Мертвые заберут тебя через
пять

Две страницы, вырванные из маггловской книги, почти не совпадали неровными краями, и понять, где заканчивалась одна зона кладбища и начиналась другая, благодаря чужой поспешности, было совершенно невозможно. Игорь аккуратно придвинул два тонких, желтых листа бумаги вплотную друг к другу и, подвигав левый по столешнице, получил, наконец, почти аккуратную картину.
Маггловские кладбища, к сожалению, крайне редко отличались упорядоченностью. Как будто у магглов была единственная потребность – поскорее отправить своих мертвых в землю, спрятать их разлагающиеся тела, чтобы не увидеть ненароком, как время и смерть забирают то, что и так всегда принадлежало им по праву.
Книгу о лондонских чумных могильниках Игорю подарил сквиб Фарр, работавший в морге госпиталя Сент Бартоломью. Невостребованные мертвецы Сент Бартоломью, по молчаливому соглашению и удачному знакомству, в начале каждого месяца попадали в полное распоряжение Игоря, а потом обретали последний приют, обратившись в ничто.
Подарок от сквиба выглядел странным и неуместным, но Игорь не только взял книгу, но даже принес ее домой и честно, будто кто-то мог его проверить, прочел ее от корки до корки.
Он бы не принес домой смерть, будь в доме София. Но дом был пуст, и ждал его только пес. Гайтана смерть не касалась вовсе – он привычно бежал навстречу и ластился к рукам; засыпал, пользуясь свободной второй половиной кровати, прижавшись к ноге Игоря, а утром будил, тыкаясь носом в ладонь. Гайтан скучал и, скучая, облюбовал себе диванную подушку, на которой София лежала чаще всего; ее кресло в спальне; тоскливо таскался за Игорем вечерами, подсовывая ему потрепанный желтый мяч, который они с Софией нашли у маггловской деревне и, отмыв, притащили домой.
Игорь скучал тоже, но никак не мог решить, как следует жить дальше. Всякий раз, открывая вечером дверь дома, он ожидал увидеть, что вещи жены наконец испарились: что она приходила, пока его не было, и забрала свою одежду, книги, его подарок, по-прежнему ждавший ее с рождественского дня на столике в спальне. Но день за днем он открывал дверь, чтобы обнаружить все вещи Софии на своих местах. Даже дарившее ложную, залегшую глубоко в душе надежду золотое обручальное кольцо с мелкими царапинками, которые можно было рассмотреть, только если приглядеться или изучать кольцо так же пристально, как делал Игорь, пытаясь понять, живы ли на нем чары, наложенные им в день свадьбы.
Чары, по странной случайности, которой никто от них не ждал, пережили даже их брак, и что с этим делать дальше, Игорь не знал. Все думал, что к Софии нужно пойти. Он же знал, куда. Он мог связаться с заповедником. Он мог попытаться объяснить. Он мог попросить у Макфасти разрешения туда отправиться, чтобы поговорить. Наверное, мог. Но разве он имел на это право?
До конца декабря Игорю казалось, что никто ему такого права не давал. И заключенный ими союз, дававший им права друг на друга, София расторгла, оставив свое кольцо. В начале января, в его день рождения, на месте Софии в душе обнаружилась пустота, но время после Рождества бежало так быстро, и София так решительно не возвращалась за вещами, что идея пойти за ней в заповедник с каждым днем казалась Игорю все более нелепой. К тому же… Что если ей просто нужно было время, чтобы вернуться?
К концу января Игорь приучился не раздумывать ни о чем, оказываясь дома, а просто жить в нем. Подновил чары, защищавшие стены от сырости и ветров острова; обновил заодно и сигнальные чары; привел в порядок сумрачный зимний двор. Это никому было не нужно, он этого никому не обещал, но сделал все равно, потому что в отсутствие их с Софией молчания у него освободилось слишком много времени, которое нужно было по минутам распихать в каждый свой день, чтобы не обнаружить бессмысленность существования.
Книга о лондонских чумных могильниках в этом смысле пришлась кстати. С восхитительной наивностью маггловской книжицы она сообщала о загадочном открытии, сделанном осенью шестьдесят третьего  года: обнаружен склеп внутри склепа, парное захоронение, два мужчины, истлевших вместе, один держал другого за руку, бережно обхватив запястье. Ровно так и было написано – «бережно». Скелеты не бывали бережными или нежными. Они были мертвыми и не более того. Но склеп, обнаруженный черными копателями под саркофагом, долгое время считавшимся безымянным, Игоря заинтересовал все равно. Не из-за маггловской книги, конечно, а из-за магической, прочитанной давным-давно, еще в Софии. 
Была когда-то такая странная и загадочная мода: чтобы ученик хоронил некроманта в склепе под склепом. Будто бы так за ним не придут его мертвецы. Даже для середины четырнадцатого века эта уверенность была чрезвычайно наивной – мертвецы не существовали отдепльно от того, кто их поднял, и умирали тоже вместе с ним. Но суеверия и ритуалы, связанные со смертью, и у магов, и у магглов были самыми неповоротливыми, самыми не поддающимися переменам.
1348 – чумной год. Опасный, черный год для Лондона. Но если предположения Игоря были верны, с некромантом был похоронен его ученик, а вместе с ними – их ритуал или артефакт. То, что в 1348 году назвали бы, должно быть, силой, а в 1978 году – неплохим сувениром для пары-тройки интересующихся клиентов.
Обосновав деловыми перспективами необходимость короткого ночного путешествия в маггловский Лондон, Игорь отметил нужное место на карте, еще раз сверившись с книгой, и достал свою трубку. Курил он теперь прямо в доме – выходить на улицу было не для кого. И вспоминать о том, что привычку выходить курить из дома на улицу он завел, когда София в первый раз была беременна, уже не было никакой необходимости.

