет собрать целиком оперную люстру. Да, сегодня она как-то слишком много думает, занимаясь пациентами. Проклятие! Вот именно в проклятиях и дело, точнее в их отсутствие, когда возиться надо с последствиями заклятия, выверяя каждый шаг, чтобы не ухудшить и не взять на себя, - тут не до досужих рассуждений, тут только холодное сияние сконцентрированного рассудка, иначе нельзя. Сейчас же – все слишком банально – просто чемпионат по скоростному накладыванию бинтов. Даже немного скучно. Вот и лезет в голову всякое.
Осколочное, перелом, порез, вывих, сотрясение, сотрясение, просто ушиб – и этот поток кажется бесконечным.
От очередного по счету вышивания гладью по ране Алекто отвлекает настойчивый голос и нестандартный вопрос. Сандрин. «Без вывихов и ушибов,» - думает Кэрроу, поднимая взгляд от нынешнего пациента на знакомую, и лишь с опозданием на пару минут понимает, что мысль, пришедшая в голову, – чушь. Сандрин же все время была здесь, так что, какие могут быть травмы. Над ответом Алекто даже не успевает подумать, потому как в разговор влезает пациент, которому она как раз сейчас зашивала следы от осколков декораций по всему телу:
- Мисс, я ведь не умру? – раздражающе нервно вопрошает пациент.
Алекто делает вид, что оглохла. Это был уже сто сорок седьмой вопрос такого типа, проигнорированный ее. Свой лимит разговоров с пациентами она исчерпала с утра, сейчас она была настроена просто лечить, без лишних слов. Пусть антистрессовой терапией занимается кто-то еще… И тут пришла она – идея.
- Может, поговоришь с ними, а Сандрин, - предлагает Кэрроу, широким жестом оказывая куда-то в сторону толпы ожидающих осмотра пострадавших, - им выговориться нужно, стресс снять, а тебе картина событий.

В этот раз ущерб был ограниченный. Ограниченный стенами одного здания. И потому в какой-то момент поток пострадавших начинает терять мощь. Вот еще четверть часа назад была бурная река слез и крови с водоворотами травм, а сейчас вот уже тонкий ручеек мелких повреждений, который вот-вот готов иссякнуть. Последние на сегодня пациенты. Самые запоминающиеся – вопреки всей усталости, потому что от них не отмахнуться очередью страждущих в ожидании, их приходится слушать. Им приходится уделять внимание. И это мучительно, особенно сквозь усталость.
Кэрроу вынимает осколки все того же проклятого горного хрусталя из лица дамы средних лет и делает вид, что внимательно слушает ее щебетания про то, что взрыв ровно перед кульминацией – это оскорбление искусству, неизвестные террористы помещали увидеть самый главный момент этой оперы, да, они еще более невежественные твари, чем оборотни в Хогсмите.
- Это преступления против культуры, магическому обществу срочно нужен отдел по охране нравов, - не унимается дама. А Алекто кивает слегка невпопад, как безмозглая кукла, или может не слегка, а сильно мимо.
- Да, вы меня слушаете, - возмущается дама.
- Нет, я достаю осколки из вашего лица. Вы шрам на лице хотите? Нет, тогда не отвлекайте меня, - не выдержав, остужает даму ведром ледяной честности Кэрроу, и ей почти удалось удержаться на грани профессиональной вежливости. Но дама честность не оценила, засопела возмущенно и обиженно, но под руку больше не болтала. Так что Алекто достаточно быстро вынула из ее лица все осколки (теперь хватало аж на две люстры!) и обработала порезы.
Выставив даму вон – в смысле, вон в тот прекрасный коридор, - Алекто переключила внимание на следующего пострадавшего. Точнее пострадавшую – девица, на взгляд издалека, в обмороке, что в первую минуту даже радует, как возможность избежать болтовни. А потом Кэрроу приглядывается внимательно, и понимает, что девица осколок поймала виском и давно уже труп, а еще ощущение магии на ней какое-то странное – будто бы и не маг. «Сквиб, что ли, или нам магглу по ошибке кинули,» - размышляет Кэрроу, заполняя бланк для отправки тела на холод. «Твари вареные, полусонные,» - продолжает мысленно ворчать Алекто, прикидывая по степени окоченения, что сдохла девица почти сразу, вероятно в Мунго поступила уже трупом, а значит, могли бы констатировать еще внизу и отправить в анатомичку, а не к целителю. Сомнительная радость заполнять лишние бумаги под конец дня. Кэрроу ставит точку в бланке, и уже почти готова вызвать кого-нибудь из стажеров, чтоб уволокли труп, но тут ее внимание привлекает тусклый зеленый огонек, запутавшийся в волосах трупа. Алекто наклоняется над телом, будто бы еще раз осматривая рану в виске, и снимает с тела до боли знакомую безделушку. «Так вот оно что,» - про себя усмехается Кэрроу. Проклятые фамильные артефакты имеют удивительное свойство возвращаться к владельцу, через кровь, грязь и слезы, в руках свежего покойника или восставшего из могилы они всегда приходят обратно, иногда через много лет. Так что ей еще повезло, что вернулось так рано и так тихо. Алекто осторожно прячет вновь обретенную шпильку в карман мантии, и требует, чтоб труп из смотровой унесли. Следующий.
