Marauders: stay alive |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [10.08.1977] Crossfire
CROSSFIRE
Закрытый эпизод.
◊ Участники: | ◊ Дата и время: | ◊ Место: |
◊ Сюжет:
Прошло две недели, как Алекто учинила пожар в «Короне гоблина».
Огонь улёгся, злость – нет.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-11-04 23:06:27)
tnx Severus Snape
Аппартация по смутному описанию в неизвестность – всегда сомнительное удовольствие, ни капли восторга. Чтобы не допустить ошибку ценой в запястье и четверть ухо, Алекто с маниакальной настойчивостью изгоняет из сознания все домыслы и фантазии на тему пункта назначения, концентрируясь исключительно на названии местности, и лишь затем произносит «Apparate».
Под каблуком хрустнул, ломаясь, вереск. Не худший вариант. Алекто оглядывается. Пейзаж – как для акварели – пустынно, умиротворяющая красота природы и буквально осязаемая тишина. Просто мечта для увлеченной живописью юной леди. Вот только Алекто никогда не умела рисовать. Да, и не за пейзажем она сюда явилась. А вот зачем? Отличный вопрос, и вряд ли она найдет на него красивый ответ, даже если вывернет сознание в Омут Памяти и переберет по крупинкам и осколкам.
Начало было безмятежным, как этот вереск вокруг. В адском огне сгорели все лишние эмоции, терзающие душу, все личные демоны ненадолго сгинули обратно в свой ад. И утро было идеально спокойным, что даже слова Амикуса о том, что проклятый пергамент все же покинул пределы особняка, она приняла с безмятежной улыбкой. Наслаждаясь редким мигом равновесия в сознании, Алекто даже не пыталась думать, какие могут быть последствия, если инцедент станет сплетней для высшего общества. Терзать себя домыслами она сможет потом. Пока же утро было спокойным и прекрасным. Также как и последующие дни. Перемирие эмоций в сознании было настолько абсолютным, что ее даже не раздражала необходимость вежливо и тактично выяснять, как же покалечились о магию маггловские отродья, и даже искреннее стараться им помочь. Не вызывало волнение и то, что у нее появилась «лишняя тень». Пусть хоть две или даже пять – пока ее жизнь состоит из Мунго, особняка и перемещений между ними, она безразлична к лишним глазам в спину. Пусть глядят, если еще не слиплись от скуки.
Гроза разразилась неожиданно – сразу молнией по голове. И гром грянул, откуда не ждала.
Приглашение прилетело под конец ее смены в Мунго, точно накануне выходного. Сверкающий белизной конверт, который аккуратно держала в клюве холеная сова с блестящими перьями и белым золотом кольца на лапке. Вскрывать не требовалось, Алекто и так понимала, кто и по какому поводу мог прислать такое письмо. Приглашение о Леди Эйнл – вот ведь, за что такое счастье!? Неужели она сама не заметила, как наступила на хвост Ёрмунганд и теперь проклята мирозданием.
«Провались под воду со своим островом, древняя тварь,» - крутиться в голове у Алекто, пока она вскрывает конверт, окидывает взглядом предсказуемый до завитушки в подписи текст, призывает кипенно-белый пергамент и аккуратными и изящными, как дебютантки на балу, буквами выводит благодарности и согласие, которые немедленно уносит все та же лощеная сова. Алекто глотает воздух, как брошенный неизвестной силой на камни мерроу, она сама сломала себе выходной.
Леди Эйнл была, истину, настоящей древней тварью, обитавшей почти безвылазно на острове Мэн. Леди давно разменяла третью сотню лет, поэтому настаивала называть ее по имени – просто Эйнл – без титулов и родовых имен. Во многом это кокетство было обусловлено тем, что хоть леди и была аристократка до кончиков ногтей и в родстве почти со всем цветом магической Британии, ее прадед родился до Статута, что сильно затрудняло подсчет поколений магов за спиной Леди. Что впрочем, ни капли не пятнало ее наичистокровнейший статус и образ светской дамы. Этот образ был прочный и отполированный как алмаз, так что ни что не могло оставить на нем царапины. Даже любовь Леди Эйнл к крокету – игру хоть и аристократическую, но не слишком привычную для магического общества. Сама Леди рассказывала, что в крокет играли еще древние волшебники. Потом какой-то сквибб принес правила игры магглам как некое свое изобретение, и у тех прижилось, и они считали, что сами до всего додумались, а легенды об истинной истории игры всплывали лишь больными фантазиями ученого в виде сказки про королеву, бьющую фламинго по ежу. Сомневаться в суждениях Леди Эйнл мало кто решился, потому что кости ровесников ее давно уже сгнили в британской земле. Аргументы тех, кто моложе, Леди парировала изящным «вас там не было, вы еще не родились» и продолжала три раза в год, по значимым лично для себя датам устраивать в своем саду великосветскую партию в крокет между чистокровных дам. Приглашение быть частью этого действа в своей время получила прабабка Кэрроу, которая приятельствовала с Леди Эйнл. Когда прабабка заняла свое место в фамильном склепе, в списке приглашенных появилась бабка Кэрроу. После ее смерти Флора Кэрроу, вопреки своему статусу затворницы поместья, три раза в год появлялась у Леди Эйнл, а потом приглашения начала получать Алекто. И помня о ядовитом языке и связях Леди, способных за обиду превратить в пыль любую репутацию, она никогда не отказывалась. Пусть в глубине души и ненавидела зеленые лужайки острова Мэн, утяни его под воду Ёрмунганд вместе с Леди.
И все же в назначенный день и час с выражением светской доброжелательности на лице Алекто топтала те самые лужайки, сражаясь с зачарованным мячиком и извивающимся как птица моточком. Она даже с улыбкой кивала на последние сплетни высшего общества, которые Леди на своем острове знала лучше, чем она в Лондоне. И все могло бы закончиться хорошо, вот только старая карга заметила ее «лишнюю тень» и, поджав губы, сочувственно качнула головой.
Остаток дня Алекто провела, будто ей за шиворот насыпали сотню детенышей акрамантула, каждый из которых ежесекундно впивался в нее ядовитыми челюстями. Леди Эйнл ее не осуждала, она ее старательно жалела за колдомедицину, вместо подобающих чистокровной девушке занятий, за манеры на грани ошибки, за пропуск весеннего бала в том сезоне, за странное внимание сомнительных типов, которые явились вслед за ней и топчутся за забором поместье, за то, что ходит по краю пропасти потери репутации. Да, много за что. И эта фальшивая жалость Леди Эйнл раздражала больше, чем публичное осуждение. Ее еще не причислили к прокаженным, но черта слишком близка. «Не оступись, дитятко,» - алыми буквами сверкал подтекст в каждой фразе Леди Эйнл, хотя вслух она, конечно, ничего такого не говорила. Она лишь рассуждала о крови, временах и нравах. Алекто улыбалась, изображала понимание и внутренне кипела от злости, мечтая превратить в прах если не Леди, то хотя бы того, кто прислал эту проклятую «тень» и спровоцировал этот жуткий разговор.