четыре
Просыпаться после ночи, проведенной в поисках склепа некроманта, тяжело. Игорь спал дольше обычного и, проснувшись, ощутил свое тело тяжелым и неподатливым. Наверняка это простуда и не более того. На маггловском кладбище вчера было промозгло и сыро, а чары, наложенные на склеп, оказались ослабевшими, но неподатливыми, верными своему создателю. Они упрямились много часов, но все же отдали Игорю то, что он хотел получить: браслет, связавший некроманта и его ученика и умело прикинувшийся для любопытных магглов переплетением рук.

три
После вступления в силу Декрета Крауча переписка Игоря с Галей Габерски приобрела еще более изнурительный характер. Галя писала сначала о своем муже, аргентинце, потом – о закрытых границах, следом о Милчо, который собирался взять расчет, но не взял, потом обманчиво звучали пара аккордов, касающихся непосредственно дел и Галиной коллекции книг, и снова начинались причитания об обстоятельствах, делавших их встречу невозможной.
Переписка с Галей обычно стоила Игорю одной чашки чая и часа вдумчивой работы, но не в этот день: от сумбурного потока фактов и Галиного вечного перескакивания с одного на другое внутри Игоря поселилось и пустило корни какое-то странное беспокойство. Он прочел Галино письмо дважды, выискивая слова, за которые мог уцепиться, но слова, выведенные Галиным почерком с завитушками, выскальзывали из головы, едва в нее попадая.
Тогда Игорь беспокойно прошелся по кабинету, снова сел, вчитался в письмо и соскочил, чтобы читать его на ходу. Ритм шагов на несколько минут успокоил и позволил сконцентрироваться. Ответ почти пришел. Но, когда Игорь вернулся за стол, он обнаружил, что вместе с письмом пришла и жажда.
Так, должно быть, ощущают себя беспокойные дети, подумал Игорь, заваривая чай, без магии, потому что взять палочку ему даже в голову не пришло. Но когда он был ребенком, с ним такого не случалось.
От необходимости писать ответное письмо Гале хотелось бежать. И Игорь, оставив лавку в распоряжении Сребры, вышел на улицу. Он прошелся по Лютному, от лавки до «Белой Виверны», морщась от запахов, исходивших от двух гробовщиков, свернул в Косой и прогулялся по нему от начала и до конца, пытаясь понять, от чего ему не сиделось на месте.
Украдкой он поглядывал на обручальное кольцо, ожидая подвоха от него. Что-то случилось с Софией? Он бы узнал. Кольцо бы рассыпалось. Он бы понял. Но что-то все-таки случилось.
Вернувшись в лавку, Игорь проверил все замки и наложенные на нее чары, все возможные лазейки и все редкие предметы. Пока он что-то делал, от беспокойства тело не ломило и не сводило судорогами.
К вечеру на бланке письма Гале было ровно три строчки, но и само письмо было уже забыто.