Последним из доставших ей жертв искусства оказывается старичок, который вероятно лично знал того проклятого фокусника, чью историю воскрешали в этот вечер. У старого мага сломанная рука и жгучее желание говорить, рассказать свою версию событий. И Алекто вновь, вынуждена совмещать нужные для лечения манипуляции, с кивками невпопад.
- А вот вы как считаете, кто это сделал? Магглы или маги? – вдруг пытается зацепить внимание Кэрроу прямым вопросом старик. Алекто картинно пожимает плечами, здесь – в этих стенах – она целитель, ее задача не думать, а лечить. Да, и вообще, она с трудом представляет, что там произошло, потому что знает о событиях лишь со слов пациента.
- А я думаю, что маги, - не слишком огорчившись отсутствием ответа, продолжает старик. – Вот знаете, есть такая история. У одного мага постоянно болела голова, и он пошел к целителю… Только вы, мисс, не обижайтесь сразу, колдомедики, они ведь разные, вы ж не будете глупить и принимать на свой счет? – уточняет старый маг. Кэрроу резко мотает головой, демонстрируя, что после пяти часов работы после смены ей вообще не до чего, тем более не до обид на детские сказки.
- Не будете обижаться, и молодец. Так значит, пришел маг к целителю, тот пошептал разных диагностических чар и говорит, что от боли можно избавиться только ампутацией яиц… Только вы не краснейте, мисс, здесь же в Мунго, наверное, учат не смущаться, - снова начинает суетиться старый маг. В этот раз Алекто даже не мотает головой, она не реагирует, ей все равно – и разве что требует дополнительных подтверждений.
- Маг испугался, время подумать попросил, - видя, что он даже близко никого не смутил, продолжает болтать старик. – А у мага у того был еще на вечер визит на примерку в магазин мантий запланирован, нужен был хороший костюм… Нет-нет, не для похорон, вот просто по делу. И приходит маг к портному, а тот, не глядя, говорит, что у мага 40 размер мантии, 40 пиджака, 52 брюк и 52 трусов. Маг удивлен, что все определено очень точно, почти абсолютно, но именно, что почти и маг уточняет, что трусы всегда носил 50. На что портной и говорит, что этого не может быть, потому как если бы маг носил трусы 50 размера, то они бы сильно давили на яйца, вызывая страшные головные боли...
- Пальцами пошевелите, проверим, как срослась рука, - холодно прерывает разглагольствования пациента Кэрроу. Она просто хочет закончить свою работу и выставить пациента за дверь.
- Отлично, прямо как и не было ничего, - бодро заверяет целителя старик, пошевелив рукой. – А вам, мисс, наверное, интересно, зачем я вам все это рассказывал?
Кэрроу очень хочется сказать нет, но она понимает, что так просто от нее не отстанут и она кивает.
- Я ж начал с того, что считаю, что взрыв устроили маги, чтобы заставить министерство ввести еще сотню запретов, таких как комендантский час Крауча или еще что-то, ограничить пространство, влезть всем правопорядком в трусы на размер меньше, а потом мучатся головной болью и согласится на ампутацию, - нравоучительно заканчивает старик. Кажется, он горд своим пассажем. Вот только со слушателем ему явно не повезло.
Кэрроу лишь холодно-вежливо-уклончиво кивает:
- Все может быть, - а потом сообщает, что ее смена закончилась давно и дальше, если старик желает остаться в Мунго, он может продолжить общение с целителями этой смены. Но старик, естественно, оставаться не собирается. Рука уже даже не болит, а кровати на отделение не удобные. На том и прощаются.
Выпроводив за дверь последнего пациента из оперы, Алекто сгребает в некое смутное подобие стопки бланки на столе – она их заполнила, это главное, все остальное мелочи и можно потом. Сейчас же она хочет лишь скорее отсюда уйти. Вот только вещи взять и порталом в особняк. Алекто выходит из смотровой и тихо крадется по коридору, желая встретиться со своими вещами быстрее, чем с кем-либо еще.