Нет ничего ужаснее, чем великосветская жалость.
- Повесится, - стонет Алекто, падая на кресло в малой гостиной. Она вернулась в особняк, пережив крокет с Леди Эйнс. Ее терзает жесточайшая мигрень. Алекто на минуту прикрывает глаза, а когда открывает их – видит перед собой домовика с серебряным подносом, на котором красуется веревка с эшафотным узлом.
- Что за… - шипит Алекто на моментального прижавшего уши эльфа.
- Я его попросил дать хозяйке, что она просит, - из соседнего кресла раздается хохот Мика, чье присутствие в гостиной Алекто даже не заметила за собственными мрачными мыслями. Она швыряет в брата туфелькой в знак того, что шутка оценена по достоинству и удаляется к себе. Ей нужно зелье унять боль в висках, от яда Леди Эйнс, и несколько идей, как стереть в пыль «тень» и того, кто эту «тень» прислал.
Может это все мигрень, но ни в одной из ее тогда придуманных идей и близко не было этой вересковой пустоши в глуши, где абрис тропинки ведет к лесу и куда-то вглубь. В этих пустынных пейзажах радовало только одно – никакого светского общества в радиусе несколько десятков ярдов. Все остальное скорее вызывало настороженность. Впрочем, выказывать свое волнение и вставать в стойку заранее, не видя прямой опасности, Алекто не спешила, она спокойно шагала по тропе вперед, туда, где впереди чуть заметно искрили магией защитные заклинания. Тишина вокруг все такая же идеальная, только вереск шелестит как атласная лента.
Бесконечное море атласа было на следующий день, после адского крокета, когда решение превратить в пепел и развеять по ветру стало окончательным. В этот день, испытывая терпение своих теней, Алекто не стала аппарировать из Мунго в особняк, а прогулялась пешком до магазина мадам Малкин, где нырнула в безумное царство тканей. Стиснув зубы в улыбке и приложив максимум усилий, чтобы ее не вывернуло свеже обретенными знаниями о новых фасонах и каплей кофе, Алекто примерила несколько мантий и оформила пару заказов. Итого сорок минут – едва терпимые для нее и убийственные для бдительности «тени», которому от незаметного шатания и наблюдения из-за угла за витриной моды было так неуютно, что он пропустили момент, когда Алекто, исчезнув у дверей бутика, возникла у него за спиной и ударила в спину же парализующим заклятием. Дальше было «Imperio», радикально изменившее приоритеты «тени». Теперь ему было важно изъять все написанные женской рукой документы, в кабинете хозяина, устроив при этом максимальный погром, а потом все изъятое передать Кэрроу. Больше «лишнюю тень» Алекто не видела.
«Здесь и закопали, под вереском,» - почти лирично вспоминает о «тени» Алекто, шагая по пустоши к краю леса. Все это, конечно, навеянные акварельностью пейзажа бредни. Свежей земли вокруг не видно, если «тень» и исчезла под землю, то явно не здесь. А впрочем, судьба «тени» - это явление столь незначительное, как пыль на вьющейся под ногами тропе, по которой от ничейной земли до границы защитных заклятий остается буквально десяток шагов.
Судьба «тени» не волновала Алекто и несколько дней назад. Проклятый пергамент договора был гораздо важнее. Вынырни эта проклятая бумага на свет, к великой «жалости» всего аристократического гадюшника, ее и так не самая блестящая репутация прекратиться в дым, ставя ее в один ряд с всякими магглозащитниками и прочими прокаженными. После такого и правда – только повесится. Котировка ненавистного пергамента стремительно взлетела вверх. Достать и уничтожить. И сделать это незаметно, не притягивая к себе ненужного внимания.
Алекто глотает оборотное со светлым волосом, и находит первого потенциального вора. Она называется Сильвией, рыдает, обещает награду, но только после, и просит достать пергамент, который весь такой важный, но про который она ничего не может пояснить. Вор то ли жаден, то ли глуп, то ли самоуверен, то ли все сразу, но детали он уточнить не пытается и обещает достать все за сутки. И испаряется так же, как и «тень». Перед вторым вором она льет уже на порядок меньше слез и пытается соврать хоть что-то более убедительное. Третьему она просто вбивает в сознание приказ заклятием, но исчезают все. А «Сильвия» остается без результата.
Сильвия – silva – лес. Вот этот самый лес и ждет ее впереди там, где кончается вересковая пустошь. Пара шагов осталось. А дальше – как там было в записке – решение вопроса без посредников. Алекто делает последний шаг вперед, за границу защитных заклятий, и оглядывается:
- Ну, и?
Отредактировано Alecto Carrow (2020-11-27 01:55:51)
Лесной ручей, как серебряная вертлявая ртуть, упрямо проталкивает себе путь сквозь камни, оплетённые мхом, и обломанные ветви деревьев.
Иван набирает воду в сложенные горстью ладони и медленно пьёт. От ледяной воды немеют губы и язык. Зубы и вовсе заходятся судорогой, но зато по горлу струится приятная прохлада. Влажной рукой волшебник оттирает и лицо, в особенности лоб до самой кромки роста волос, и лишь после, стряхивая пальцы от капель, встаёт с корточек и распрямляется в полный рост.
Должно быть, если бы кто-то сейчас высунулся из-за стволов и взглянул на русского, оставаясь незамеченным, то он бы нашёл его слегка усталым и грустным. С одной стороны, он всегда так выглядит, когда остаётся один. Но с другой, события последних недель тоже не могли не доканать его.
Дурак, и ещё раз дурак! Вот он кто. Когда же он, наконец, поймет, что для всех, абсолютно всех женщин в радиусе планеты Земля нет ничего святого. Договориться по-хорошему с ними невозможно. Сиюминутное желание для них важнее всего прочего, а все мелкие неприятности и настоящие катастрофы, которые они непременно приносят за собой, они считают, что затем легко могут загладить улыбкой или какой-нибудь лживой чушью, вылетающей из их красиво открывающихся ртов.
Именно, что лживой. Потому что иначе как назвать то, что продолжается вот уже который день?
Костелецкий раздражённо отгоняет от уха бренчащего комара и вновь призывает палочку. Древко из терновника с сердцевиной в виде сердечной жилы дракона крепко ложится в луженую ладонь.
Рано утром дурмстранец сменил мантию на куда более удобную для передвижения маггловскую куртку из толстого полотна. Не самую новую. Наоборот, уже затёртую и намеренно оставленную в охотничьем доме для подобных целей. Тоже самое он проделал и со штанами, рубахой, обувью. Волшебник постарался избавиться почти ото всех запахов цивилизации, чтобы как можно лучше раствориться в ароматах леса и не отпугнуть от себя всю местную живность с первым же своим шагом на тропе.
Хотя нет. Как раз-таки троп Иван избегает, углубляясь в более заповедные уголки.