два
Игорь почти не спал до самого утра.
В голове крутятся строчки ненаписанного Гале письма.
София.
Мысль, что что-то случилось.
Что-то случилось. И понять бы, что.
Имеет он право обратиться в заповедник, просто чтобы узнать, что с ней все в порядке?
Игорь не спит.
И в лавку утром идет только потому, что в Лютном в аптеке можно взять снотворное.

один
монетка вшита в потайной карман размером с монетку и теперь все решает только время потому что от того как быстро ты сможешь достать монету и активировать артефакт зависит выживешь ли ты а жить ты все-таки хочешь потому что 1348 чумной плохой год и мысль об этом крутится в голове когда слабеют тело и разум когда все слабеет ты прокручиваешь в голове все что случилось и буквы из маггловских и магических книг складываются в единое целое ОПАСНОСТЬ это может быть опасно значит еще кто-то должен знать как ты держишься за подлокотники кресла чтобы не соскользнуть с него в неизвестность кажется что кто-то пришел наверное софия но нет почему-то нет а где тогда она монетка в кармане вот она хотя бы монетка в монетке есть постоянство только успеть  пальцы дрожат suka blyad’ монетка нагревается теплеет в руке тепло разливается по телу и мир исчезает

Отредактировано Igor Karkaroff (2020-11-30 21:30:16)

Дверь аптеки глухо ударилась об косяк, и ступка с перетертыми перьями джоббернолла дрогнула в руке. Неожиданные визитеры с пятнадцатого января Марии совершенно не нравились, особенно в то время, когда все приличные или более-менее приличные люди в Лютном и Косом переулках уже заканчивали свою работу и отправлялись по домам или в ублюдскую «Виверну», спускать все заработанное за день на дешевую выпивку. Мужской голос окликнул Малпеппера, и все более-менее встало на свои места. Мария поставила ступку на стол и выглянула из полумрака своего зельеварческого угла в зал для посетителей.

Мужчина уже почти дошел до прилавка и вел себя так, словно отлично знал эту аптеку, хотя Мария никак не могла припомнить его в числе своих постоянных клиентов. Своих – потому что клиентов, принадлежащих исключительно Малпепперу, у Малпеппера уже толком и не осталось. Нет, клиентом он точно не был. Праздно шатающимся, впрочем, тоже. В любое другое время и при любых других обстоятельствах она бы сказала, что незнакомец просто знал, чего он хочет, и был уверен, что он найдет желаемое именно в этой аптеке.

Мария сдвинула брови, скользя взглядом плотной, довольно внушительного вида фигуре незнакомца, задержавшись на грубо стесанных чертах лица и темных глазах. Что-то ей казалось в нем знакомым. Но только откуда? Он даже на британца толком не походил. Да и для постоянного обитателя Лютного был как-то слишком прилично одет, а держался слишком нахально и по-хозяйски для того, чтобы она не запомнила его среди всех владельцев местных лавок и сомнительных заведений.

Она уже хотела первой задать ему вопрос, начав с обычной вежливости, мол, добрый вечер, чем могу помочь? Настойки от головной боли? Снадобья для здорового сна? Но посетитель вдруг сам обратился к ней, обескуражив еще больше: он говорил на русском и знал, как ее зовут. На долю секунды Марию кольнул непривычный страх. На табличке у входа ее имя не значилось. Клиенты не могли позволить себе такой наглости. И кем тогда было этот the muzhik? Мария встала у стойки провизора, положив одну ладонь на столешницу из темного дерева, а вторую – поверх нее. Деловая и спокойная поза хозяйки.

- Мы с вами на «ты» не переходили, - сухо и строго сказала она. – Кто вы и почему вы позволяете себе разговаривать со мной в таком тоне?

Отцы, наверное, должны пахнуть как-то по-особому. Без сентиментальных глупостей, естественно. Просто чем-то знакомым: печеньем, которое они приносили в детстве; подаренной ими куклой прямиком из большого магазина игрушек на Рю де Ришелье; мылом, которое держали только в родительском доме; домашним вином и выкуренной после ужина сигареткой. Чем угодно, что можно было бы считать узнаваемым и родным. Но the muzhik, настаивавший на том, что он – ее отец, то есть Антонин Долохов, преподавать Дурмстранга, перебравшийся в Лондон и, как Марии помнилось, работавший в госпитале Святого Мунго, не пах ровным счетом ничем. Ничем, кроме слабого, тускнеющего с каждой секундой призвука колдомедицинских настоек, который таял под покровом абсолютной, совершенной стерильности. Мария выгнула бровь.