Не бессменная, а просто дневная блюстительница облика целителя (хранительница ключей от кладовки с форменными халатами и костюмами – иными словами) Нэн умудрялась сочетать в себя законченное (или в ее случае приконченное) магическое образование и странную веру в фальшивые маггловские приметы. Так, например, Нэн считала, что правая грудь чешется к нервным переживаниям, а левое колено к признанию. Глупости ведь, не так ли? Или нет?
Вот исключительно сегодня и только сейчас Алекто почему-то была готова поверить в эту чушь. Возможно, все дело в том, что у нее чесался язык, и она прямо чувствовала, что это предвещает, что придется много врать.
Эх, знать бы заранее, что сбежать не удастся – подготовилась бы хоть, а так - вот ведь проклятая промолчавшая интуиция – придется импровизировать. Что ж – она сама себя на это обрекла.
- Да, не самая простая, это точно, - размеренно соглашается Кэрроу. Речь течет как желе, слова ползут вязко, будто бы устало. В некотором роде так оно и есть, свежесть и бодрость – это последнее, чем сейчас может похвастаться Алекто. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что не так сильно она устала, как пытается симулировать в расчеты выгадать себе еще хоть пару минут на вытачивание аккуратной лжи.
- Но, право же, какая интуиция, какая из меня гадалка, ты ж, наверное, помнишь мои таланты в прорицании, - отмахивается Алекто, даже не покривив душой, врать на ровном месте не имела смысла. Сандрин ведь и правда могла помнить школьные годы, где талант Алекто в предсказании судьбы был близок к абсолютному нулю.
Собственно, за те несчастные полгода, что она посещала уроки прорицания (дальше ее просто выставили вон за неуспеваемость), Алекто смогла ровно один удачный прогноз. Проходили тогда гадания на кофейной гуще, и Кэрроу тогда выпала невнятная клякса, похожая на упавший с дерева кокос или на камень. Алекто была бы рада тихо выплеснуть всю гущу, но профессор вдруг встала над душей: «Что ты видишь, Кэрроу?».
И Алекто ответила: «Падать или лететь? Вот в чем кокос… Взбодриться, как шальной, кривой ученый? Пестреть, как параллельный мажордом? Или рубить безликую ошибку?» И когда профессор заинтересовано приподняла бровь, Алекто уверенно предсказала: «Кокос на земле, луна напротив марса, это к полету профессор, падайте».
И ведь сбылось! А все потому, что видела Алекто, как стараниями Амикуса пол под ногами профессора скользкий лед. В брате она в отличие от кофейной кляксы не сомневалась. Раз создал лед, значит, падение обеспечено, и вообще-то все равно, что там было предначертано, и кокос срочно был перекрещен в символ полетов вниз и двусмысленных встреч с землей – символ падения то есть. Вот и вся интуиция. Тут даже врать нечего. Дальше же было сложнее.
- Я просто слушаю разговоры вокруг, - осторожно начала Алекто, - и у нас тут недавно был неопознанный пациент без имени, и вот он вспоминал маски и странные поручения. Я тогда подумала, что бредит, а сегодня убедилась, что правда. Вот и вся интуиция, едва ли я гожусь вам в штат, - разводит руками Кэрроу, будто бы отсутствие пророческого дара является единственной причиной ее сложных отношений с авроратом.

Отредактировано Alecto Carrow (2021-02-18 01:39:45)

Уверена Алекто лишь в одном, что она жонглирует огнем. Неуклюже, неумело, не понимая смысла действия и без шанса на передышку. Это же огонь – попробуй поймать и сказать хватит – обожжет руки до кости и глубже. Можно лишь продолжать. И ждать, когда само потухнет. Можно еще укорять себя за минутную слабость. За очередную глупую проклятую минутную слабость. Научилась на свою голову видеть в пациентах не объект, а живое существо, да еще и жалеть их зачем? Вот теперь и горит воздух над головой – живее-живее подкидывай раскаленные метафорические мячики – иначе обожжешься. И вот чего ей стоило подписать днем выписку? Ничего. Один взмах руки и никаких проблем. Но она дурная – сама же, своей же волей выбрала танцы на ножах и жонглирование огнем.
Зачем ей это? – Ответа нету.