Из него не шибко хороший охотник. Но годы экспедиций в Дурмстранге и дружба с парой английских джентльменов, - больших любителей этого древнего увеселения, всё же кое-чему его научили.
Ну, например, тому, что в середине августа начинается линька у зайцев. И их становится проще выследить. Костелецкий как раз видит клок серо-коричневого подшёрстка, зацепившегося за куст на расстоянии в шести дюймах от земли. Там же обнаруживаются и мелкие четырёхпалые следы. Не последовательные, как у человека там, или той же лисы или волка. А именно как у мелкой ушастой тварюшки, что передвигается, подтягивая к себе заднюю часть туловища рывками или прыжком.
Волшебник останавливается и с полминуты мысленно намечает себе маршрут, чтобы зайти к зверю с подветренной стороны. Трава ещё влажная от росы, а, значит, будет меньше хрустеть под ногами. Да и заяц должен сейчас где-нибудь отсыпаться от своей ночной активности. Поэтому, если Ивану повезёт, он найдет его где-нибудь в укромном углублении лежника или среди кочек. И тут уж останется лишь проверить у кого нервы окажутся крепче. А реакция – быстрее.
Охота – вообще хороший способ одновременно расслабить и перезагрузить мозг. А это именно то, что сейчас позарез нужно русскому.
После недавнего визита некой Алекто Кэрроу в его клуб, когда часть «Короны гоблина» превратилась в большую такую огнедышащую жаровню, Костелецкому пришлось значительно перетряхнуть свои взгляды на меры безопасности заведения. Дни превратились в сплошную вереницу из встреч - с хит-визардами, комиссией из Департамента магических происшествий, страховщиками, обеспокоенными клиентами, гоблинами из «Гринготтс» и прочими-прочими, кто успел заметить столб чёрного дыма, что заволок Лютный в ночь на 28 июля.
«Я согласен» - улыбался ему инспектор по пожарной безопасности, - «как бы забыть о произошедшем. Но так уж вышло, что я представляю закон. А закон должен получить компенсацию за столь явное нарушение. Скажем, сто галеонов. Каждые три месяца», - волшебник закидывает ногу на ногу и скрещивает пальцы на колене, нагло пялясь на русского. Тот же отвечает по-деловому, но предельно сухо: «Это большие деньги, мистер Макмаллен». Инспектор сардонически вскидывает бровь и наклоняется ближе: «А свобода - вообще очень дорогой товар. Вы не находите, мистер Костелецкий?». Мистер Костелецкий, конечно, находит. И отстёгивает нужную сумму как раз из тех средств, что ему накануне отправил Амикус Кэрроу. Надёжный брат, подчищающий за сестрой.
К слову, в не болтливость этой самой «сестры» Иван не шибко-то и верит. А потому даже приказывает своим людям некоторое время проследить за ней. На предмет – кем служит в Мунго, куда ходит, с кем пьёт кофе и с кем спит... А, главное, чем Мерлин не шутит!, есть ли среди этих кандидатов на близость кто-нибудь из охраны правопорядка.
Длинные тени, не исчезающие даже в полдень, словно бы приклеиваются к Алекто. И первое время стабильно снабжают русского пусть скучной, но всё же полезной информацией. Но вот потом... Потом девчонка умудряется его удивить.
...что-то юркое, коричнево-палевое, удлинённое в морде вдруг выскакивает прямо из-под ног волшебника. Хотя даже скорее – выстреливает задними лапами. Так стремителен этот прыжок!
Из-под кожаных пяток летят опавшие и уже пожелтевшие иглы, ошмётки коры и сухие листья. Мохнатую тушку заносит на повороте. Задница зайца явно перевешивает и загибает его остальное тело в сторону. Хотя животное всё же ловко петляет и уже стремится скрыться за ближайшими кустами... Уж непонятно, почему заячья лапка не приносит удачу самим зайцам, но этого парня догоняет «Shaft». Молния прошибает ему позвоночник, расползаясь электрическими ручейками по всему телу. Безболезненно, но так, что сознание в ушастой голове стремительно меркнет. Когда оранжевая искра догорает на острие волшебной палочки дурмстранца, зверь уже засыпает навсегда, уткнувшись влажным носом в чёрную прель земли. Мужская рука бережно обхватывает его за уши и вытягивает вверх.
Обратно, к дому Иван возвращается спустя час. По дороге пятна уже разгорающегося утра пробираются сквозь густые кроны и высвечивают его хмурое лицо.
Почему он решил, что четверых смертников, чьей целю было выкрасть из его офиса документ, написанный женской рукой, послала именно Алекто? Ну, право, будем честными. Как много у него в сейфе контрактов, написанных именно женской рукой? Дайте-ка подумать... Возможно, один? Но самое интересное, кто мог додуматься лезть в клуб именно сейчас, когда буквально вся охрана стоит на ушах и всматривается в рожи даже самых постоянных и верных клиентов? Только она.
У Костелецкого даже не было сомнений на этот счёт. Из эмоций в арсенале русского только что и нашлась уже было поугасшая ярость. А ещё замешательство. От методов этой женщины. Ведь подвергнуть человека «Imperio» - это тебе не фунт изюма перебрать... На это нужна не решительность даже, а форменное безумие. Хотя о чём это он? Дурмстранец же говорит о той, что выпустила на волю Адское пламя... И просто ради забавы вышла на ринг против здоровенного мужика.
А ещё – той, что, кажется, всё-таки ответила на его письмо. И явилась на встречу в одиночестве и в неизвестный лес!
Волшебник бесшумно останавливается в паре метров от поляны, где спиной к нему стоит Кэрроу. В левой ладони зажата его добыча, в правой – волшебная палочка.
Порыв оплести сияющей цепью молний и позвоночный столб Алекто, на мгновение жжёт руку. Одним простым заклятьем он бы не обошёлся, конечно. Но всё же сумел бы сработать так же безболезненно и быстро, как в случае с болтающейся рядом тушкой зайца... Однако, Иван коротко сжимает челюсти. Так, что почти слышен скрип натянувшейся кожи. И всё же благоразумно делает шаг вперёд, показываясь из-за листвы.
- И как тебе здесь? – умиротворённая тишина мгновенно разрушается от звуков его голоса.
- Надеюсь, что нравится. Столько леса вокруг. В случае чего – будет гореть ярко и долго, - русский щурится от луча, засветившему ему в физиономию и обрисовавшему тени под бровями и возле переносицы.