- Этот разговор и правда лучше опустить, потому что я отлично помню, что писала своему отцу о том, что собираюсь работать в аптеке Малпеппера и даже объясняла, почему я собираюсь это сделать, - холодно сказала Мария. – Не может быть, чтобы человек, чьи фотографии в нашем доме стояли лицом к стене, этого не запомнил о своем единственном ребенке. Совершенно исключено.

Смутное ощущение знакомства, пусть даже мимолетного и давнишнего, теперь, по крайней мере, стало объяснимым. Но тратить на разборки с отцом, которые стоили дешевле, чем эликсир для экстренного роста ногтей, еще больше времени, когда кто-то нуждался в помощи, Марии показалось неуместным. Она отступила на полшага назад и махнула рукой в глубину аптеки.

- Господин Малпеппер, отец, давно сидит дома – он появляется в аптеке только по понедельникам. Не думаю, что у тебя есть время его ждать. Редких ингредиентов у нас нет. Никто сейчас не лечит от чумы, как ты понимаешь, - уже на ходу сказала она, оборачиваясь, чтобы убедиться, что Антонин Долохов идет за ней. – Но кое-что у меня есть для моих исследований. На экстренный случай.

Вот козел, подумала Мария, перехватив взгляд отца, изучавшего аптеку так, словно он был проверяющим из Министерства, а не нуждающимся в ее помощи. Отец присутствовал в ее сознательной взрослой жизни не более пяти минут, а опыт уже казался Марии сомнительным. Ей, в конце концов, всегда было хорошо с дедушкой и бабушкой, и даже никогда не хотелось, чтобы отец у нее был. Очевидно, не зря.

И все-таки Мария открыла для papen’ki потайную дверь, ведущую в комнату с редкими, по-настоящему ценными ингредиентами, не колеблясь. Заслуги отца в этом, впрочем, никакой не было – перед его носом двери нужно было закрывать, а не открывать. Все дело было в чуме, подхваченной через магический артефакт. Гарантировать, что от нее умер бы один человек – идиот, не умевший обращаться с артефактами, никто не мог. И только эпидемии магической чумы Британии не хватало.

Мария взмахом палочки открыла для отца шкаф и лишь пожала плечами в ответ на его неуместно грозный вопросительный взгляд. Будто ему в самом деле было не все равно, откуда у них с Малпеппером кровь ре-эма и толченый рог дромарога. Возможные вопросы об этом она предусмотрела в ту секунду, когда вообще решила пустить отца в эту комнату. Они с Малпеппером занимались редкими ядами и противоядиями. Разумеется, во благо науки.

Отец не суетился, но действовал быстро, сам того не подозревая, убеждая Марию в правильности принятого ею решения: отец отцом, но дело, видимо, и вправду было вопросом жизни и смерти. При том жизни, судя по всему, по каким-то причинам отцу небезразличной. Не профессиональное же благородство колдомедика принесло его в аптеку к Малпепперу под вечер.

- Ренегат полевой прямо у тебя под носом? – предположила Мария, взглядом указав на стебли, лежвшие на узком столике, на котором она как раз незадолго до прихода отца давила из них сок. – Настойка растопырника у тебя уже есть? Я возьму еще желчь броненосца, чтобы обработать поверхности, которых этот твой идиот мог касаться.

Отредактировано Maria Dolohova (2020-12-14 19:16:21)

- Я предлагаю горегубку не от чумы, - сухо сказала Мария, не забывая собирать с полок все, что она сама считала нужным. В конце концов, удобнее взять с запасом, раз уж они взялись спасать чью-то жизнь. – Я предлагаю настойку растопырника на случай, если начнется или уже началась лихорадка. Она не особенно поможет, но острое состояние на некоторое время снимет. И кто вообще зовет растопырник горегубкой? – качнув головой, обронила Мария. Она, конечно, не очень разбиралась в жизненном цикле мужчин, но ее родитель на консервативного маразматика был не похож. Обличье, впрочем, бывало обманчиво.