Умела бы Кэрроу разбираться в собственных мотивах и договариваться с собственными странными порывами души – ее бы здесь и сейчас точно не было. А где была бы? Еще один безответный вопрос. Сколько же их таких? Алекто даже думать не хочет, но видимо не меньше, чем абстрактных огненных шариков, что пляшут искрами перед глазами.
Проклятая усталость – мерещится тут всякое. И горло будто бы судорогой сдавило. Но отвечать надо, пусть не на все, пусть не себе. Но хоть как-то.
- Не особо уверена, если честно, - вполне искренне ответила Алекто, решившись все-таки врать до конца. Хотя, слишком громкое слово «решившись» - будто бы у нее был столь богатый выбор. И огненные шары пляшут над головой. Попробуй пожонглируй и смотри не ошибись.
- У того пациента состояние было тяжелым и говорил он путано. Он мог быть пособником, которого вдруг решили убить, но почему-то не смогли, он мог быть пророком, кто нашел свой дар лишь на грани жизни и смерти, он мог быть просто сумасшедшим, что повредил рассудок о какое-нибудь заклятие или проклятую безделушку, да даже просто шутник. Хотя нет…последнее вряд ли, в таком состоянии не шутят, - перебирает, точнее, сочиняет варианты Алекто.
- В бреду он говорил, что те, кто прячутся за масками, готовят особый вечер. Или что-то в этом духе. Я диагностику сделать пыталась, так что не прислушивалась, - продолжает Алекто, образ раскаленных мячиков уже не так страшен и горло больше не жжет, врать с каждым шагом получается легче.
- Я сначала не поняла, о чем он вообще, но потому про Рождество вспомнила, но все равно не могла связать, а с утра, в ординаторской болтали про праздник, вот и пришла в голову мысль, что сегодня что-то может произойти. Но я так до конца и не была уверена, а пациент тот умер, так что даже не уточнить было.
Можно было бы, конечно, танцевать на ножах и более изящно. Сказать, что выписали в другую смену, убежать искать адрес и дальше осторожно довести до тупика. Это было бы красиво, но потребовало бы чуть больше сил. Так что приходится банально звать в свидетели смерть. Смерть – это та приправа, что позволяет сожрать любую ложь. Пожирание лжи с капелькой смерти – символично, наверное. Еще бы хоть немного удачно.

- Может и есть что-то в картотеке, - неопределенно дергает плечами Алекто, - вот только, сама понимаешь, в регистратуре сейчас настоящая война. Несколько ведь против полчища данных свежепоступивших пациентов. Если туда сунуться поискать дела прошлых недель, то найдется скандал, а не информация, - и тут Кэрроу даже не соврала, шквал больных всегда тянет за собой вал бюрократии.
- Но потом, завтра, когда все успокоится, я могу попробовать что-то найти, - осторожно обещает Алекто. Сложно, конечно, искать то, чего никогда не было, но предпринять безрезультатную попытку она вполне может. Это не сложно. Уж точно не сложнее, чем произнести:
- Жаль, что раньше сообщить не догадалась. Сначала в голову не пришло, потом отвлеклась, а потом было сегодня, - и даже почти честно. Неестественно искренне.
Алекто чувствовала себя ужом на раскаленной сковородке. Неуютно, мягко говоря. И непривычно, особенно, для нервной системы. Раньше она подобного не испытывала. Струны ее души – или по-простому – нервы знали только два состояния: все застыло и взрыв. В первом варианте внутри все замерзало – абсолютный ноль и полное спокойствие, умри все живое и удачи хоть какой-то полудохлой эмоции сломать этот лед. Когда наступал взрыв – то клочья нервов и льдинки осколков чувств летали по всему внутреннему миру, вырываясь наружу странными порывами и реакциями, и прочими обломками эмоциональной катастрофы, которые, соприкоснувшись с внешним, быстро остывали и возвращались к тому изначальному, где все покрыто льдом. Все замерзло и все сломалось – две крайности, а посередине пустота. До сегодняшнего дня, по крайне мере. А вот именно сейчас Алекто вдруг поняла, что третье состояние оно существует. Это когда нервы оттаяли, но еще не порвались в клочья, они натянуты как струны, на которых кто-то – вероятно, одна рыжая аврор, - пытается изобразить импровизацию.
Туц-туц-бац-бац. Нет, это не джаз. Это стук двери камеры предварительного заключения.
Аш-тамс-таш. И это опять не джаз. Это шелест плащей дементора.
Бамс-вам-брямс. Вновь не джаз. Это, кажется, уже галлюцинации от натянутых нервов.