- Или, погоди... Возможно, это снова игра с обороткой? И сейчас я разговариваю с Амикусом? Будь я братом, я бы наверняка не пустил свою сестру на такую встречу один. И уж вернее – пришёл бы сам.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-12-30 19:18:13)
tnx Severus Snape
Недомученные прорицатели клянутся, что при развитой интуиции любой недобрый взгляд в спину ощущается холодком по коже. Но то ли у Кэрроу интуиция недоразвитая, то ли годы учебы в змеюшнике и насквозь светское общество, где каждый каждого мечтает, если не убить, так подставить или использовать, прошлись по ее ней таким холодком, что вместо кожи давно ледяная корочка, но тяжелый взгляд по позвоночнику Алекто не чувствует. Она реагирует на звук голоса. Поворачивается почти мгновенно, очень резко и немного нервно. В пластике движение угадывается желание схватиться за палочку и ударить в ответ. Но в нее летят только слова, и потому не выхваченная палочка и неброшенное проклятие остаются лишь судорожным незавершенным жестом. Слова, впрочем, бьют сильнее некоторой магии. Как ей здесь? Что за вопрос? Как будто прямиком со сборища пожирателей пирожных с шампанским под громким названием вечер благотворительного фонда имени такой-то леди, посвященный важнейшей проблемы «новое платье умрет от тоски без зрителей, спасем бедняжку». Может быть, ее еще про погоду спросят?
Алекто поджимает губы в бескровном подобии улыбки. Она молчит. Из арсенала семь тысяч изящных ответов светской леди на замечание о природе Кэрроу кое-как когда-то выучила четыре, из них один она забыла сразу, а два может лишь прочесть по вышитым на бальных перчатках шпаргалках, а последний вроде как неуместен. Так что парировать первый вопрос ей нечем, и в нее летит второй – еще более шокирующий, чем первый. Не Амикус ли она?
Алекто изумлена до потери самообладания. Она вытаращивает удивленный взгляд на проклятого русского. Да как он мог такое предположить? Глава чистокровного рода при отсутствии прямого наследника фамилии будет рисковать головой просто так? А если бы вся встреча была ловушкой или любая непредвиденная случайность? Нет главы, нет наследника – нет рода. Артефакты, наследуемые только с фамилией, становятся лишь грудой драгоценных камней и блестящего металла. Древние фамильные чары, признающие лишь хозяина, надо особняком таят в воздухе. Конец чистокровного рода. Было двадцать восемь, стало двадцать семь. Слишком большой риск на ровном месте. Неужели это не очевидно? Алекто еще пристальнее вглядывается в оппонента, отчаянно пытаясь понять – провоцирует, дразнит или не понимает. И почему? Иностранец. Так ведь за пределами острова магические династии живут по тем же древним традициям? Иммигрант? Оторван от корней настолько, что просто не знает, что обезглавленный род умирает, и вместе с ним уходят в небытие фамильные ритуалы, и прирученной магии становится меньше, остается только стихийная. Или может он вообще не маг? Алекто замечает тени под глазами, слишком маггловский вид, мертвую тушу зайца в руке – охота? И никого вокруг? Но для аристократов это коллективная забава, еще один клуб. В одиночку охотятся дикие звери. Оборотень? Но восход полной Луны же был на тридцатую ночь июля, а за два дня до этого бледности слабости она, по крайней мере, не заметила. Тогда что? Алекто лихорадочно пытается понять, пытается найти хоть одно объяснение столь странным вопросам, мысли метаются как по лабиринту, где за каждым поворотом тупик. Она не может понять, и потому злится.
- Кто угодно, только не Амикус, - с раздражением выплевывает Алекто. – Кукла под заклятием, дура под иллюзией, пикси накрашенная, - Кэрроу боится, что если она сейчас прикусит язык, она захлебнется собственным ядом, и потому швыряет версии шальные, но все же чуть более реальные, чем та, что прозвучала. – Он же Кэрроу, а уж потом брат. Или считаешь, у нас каре запасных наследников? Это же дикость! – фраза соскальзывает с языка раньше, чем достигает мозга.
«Дикость,» - мысленно повторяет Алекто, осмысляя случайную догадку. Такая же дичь, как взгляды теней на нее сквозь ограду сада леди Эйнл. Просто дичайшая дичь – это же так понятно и очевидно. И как она сразу не поняла. И в лабиринте, где блуждает ее запутанное сознание, вдруг замаячил просвет среди глухих стен. Злость чуть стихает.
- Да, Алекто я. Подлинник, - голос звучит холодно, это уже не бешенство, а лишь сухое изложение фактов. – И я хочу знать, зачем понадобилось трепать мою репутацию в обществе?
Кто придумал, что смерть непременно дряхлая, безносая, с лысым черепом и в чёрном балахоне? Смерть ведь может выглядеть и вот так - весьма привлекательно, как молодая девчонка, заплутавшая, в дремучем лесу, а заодно и в своих не менее дремучих размышлениях (и тут даже непонятно, что из этого страшнее). Один всполох, отчаянный жест, брошенное в испуге - проклятье, и лежать бы Ивану на подстилке из игольника навеки. Никем не найденным. Разве что местными тварями, что сожрут его тело, да красными муравьями, что расползутся по его костям.
Даже интересно, почему эта мысль так мало волнует Костелецкого. Потому ли, что он слишком привык буквально каждый день ставить свою жизнь на кон? Смерть - уже его давняя возлюбленная, что делит с ним постель, когда он приползает после дуэлей и буквально валится в кровать. И верная боевая подруга, что провожает всякий раз со словами: «иди, милый, иди, я тебя непременно дождусь». А может быть... Дело в том, что это невероятно сложно - долгое время ощущать остроту чувства. И неважно какого - ярости, восторга, стыда, ревности, похоти или вот, например, страха смерти. В конце-концов, всё равно наступает что-то вроде равнодушия. Наконец, причина может крыться в том, что русский и сам сейчас слишком захвачен злобой, - почти первобытной, древней, как мир. Красная пелена стоит перед глазами, вот чувство самосохранения и притуплено. До невозможности.
Волшебник разглядывает Алекто, не узнавая. Вернее, не узнавая - до конца. За две недели побледнели кровоподтёки, с лица ушла припухлость, проступили строгие контуры породистой костной основы. Да и мантия идёт ей куда больше, чем безразмерная одежда брата... Взгляд у девчонки разве что остался прежним, таким же остервенелым. Ну, и схожесть с Амикусом проступила ещё четче. Поэтому тут не грех усомниться, кто перед тобой. И снова не заподозрить игры с оборотным зельем.
- Не знал, что в Англии в почете наследники, что прячутся за женской юбкой, - резко выплёвывает русский в ответ на заступничество Кэрроу. Ему вообщем-то плевать, какие там порядки у британской аристократии. Если у них быть мужчиной и наследником - это только иметь хер между ног, так тому и быть. Не ему, чужаку, спорить с такими традициями. Он тоже наследник. В его жилах тоже течёт голубая кровь. Имя его предков тоже навсегда занесено на страницы истории. Вот только всё это давно поругано и растоптано. Иван отторг этот прежний мир со всей его утонченностью и заботой о магических чарах особняков. Или, скорее, мир отторг его. Варварство, война, несправедливость перечеркнули всё это, оставив в сухом остатке только человека, отныне самостоятельно отвечающего за свои поступки и свою жизнь. И уж точно не стремящегося отсиживаться в углу и прикрываться своей родовой неприкосновенностью, когда речь идёт о сестре, жене или близком друге.