Мария торопливо закрыла аптеку, на всякий случай, из приобретенной в январе щепетильности, активировав защитные чары, и последовала за отцом. Идти, как оказалось, было совсем не далеко – до книжной лавки с непроизносимым напротив Гринготтса. Владельца лавки знал Малпеппер, а Мария – только шапочно. Значит, это он тот идиот, которому спешил помочь ее отец? И что это значило? Выводы, впрочем, делать было некогда. Когда отец говорил, что у владельца книжного были только шансы на спасение, он, в общем и целом, даже не врал. И шансы на спасение, судя по прерывистому хриплому дыханию, таяли с каждой секундой.

Пока отец препирался с домовихой, Мария бегло осмотрела начатое ею зелье. Кажется, выходило неплохо. Только домовиха по незнанию не размешала осадок, которому не следовало оседать до тех пор, пока в зелье не будет добавлен последний ингредиент. Но с этим справиться было легче всего – эту проблему Мария решила одним взмахом палочки, оживившим маленькую вытянутую ложечку с тонкой ручкой.

Одним глазом присматривая за зельем, Мария мельком осмотрела книгу, письмо и все, что лежало на столе. Ничего особенного, кроме того, что пахло от всего могильной затхлостью и характерным трупным запахом. Не таким, как у гробовщика. Таким, как на кладбище. И заголовок книги подтверждал ее догадку.
- Книга была с ним на кладбище. Письмо – нет, - обернувшись к отцу, сказала Мария. Она медленно подошла к распростертому на полу телу, присела у ног, то и дело поднимая взгляд на мерцающую фигуру, созданную отцом и висевшую в воздухе.
- Одет он был во что-то другое. От этой одежды не пахнет трупами, как от книги. Только потом. Но это от болезни. В это он оделся, вероятно, уже когда заболел. Значит, где-то осталась одежда, в которой он был на кладбище. Там, где заразился. Кто ее может трогать еще? Жена? Дети?

Рассуждать об этом дальше было не время и не место. Мария отступила, позволяя отцу делать свое дело. От заклинания дыхание того, кого отец, к удивлению Марии, назвал другом, выровнялось, но лицо осталось бледным и безжизненным. Мария добавила в зашипевшее зелье порошок из рога дромарога и, вновь оставив ложку помешивать состав, повернулась к отцу.
- Мы не можем дать ему зелье, пока он не очнется. А он, кажется, не очнется. Запасной план у тебя есть?

Отредактировано Maria Dolohova (2020-12-14 23:03:54)

Мария чуть сдвинула брови, услышав загадочные «живут не в Лондоне» и «жена оттуда уехала некоторое время назад». Ни то, ни другое ее, естественно, не касалось. По крайней мере, пока в Лютном не началась эпидемия магической чумы. Она просто пометила себе оба факта машинально, по старой, еще министерской привычке прикладывая все возникающие обстоятельства к общей папочке с делом.

Когда отец подошел к столу, чтобы оценить зелье, Мария только склонила набок голову, наблюдая за родителем с насмешливым интересом – станет или не станет придираться и выискивать недостатки? Недостатков, конечно же, если судить объективно, у зелья не было, – ему не смогла навредить даже начавшая работу домовиха – но из-за тяжелого от природы характера, который угадывался даже сквозь прожитые порознь годы, папенька мог поднапрячь натренированные годами в преподавании мускулы въедливого занудства. Не стал. Даже не притронулся. Только посмотрел внимательно, видимо, тоже оценивая. Мария слегка пожала плечами в ответ.

Отец вернулся к своему пациенту (приятелю? другу? регулярному поставщику чего-то?), а Мария, чтобы не быть совсем бесполезной, взмахом палочки начала привычный по аптеке процесс уборки рабочей поверхности. Заклинание, отработанное годами, не нужно было поддерживать. За ним, спустя столько лет, даже не нужно было присматривать – можно было просто быть уверенной, что все так или иначе вернется на свои места, и сосредоточиться на том, что тем временем пытался сделать отец.

Не выветрившихся из головы познаний, почерпнутых в школьной курсе колдомедицины Марии хватало для того, чтобы примерно понимать, чем сейчас занят Антонин. Имя к отцу почему-то все равно клеилось лучше, чем собственно обезличенное в жизни Марии слово «отец»,  вмещавшее в себя слишком много вторичной чепухи вроде дурацких вечных шуток, чтобы значить хоть что-то, будучи примененным к человеку. Особенно к человеку, который в данную секунду пытался спасти чью-то жизнь.