Да, определенно, в состоянии ужа на сковородке не было ничего приятного. Слишком жарко – вот и тает лед. И очень хочется вернуться к привычной холодной пустоте. Но как же это сложно. И не найдя сил отрицать очевидное, Алекто задумчиво кивает:
- Знаешь, а ты и права. Не с Луны же свалились все эти… террористы, - Кэрроу запинается о непривычное, неудобное слово, но, кажется, в их прошлый разговор, Сандрин звала их маскарад именно так, а выдумывать что-то иное сейчас было бы неосторожно.
- Значит, они все, как минимум, часть нашего магического общества. За масками должны быть знакомые лица, иначе, не было бы и смысла в масках. Что до Мунго, то колдомедицина с убийственными проклятиями вяжется лишь до определенной степени, так что целитель сломался бы первым, - почти самоубийственное высказывание на грани потери рассудка и признания. Видимо, она и правда сломалась, где-то внутри нее теперь трещина, и в эту расщелину во льду лезут проклятые, никому не нужные эмоции.
Шкряб-шкряб-шкряб. Так карабкается что-то человеческое по душе? Или это уже галлюцинации? Или это все-таки джаз на натянутых нервах? Кто б знал.

Отредактировано Alecto Carrow (2021-03-04 01:07:33)

«Да, причем тут кровь, им нужна власть,» - и рожденный крик застывает в груди, Алекто прикусывает язык, понимая, что это могло бы быть ее лебединой песней, после которой лучше, что с ней может случиться, это местные палаты для умалишенных.  Усталость наваливается как огромная змея, обхватывает кольцами, перекрывая кровоток, и мозг отключается, в голову лезут самоубийственные глупости, а перед глазами пляшут пятна, похожие на размазанные по стенке внутренности домовика. Такие же, как тогда, в детстве, когда папа показывал, как убивать и объяснял, что месть – это та идея, что стоит чужих жизней, особенно аврорских. Убить и нет проблемы, и к дракклу все терзания. Бесхитростным ментальным пинком пытается вернуть себя в нормальное состояние Алекто. Но усталость, как удав, продолжает давить, сжимать, превращать в податливое и восприимчивое к диалогу желе. И Алекто не сопротивляясь, слушает о том, что они все фигуры на большой черно-бело-красной доске. Шахматы же бывают на троих? С одной стороны силы света, рыцари в белом с пламенной птицей на знамени. С другой – соответственно – тьмы, из-под плащей поблескивают маски, а третья сторона красная – потому что в крови, это видимо, Министерство, что и своим, и чужим несет смерть, а может это Мунго, где эту кровь вытирают, или третья сторона – это фантом. Слишком философский вопрос для истерзанного работой сознания Алекто. Она слишком устала, чтобы ощущать себя пешкой, она скорее ощущает себя ребенком, у которого не получается играть в шахматы и который с досады опрокидывает стол. Перевернуть игру, кажется, это так называется. И, кажется, это именно то, что сегодня произошло. Алекто цепляется за эту мысль, как за нитку, по которой можно было бы вылезти из пропасти.
- Знаешь, если это шахматы, то какие-то очень особенные, где одна сторона бесконечно меняет правила, а вторая сторона, когда ей не нравятся новые условия, бьет кулаком по столу, и пешки падают сбитыми на пол. Видимо, вон лежат, - Алекто указывает неопределенным жестом на бесконечный ряд дверей палат по коридору, сейчас почти за каждой этой дверью было по жертве событий в опере.
- И раз мы еще живы, значит, не пешки, а просто часть доски. Черный или светлый квадрат, а может просто линия, - неуверенно заканчивает мысль Кэрроу. Вывод о том, что она не пешка, а чуть более крупная фигура, был бы более логичным и более самоубийственным, и давящая усталость не стала бы смягчающим обстоятельствам.
«Надо собраться, и сгладить впечатление,» - думает Алекто. И тут – как свет маяка потерпевшему кораблекрушение – начинает пульсировать жетон. Привезли кого-то еще, а большая часть смены закрыта в крыле, куда напихали магглов, изображают нормальную больницу (о, аттракцион безумной щедрости). В крыле, что осталось для магов, целителей раз-два и обчелся. А это значит, что всем все равно, что ее смена закончилась бесконечно давно, она нужна очередному больному – об этом и пульсирует жетон.
- Еще кого-то принесли, - озвучивает очевидное Кэрроу, - мне придется бежать. Я постараюсь не забыть и найти ту самую карточку, того пациента, - зачем-то обещает еще раз Алекто, видимо, считая, что ложь повторенная многократно начинает обретать черты правды.