- Что же, тогда мне вдвойне непонятно, почему тебе не понравились мои мальчики. Подумаешь, последили за тобой с пару недель. Они ведь тихие, воспитанные. А, главное, всегда рядом. Присмотрелась бы. Может быть, кто-нибудь и приглянулся бы. Хотя бы для того, чтобы было кому прикрыть спину вот на таких вот встречах в лесу, - слова русский сопровождает пожатием широких плеч, выражая тем самым сопутствующее недоумение.
- А вот о репутации ты задумалась как-то слишком поздно. Раньше нужно было. Прежде, чем лезла в мой клуб. Впрочем, об этом мы ещё говорим. Правда, не здесь. Я не собираюсь торчать посреди леса, как идиот, - кивок в направлении еле протоптанной тропинки, ведущей прямиком к дому. Тот пока оплетён чарами, но это не страшно, они легко найдут его по весьма очевидным приметам.
- Шагай, - Костелецкий выжидающе утыкается взглядом в Алекто. Ей уготовлено место впереди него, да. Как под конвоем.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-11-17 00:16:36)
tnx Severus Snape
Несколько резких слов бьют удивительно точно, расшатывая, разбивая едва восстановленное равновесие. Выпад в сторону брата, и Алекто вскипает мгновенно. Оскорбление близнеца – это слишком личное, до глубины души, до самой сути их личного, сочиненного еще отцом близнечного дуального мифы, где одному создавать новый мир, а второй разрушать и мстить.
«Да, чтоб ты отравился своим же ядом!» - хочется закричать, возразить, убить, в землю вкопать, откопать, переубедить, заставить замолчать, оспорить, ударить, заставить подавиться сказанным. Много чего хочется – вереница возможностей штормом накрывает сознание, стирая другие мысли и утягивая на дно водоворота ярости, черного и пустого, как пропасть безумия, на грани которой она балансирует на мысках, без опоры и страховки. И на удивления помощь приходит, откуда не ждали - выпад про выбор из бестолковых «теней» оказывается тем самым выступом над пропастью, зацепившись за который вдруг обретаешь устойчивость. Что ж ей мальчики не понравились? Глянь, какие вопросы! Провокация? Подначка – классика дуэли. Так ведь?
«Не дождешься,» - как точка сборки осколков сознания, точка опоры среди мыслей. И черная пустота отступает, а шквальные волны ярости вдруг оказываются легким волнением. Нет, Алекто все еще немного злится, но сейчас, прежде всего на саму себя за прогулку по грани припадка, где она могла случайно болтнуть лишнего. Почему Мик отпустил ее одну? Не тот вопрос. Правильнее спросить – знает ли брат, где она? Но намек на ответ – это прекрасный шанс навсегда остаться под корнями любого из этих деревьев. За некоторыми из которых, вероятно (и как она сразу не огляделась!), скрывается еще несколько «теней». Не зря же все эти намеки на прикрытую спину. Проклятие, опять лишние глаза. Это не очень хорошо. Хотя, если они такие же неуклюжие как предыдущие, то и неважно. Подумаешь, «дерево» за деревом. Она их убьет потом, когда избавиться от первоисточника проблемы.
- Никто не должен был узнать. Не видно – не было, первое правило этикета, - Алекто зло чеканит фразы, будто бы каждое слово это мелкий камушек, брошенный в визави.
- Но твои безмозглые тролли были так неуклюжи, что их заметили даже подслеповатые глаза самой древней рептилии высшего света. «Хвост», если конечно, это не хвост дьявола – шлейф, в обществе не украшает, а цепляет сплетни и едкий интерес искать скрытые причины. Значит, они должны исчезнуть, - слова звучат теперь даже немного размеренно, злость постепенно остывает, становясь более расчетливой.
Леди должна быть леди – второе правило этикета. Вот именно, что должна. Других слов для леди в приличном обществе для леди нет. Не существует никакого «хочется» или «надо, иначе с ума сойду». Не существуют, потому что «не видно – не было», такие слова нужно уметь тщательно прятать, вместе с причинами. А случайных и неслучайных свидетелей убивать, если глупые, или покупать, тех, кому ума хватает. Алекто не спрашивала Амикуса, как он оценил молчание, но по всему выходило, что брат где-то ошибся в расчетах или в оценках. Но тщательно покрутить в сознании эту мысль Кэрроу не успевает, потому, как ей предлагают шагать. Да, уже бежит! В очередную комнату без мебели – крысиную ловушку с наглухо закрытыми дверьми. Может, в бреду сотрясенного сознания она и попалась на эту уловку, но ошибку повторять точно не собирается. Менять открытую местность на неизвестность - зачем? Алекто устойчиво упирается ногами в землю и крепче сжимает палочку. Она не сдвинется с места без сопротивления.
- Нет, здесь, - возражает Кэрроу, ответно впившись взглядом в русского.
- Сколько? - сухо интересуется Алекто, он вроде не глуп, чтобы умирать.
О, пусть его ребята и были «неуклюжими троллями», и разведку вели без той сноровки, что свойственна, например, элите аврората, но всё же именно их трудами за последние две недели Иван успел немало узнать об Алекто Кэрроу. И если информация - это ключ, то в руках русского сейчас звенела целая связка.
- Ты знаешь, а я ведь почти поверил, - серьёзно говорит он, делая шаг вперёд. А затем ещё и ещё. Это смотрится естественно - солнце, висящее в небе расплавленным галеоном, слепит в глаза. Вот Костелецкий и огибает его по дуге, заходя так, чтобы теперь оно находилось за его затылком. Это уже привычка - даже если речь пока не идёт о дуэли, он никогда не пренебрегает верным позиционированием. И свет за спиной - это всегда самый лучший расклад. Ведь так он будет мешать уже твоему сопернику, и даст тебе пусть небольшое, но всё-таки преимущество.
- Почти поверил, что ты такая же светская пустышка, как и все, - этот приём у госпожи Эйнс, этот крокет, эти душные разговоры, из которых складывалось ощущение, что лондонской аристократии только и нужно от жизни, что только вечно прогуливаться взад и вперёд, да обосновывать, у кого кровь чише, а кто не стоит и того, чтобы размножиться даже от их охотничьих сук, чья родословная и то древнее, чем у половины населения магической Британии.
- Мол, заскучала в этом своем болоте. Разок вышла на ринг. Разок развлеклась. Ностальгия по дуэльному кружку Хогварста, с кем не бывает. Вот только для той, кто очень хочет спрятать свою тайную жизнь, ты делаешь слишком много ошибок. Это всё равно, что замаскировать Биг Бен - носовым платком. Прикрыть его им, чтобы заметное строение не дай Мерлин не разбомбили с воздуха. Ну, взять, например, «Imperius»... - вслух рассуждает он.