Тело, над которым колдовал отец – Антонин – содрогнулось, на миг дрогнули веки (или Марии это только показалось в искусственном свете кабинета), но больше ничего не произошло. Это Марию почему-то даже огорчило. Сочувствия к заразившемуся магической чумой соседу по Лютному переулку у нее не было, но и у ее родителя, в свою очередь, похоже, не было никакого запасного плана, что приводило их троих в неожиданный логический тупик.

Отец повернулся к ней, подзывая ее кивком головы, и Мария подошла не медля, хотя «Маша» из его уст прозвучала так же сомнительно, как из ее, должно быть, прозвучало бы «отец».

- Ты ведь отдаешь себе отчет, - сдвинув брови, уточнила Мария, - что в школе не учат обращаться с такими заклинаниями? Только учат, что они есть?

Но палочку, почти противореча собственным словам, она все равно уже достала и смотрела на отца решительно и серьезно, чтобы он не решил, что она струсила или отказывается. Она просто ждет инструкций.

Мария нахмурилась, припоминая обширный, но построенный вширь, а не в глубь, курс колдомедицины. Преподаватель колдомедицины в Шармбатоне, месье Прюно, в недалеком в то время прошлом практикующий целитель, был улыбчивым, невысоким дядечкой, на круглом животике которого отказывались застегиваться столь нежно любимые им клетчатые жилетки. Он никак не вязался даже в самом смелом воображении с заклинаниями вроде Desino Calamatis и Remedio – ему куда больше шли элементарные Analgeo или Bono sis animo. Про сложные заклинания он рассказывал, забавно размахивая руками, смешно преувеличивая рассказы из собственной практики, делая ее персонажей выпуклыми и запоминающимися… нужно было только найти среди них нужного. Месье Камиль Сенешаль Любитель Приключений. Точно.

Камиль Сенешаль, сорок шесть с половиной лет, артефактолог, консультант министерства, магглорожденный волшебник, успевший поработать в Лувре, имевший дело с проклятиями, темной магией, смертоносными ядами. Камиль Сенешаль удачлив и неудачлив одновременно – ему не повезло стать героем сразу всех историй о несчастных случаях, произошедших в связи с неосторожным использованием темной магии, но повезло выбраться из всех передряг живым и здоровым. Благодаря, разумеется, колдомедицине. Некстати вспомнилось, что в конце курса во всех историях Прюно обязательно наступал счастливый финал. У всех, кроме Камиля Сенешаля, который в конце концов потерялся где-то в лесах Амазонки, когда они проходили природных отравителей и воздействие их ядов на организм человека.

Мария на миг прикрыла глаза, чтобы сосредоточиться. На пробу сделала вращение кистью, с которого начинались, со слов месье Прюно, такие сложные заклинания. Снова открыла глаза и хмыкнула, лишь мимоходом бросив взгляд на отца. Замечание о маленькой комнатке в аптеке Малпеппера она решила проигнорировать – слишком много чести рассказывать первому встречному об их делах. И слишком рискованно к тому же, даже если первый встречный – всего лишь ее отец, которому никакого дела до ее жизни, к счастью, нет.

- Я никогда на тебя и не надеялась, - сообщила Мария родителю и осторожно поднесла кончик палочки ко лбу их пациента. Remedio и правда не годилось – с таким заклинанием она бы не справилась и, вполне вероятно, сделала только хуже. Desino Calamatis в этом смысле было немногим лучше, но все же лучше, а выбирать им не приходилось. Камиль Сенешаль, темная магия в его теле черная, вязкая и густая как деготь.

- Desino Calamatis, - твердо произнесла Мария и сделала неторопливое, словно помешивала зелье в котле, движение запястьем, представляя, как магия медленно отделяется от тела, нехотя отпускает суставы, ткани, кости. Она представила это так отчетливо и старательно, что даже не удивилась, когда ото лба мужчины к кончику ее палочки протянулась темная тонкая нить. Ей почему-то захотелось оглянуться на отца, но он молчал, и он молчала тоже – решила, что если бы что-то было не так, он бы сказал. Тонкая нить тянулась медленно и неохотно, лениво сматываясь в сгусток по мере того, как Мария спускалась ниже – к шее с воспаленными лимфоузлами, груди, животу. Она утратила ощущение времени, потому что если отсчитывать минуты, можно поддаться соблазну поторопиться. То, что времени прошло много, Мария поняла, когда ее рука с палочкой мелко задрожала, и дрожь, напоминания о недавней передряге в Лютном, пробежала по всему телу. Но подумать о том, что это навредит заклинанию, Мария не успела – ее руки коснулась чужая, тело обрело опору. Маша на миг прикрыла глаза и снова представила вязкий сгусток, отделяющийся от тела, успокаивающе размеренные движения волшебной палочки.