- Ты, правда, думаешь, что вдолбив это заклятье в мозг моему человеку, ты не привлекла к себе ещё больше внимания? С Непростительным-то! Ещё и несколько раз! Да даже не будь твои посланники похожи на поднятых инферналов, не ломись они в клуб так тупо и не имея плана, да даже унеси они контракт с собой, ты считала, что я оставлю это просто так и не попробую разобраться? Или что я поверю, что приказ им, действительно, отдавала какая-то левая блондинка? И это после того, как ты успела доказать, что с запасами оборотного зелья у вас в семье всё в порядке. Или, погоди, сунься за ответами, я бы, конечно, тоже получил «Imperius» промеж глаз... Ведь ты же не думаешь всерьёз откупиться, - это её самонадеянное «сколько?» почти веселит. Своим очередным слабоумием.
- Или думаешь? - почти с интересом,
- Что же... Тогда давай вместе прикинем, сколько может стоит несколько человеческих жизней, что ты поставила под угрозу... И один довольно-таки успешный бизнес, с законами которого ты не хочешь считаться... Уверена, что в твоей ячейке «Гринготтс» найдется такая сумма? - русский останавливается где-то на расстоянии метра от Алекто, тяжелая тень против солнца, яркий контраст в сравнении с аккуратной фигурой девчонки.
- И, главное, о чём, к своему стыду, я задумался слишком поздно... - после паузы продолжает Иван,
- Что на самом деле ты так отчаянно хочешь скрыть, раз решилась на тёмное проклятье? Неужели и впрямь любовь к дуэлям? Что это - настолько позорная слабость для леди, чтобы уравновесить её возможностью попасть в Азкабан? «Шлейф в обществе не украшает, а цепляет сплетни и едкий интерес искать скрытые причины», - цитирует он слова Алекто. И пока лес ещё разносит эхо от слов, забирая их себе, пряча в шорохе листвы и копошении мелких зверей, волшебная палочка загорается в руках Костелецкого.
Утреннее слепящее солнце - сейчас его соратник. И оно должно если не спрятать, то хотя бы немного замаскировать этот жест. К тому же, дурмстранец не произносит словесной формулы. Лишь вкладывает её через взгляд. Втягивает мысли Кэрроу в себя сквозь окна чёрных зрачков. Прокладывает ментальную связь между ними со всем доступным ему желанием и концентрацией.
Искра на заострённом деревянном окончании артефакта. Сосредоточение воли.
Да, этот тот самый «Imperius». Обоюдоострое оружие, которое всегда могут направить и против тебя.
Заклинание серьёзное, поэтому кубики не кидал. Сама решай, что у тебя там с менталкой - перехитрила, переборола, сбросила или поддалась.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-11-26 13:53:37)
tnx Severus Snape
Мигрень и поспешность – плохие подруги для хорошей тактики. Это Алекто и так знала, и все же положилась на капризную удачу. Бесхитростно и не слишком умно – с этим она даже была согласна. Так что разбор собственных ошибок Кэрроу воспринимает стоически спокойно. Корона «Мисс Глупость Магической Британии 1978» ее не смущает ни капли, дурой быть безопасно, гораздо хуже, если против нее будут иные факты. Так что Алекто нотацию слушает внимательно, ища в словах намеки на угрозы. И пропускает реальную опасность. В слепящих лучах солнца движения почти незаметны, и кажутся лишь бликами и пылинками в воздухе потянувшиеся к ней липкие щупальца древнего заклятия, принесенного на британскую землю еще римлянами, строившими таким вот образом из разношерстной массы пехотинцев легионы. Правдива ли эта история? – Алекто никогда не задумывалась, ее эта легенда интересовала мало, но все же чуть больше, что другая – фамильная – про то, как боль от воздействия артефакта с легкость разбила то самое заклятие сломанной воли. Алекто прекрасно понимала, что если в этой семейной сказки была бы хоть крупицей правды, то пронизанную чарами фамильную шпильку не называли бы артефактом «да я лучше сдохну, чем подчинюсь», который девицы Кэрроу наследовали вместе с тяжелым характером. Что было раньше строптивость или шпилька? – любимая шутка портретов в особняке Кэрроу, нарисованные предки развлекали себя тем, что в десятитысячный раз обсуждали эту тему, призывая живых обитателей рассудить их спор. И Мик всегда склонялся к версии, что вначале все же сформировался дурной характер, а лишь затем прапрабабка Кэрроу создала артефакт. Алекто в этих дискуссиях обычно не участвовала, она просто почти не снимала тот самый артефакт, пряча за него путаные мысли, и очень неуютно себя чувствовала, когда ради конспирации при заимствовании чужого образа, шпильку требовалось снять. Как, например, в те моменты, когда она притворялась Миком. Как две недели назад, но не сейчас.
Здесь в лесу, против слепящих лучей солнца, она – это она, и волосы собраны в пучок и заколоты той самой шпилькой - белое золото и изумруд. Артефакт улавливает заклятие, едва оно касается создания Алекто. Она ощущает царапающее тепло в голове, будто бы невидимая сила через миниатюрное отверстие в черепе вытягивает из ее сознания шероховатые веревки, наброшенные извне, чтобы посадить на привязь волю, и мысли, взъерошенные трением, начинают кипеть. Тепло от кипящих мыслей приводит Алекто к выводу, что что-то не то происходит. Заклятие тем временем усиливается, а артефакт, как маленькая черная дыра, продолжает его вытягивать из сознания. Оставляя лишь обжигающий пар. Мысли кипят в прямом смысле. Рассудок тлеет. Вытягиваемая из сознания магия царапает все изнутри. Больно. Алекто закусывает губу до крови. Она молчит, спокойно перенося парализующую боль. Хотя, это даже не сложно. Перегретому сознанию просто нечем осознавать боль. Ее мозг – это просто поле бое для артефакта и заклятия. Не важно, кто победит, земля все равно будет искалечена битвой. Алекто не подчиняется заклятию, артефакт впитывает магию раньше, чем та успевает зацепить ее волю. Да, и есть ли эта воля? Или давно расплавилась. Превратилась в лаву, как и все остальное сознание. Мутный вязкий обжигающий поток, и жалкие осколки мыслей.
«Да, я лучше сдохну,» - пульсирует в мозгу каким-то чужим голосом. Или может быть своим, просто истлело то, что должно было его узнавать. Алекто пытается зацепиться за какой-то обломок сознания, но они раскалены до предела, стекают расплавленным металлом в пустоту. «Это надо прекратить,» - все же обнаруживает песчинку в обжигающем паре в мозгу Кэрроу. «Разорви контакт,» - последняя не воспламенившаяся здравая мысль.
- Expulso, - хрипит Алекто, взмахивая палочкой наугад. Оттолкнуть, чтобы этот кошмар прекратился. И это была плохая идея. Заклинание отбирает остатки сил. Теперь нет ничего, есть только выжженная пустыня, на которой артефакт и проклятия борются между собой на последних обломках сознания. От их драки летит горячая пыль, она удушливая, она убивает. Лучше сдохнешь? – Да, пожалуйста, все для вас, Леди.