Пульсирующий шар извлеченной из тела магии повис в воздухе, будто был живым созданием и размышлял о том, что ему делать дальше. Отец говорил о том, что магию нельзя перетянуть на себя. А потом, впрочем, о том, что надеяться на него не стоило, и два этих утверждения в измученном непривычной магией сознании Маши причудливо смешались в единое целое. Шар дрогнул и, так же неспешно, как покидал тело предыдущего хозяина, двинулся к ней. Прежде, чем к Маше успело прийти хоть какое-то решение, руку, в которой она держала палочку, подтолкнула вперед чужая рука, подсказывая, что делать. Когда кончик Машиной палочки коснулся темного сгустка, из него, словно в действительности она смешивала два зелья, протянулась серебристая субстанция, с шипением поглотившая весь шар.

Маша выдохнула, и одновременно с ней выдохнул, как выдыхает выброшенный на берег, и владелец лавки. Получилось? Судя по тому, что отец, сверившись с созданной им проекцией, снова достал свою палочку, да. Уточнить это наверняка Мария не успела: камин в кабинете полыхнул, и из зеленого пламени в кабинет шагнули сначала домовиха хозяина, а потом – светловолосая, симпатичная женщина с встревоженным лицом.

Разговор, разумеется, вел Антонин, а Мария стратегически  отступила к столу, все еще хранившему следы их спасательной операции. Руки, из которых ушла дрожь, но в которых все еще была ватная слабость, она сцепила в замок перед собой. Антонин коротко обрисовал женщине, очевидно, той самой жене, которая «уехала некоторое время назад» из супружеского дома, в чем, собственно, было дело. Мария краем уха слушала немногословный разговор, но в основном наблюдала за тем, чтобы дыхание спасенного ими владельца лавки по-прежнему оставалось ровным, пусть пока все еще слабоватым. От помощи, предложенной отцом, женщина отказалась, и Мария, хоть и вполне понимала, почему кто-то может отвергнуть помощь Антонина, все-таки посчитала своим долгом сказать, что в доме осталась одежда, в которой пострадавший находился на кладбище, и, вполне возможно, еще какие-то вещи, которые у него были с собой. Не то чтобы женщина не могла догадаться сама, и даже наверняка могла, но в критической ситуации люди нередко становились куда более рассеянными, чем обычно, и всегда полезно было перестраховаться. Женщине, видно, не терпелось отправиться домой, но от помощи с этим она отказалась тоже, сказав, что воспользуется портключом. На это Мария не сказала уже ничего – в конце концов, это были знакомые ее отца, вот пусть он и разбирается.

Пока отец помогал подготовиться к парной аппарации с помощью портключа, Мария волшебной палочкой пролистала страницы книги, по диагонали пробегая глазами текст. Интересные, однако, у ее родителя были приятели. От книги ее отвлекла яркая вспышка, озарившая кабинет, и оповещавшая о том, что супруги лавку покинули. Мария повернулась к отцу. Внутри у нее было странно пусто, хотя попервости дрожь напоминала ей ту, что она испытывала после нападения в Лютном. Пустота постепенно заполнялась слабостью, но упрямство по-прежнему позволяло держать спину ровно. Или относительно ровно.

- Нам придется здесь все закрыть, я полагаю? И книгу уничтожить? – спросила Мария неожиданно для самой себя слабым голосом. Она кашлянула, прочищая горло, как будто это могло ей помочь. Интересно, почему у Прюно не было ни одной истории про целителя? Было бы неплохо знать, что каждое спасение Камиля Сенешаля кому-то обходится таким упадком сил. Впрочем, скорее всего, в большинстве учеников Прюно такое знание породило бы лишь трусость, а трусость в колдомедицине бывала губительной. Почему-то это из всего курса Маша запомнила лучше всего.