В перегретом сознании не осталось ни одной мысли, слов там тоже нет – испарились, а буквы разлетелись в пыль. И осталась одна сплошная чернота. Пустота в сознании – чернота перед глазами. Невозможно сломать силу воли, когда воля пепел, а силы растаяли. И ничего не осталось.
Изумруд на шпильке сверкает яркой зеленой искрой. Будто артефакт сыто облизывается от впитанной магии. Алекто падает. Неестественно. Как фарфоровая статуэтка, которую задели, и она упала без театрального переноса веса, без естественных попыток устоять или группироваться, без выученного принятия выгодной позы, без чего либо. Просто падает как кукла, с той лишь разницей, что коснувшись земли, она не разлетается осколками, а остается лежать. Без сознания и почти без жизни.
Заклинание очень кривое и летит куда-то в сторону. Ущерб природе оценит Гринпис, но примерно - один куст и пара квадратных футов травы
«Imperius» должен вызывать у жертвы почти идиотичную радость. Бездумное блаженство! Лёгкость! Бенгальские искры! Накрывающее опьянение, как от тёплого шампанского, выпитого залпом и прямо из горла! Да, это потом будет кувыркающийся желудок и чуть ли не свидание с сортиром, пока же «Imperius» обязан освободить голову от всех насущных забот. Нет больше финансовых обязательств, нет начальника, сношающего мозг сверхурочно и без выходных, нет семейных проблем, нет сожалений, нет мук совести. Единственное, что существует - эта некая навязчивая мысль, дело, которое нужно исполнить как можно скорее и как можно незаметнее для окружающих. И пусть Иван ненавидит «Imperius» и фокусы иже с ними (ну, потому что его самого бесят ситуации, где он лишен контроля, да и иметь дело с противником, лишённым мозга, - удовольствие не из самых приятных), но обстановка вынуждает. Алекто настолько упряма, а разговор так обострён, что ещё минута, и снова полетят боевые заклятья. Так что немного покладистости девчонке не повредит. «Всё на пользу будущей сделки» - цинично рассуждает русский. И оплетает Кэрроу паутиной невербальных чар.
Вот только не случается на её лице туповатой пришибленности. Всё, что обнаруживает на нём Костелецкий, - это только борьба. Это только сжатые челюсти и кривящиеся губы. Будто от резкой зубной боли. Будто дёрнуло нерв. Невероятно, но Алекто отражает его атаку почти играючи. Она что же, оклюмент? Пришла, разряженная артефактами, как новогодняя ёлка? Или это какая-то другая защита, о которой русский может вовсе не знать?
Магия сопротивления нагревает волшебную палочку, так что держать его становится почти физически невыносимо. Щёлкает реле перегрузки, выбивает пробки, врубается система аварийного торможения. При этом в какой-то момент девчонка даже перебарывает его напор и швыряется в ответ взрывающим проклятьем! Мимо! Но факт! Вот только вместе с этим - ещё и вдруг обмякает, как вытряхнутый мешок. А затем падает на траву.
И лишь тогда в мир возвращаются звуки. Шум леса, который ещё секунду назад казался тихим, словно поступал в уши сквозь толстый слой ваты, вновь обрушивается на волшебника. Оглушительно! И сам Иван ещё с десять секунд стоит, как будто огретый дубиной тролля. Ну, точно.
...
«Хм, и что это было?». «Я ведь не убил её, верно?». «Или это очередной трюк? Прикинуться мёртвой, а затем нанести удар исподтишка?», «Прелестный спектакль, вставай, я тебе поаплодирую!» - мысли, наконец, вяло шевелят плавниками в мозгу.
Он не подходит ближе, не обезоружив Кэрроу и не поймав на лету уже хорошо знакомый ему артефакт. И не совершает ничего опрометчивого, прежде, чем легко не подначивает девчонку мыском ботинка под рёбра. В ответ - ноль эмоций. Так что приходится сесть на корточки и прижать пальцы к венке, бьющейся на шее волшебницы. Та, конечно, жива. Пока ещё - да. Вот только не реагирует ни на похлопывание щёк - «эй, просыпайся, спящая царевна!». Ни даже на бодрящий «Rennevate». Видимо, количество магии, столкнувшейся в её теле так велико, что теперь оно не приемлет больше ни капли. Непереводимая на английский игра слов вмещает в себя все эмоции русского в тот самый момент, и звучит оно как - «blyat', da ebal-dremal ya takie sdelki»!
Когда они аппарируют на тропу, ведущую к охотничьему срубу, Костелецкий держит Алекто на руках. Её голова безвольно прижимается к его плечу. При этом волосы Кэрроу расплетены и растрёпаны. Русский этого даже не заметил, да, но шпилька с изумрудом - тот самый артефакт, который и спас девчонку от Непростительного - так и осталась лежать на кромке леса, где-то в траве. К слову, сложись так, что Алекто пришла бы сюда сама, магический барьер уже бы бесцеремонно вытолкнул её наружу. Но видно потому что её ступни не касаются земли, да и пустая голова не тревожит мыслями пространство, заслон пусть и нехотя, но разрешает обоим пересечь границу без подновления волшбы.
Впереди маячит дом. Он небольшой - это верно. Вот только, чтобы там ни думала Кэрроу, мебель в нем имеется. Больше того - есть даже разделение на комнаты. Сначала крохотные сени, где хранится разного рода утварь и запас дров. Затем - основное помещение с каменным очагом (простым, но крепким, с выемкой для готовки и коптильни), грубо сколоченное кресло, пара звериных шкур на полу, лежанка, да разделочный стол для свежевания добычи. Хижина выглядит просто, но по тому, с каким старанием она вырублена, и как ладно подогнаны по рисунку бревна, понятно, что прошлый хозяин проводил здесь много времени. И в меру возможностей старался украсить свой быт и сделать его комфортным.
«Если она подожжёт и этот дом, пожалуй, я её и впрямь убью» - решается Иван. И переводит взгляд на так и не открывшую глаза девчонку.
Странное дело, но вот так Алекто, скорее похожа на ребёнка, который уснул прямо во время игры и теперь его несут наверх, чтобы уложить, как положено, и укрыть одеялом. Костелецкий бы даже почти повёлся на эту безмятежность, не будь у него за спиной двух недель персонального ада. И не числись ответственной за это как раз-таки Кэрроу. Так что он решительно переступает порог хижины и стряхивает волшебницу в кресло. Совсем почти как того зайца, которого дурмстранец тоже притащил с собой. С той лишь разницей, что ушастой зверушке лежанкой теперь служит стол.
«Что же, по старинке, так по старинке». Не с первого взгляда, но возле камина находится кружка. Русский выкидывает из неё дохлую муху и, сполоснув от паутины, наполняет до краев ледяной водой. И уже через секунду отрезвляющий душ летит Алекто в лицо.
- Пора вставать, малыш... - уже по старой традиции зовёт её Иван.
- Только на этот раз давай без глупостей. А то придется тебя с этим креслом срастить.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-11-30 21:40:47)
tnx Severus Snape
В Мунго блуждает теория, что глубокий обморок - это репетиция перед смертью. Впечатлительные пациенты наперебой описывают, как видели ту самую грань между жизнью и тем, что после. Чаще всего рассказывают про пустую платформу, окутанную сизым туманом так, что дальше, чем десять шагов вокруг не видно и только лишь тусклый свет фонаря разбивает серое полотно и освещает край и рельсы внизу. И вот на этой платформе пациенты в одиночестве и среди осязаемой, густой как тот туман тиши ждут поезда в никуда. Говорят, что те, кто дождался, так в себя и не приходят. Но это не точно, подтверждений не было – призраки и вытащенные с того света мертвецы почему-то не очень спешат предъявить билет на тот самый поезд. Возможно, потому что его нет. Зато, несть другие версии. Кто-то болтает про яркий свет в конце туннеля - это, видимо, для тех, кто опоздал на поезд и зачем-то догоняет его по шпалам. Были еще те, кто говорил про пропасть под ногами – это видимо, там, где рельсы кончились. И еще множество менее популярных полуобморочных теорий. Вот только Алекто никогда не верила ни в одну из них. Видимо, потому и не сбылась не одна.
Поезда не было. И тумана тоже. Да, и вообще ничего. Пустота. Абсолютная. Там даже не было черного цвета. Просто огромное такое Ничего.
Алекто помнила кипящую лаву магии в сознании, привкус крови на языке из прикушенной губы, разноцветные искры ослепляющего солнца перед глазами и гравитацию как-то по диагонали. И дальше провал.
Хотя она бы не отказалась увидеть прабабку и спросить её: "Какой в этом проклятый смысл умирать так больно? Нельзя было придумать мгновенный вариант!" Но прабабки в пустоте не было. Абсолютное ничего. Сначала она падает, а вот она очнулась – а посередине ничего. И сколько оно длилось? Минуты? Часы? Сутки? Кто ж знает?
А потом наступило сейчас.
Вначале из пустоты проявляется сознание. Алекто осознает себя и понимает, что в своей голове она одна – без чужой магии. Это приятно. И пустота превращается в черноту перед закрытыми глазами. И уже через мгновения лавиной возвращаются другие ощущения. Алекто чувствует, что она не призрак, тело у нее есть и даже, вроде бы, ее собственное, и вероятно целое - раз боли нет. Только вода по щекам. Она плакала? Она ведь никогда не умела. Так может это не она? Последняя мысль оказывается излишнее сложной, и Алекто отбрасывает ее, концентрируясь на осмыслении ощущений. Шума леса вокруг нет и не чувствуется ветра, в воздухе пахнет пылью и деревом. Какое-то помещение. Защитная магия ощущается, но чужая – это точно не особняк. Дальше не важно, в сознании Кэрроу есть особняк и остальной мир разной степени враждебности. И, тем не менее, даже поняв, что она не дома, Алекто не спешит открывать глаза.
Ее не убили, пока она была без сознания - значит, здесь не настолько опасно, и можно не вскакивать резко и дать себе еще пару мгновений осмыслить ситуацию.
Алекто прислушивается к ощущениям, она полулежит-полусидит на чем-то не очень твердом. Поза неудобная, но неприятных ощущений нет – значит, она здесь не так и долго. Уже неплохо. Алекто пробует пошевелить пальцами сначала левой руки, потом правой, потом пальцами ног. Чувствительность есть, значит, она здесь преимущественно целая и целиком. «Не так плохо,» - констатирует Алекто и открывает глаза.
Интерьер незнакомый, а вот рожа все та же, что и до пустоты. Хоть что-то не меняется. Значит, она без сознания провалялась не так долго, раз сменились только декорации, но не собеседник. А потом взгляд цепляется за еще одного знакомца – дохлого кролика на столе – и это окончательно приводит в себя. На грани яви мертвое не воспринимается, как мертвое, но раз есть труп, то значит, она…
- Живая, - глухо, но вслух делает вывод Алекто, и уже чуть громче и более внятно интересуется, – не придумал, куда деть мой труп? Или что?
Что? - пожалуй, это единственный важный вопрос сейчас.
Где? – не имеет значения. Не особняк, не Ставка, не Мунго, а дальше – все едино.
Как? – тоже мимо. Как она сюда попала? И так понятно – в бессознательно состоянии. Как долго была без сознания? – ненужная точность, которая ничего не изменит.
Когда? – она и сама знает ответ. Сегодня и сейчас.
Зачем? Почему? - потому что мог. Этого достаточно.
Вот и остается только – что? Что дальше? Что нужно в обмен на договор? Что ещё?
Кодекс магических дуэлей необычайно строг. Шаг влево, шаг вправо, удар в спину, грязный приём - и всё, дисквалификация без возможности восстановить статус в чемпионском рейтинге. Поэтому-то большинство клиентов «Короны гоблина», закормленных судейскими запретами, через пару месяцев начинают пускать слюни по настоящему приключению. Такому, где не нужно сдерживать свой разгулявшийся аппетит. А русский знает, привыкание и этот самый аппетит возникают обязательно. Так что следом ему только что и остаётся деликатно намекнуть на возможность нелегальных услуг. Так сказать, «расширенного пакета предложений». Ну, а подсадив уже и на него и впустив кого-то в когорту подпольных бойцов, сам Костелецкий помимо щедрых дивидендов получает рычаг воздействия на очень влиятельных людей. Есть ли среди завсегдатаев его клуба министерские шишки, прячущиеся за кличками «Кувалда тролля», «Уборщик», «Сын Мерлина»? Кто знает. Об этом может рассказать, а даже, пожалуй, написать увлекательные мемуары разве что секретарь Ивана (должно быть, он бы назвал их как-нибудь вроде «Как я держал в своем клеркском кулаке яйца сильных мира сего»). Но секретарь пока дорожит своей жизнью и отличается осмотрительностью для подобной глупости. Как в принципе все, кто по итогу заключают контракт с русским. Они садятся за стол переговоров, взвешенно оценивая обоюдные риски. И приходят к более-менее удобной форме сотрудничества. Это простой механизм бизнеса. Механизм, который вот уже долгие годы успешно работал в мужском мире. Но как любой механизм он полетел под хвост гиппогрифу, столкнувшись с женщиной. Алекто - это ходячая энтропия, девчонка, что, казалось, не признавала никаких правил, кроме правил своей капризной логики, влезла своими пальчиками в шестеренки, что-то там подкрутила, поломала, и вот на тебе - они смотрят друг на друга не в добротном кабинете клуба «Короны», в компании коллекционного огневиски и портсигара с самокрутками, чей табак вызревал на холмах Вирджинии, а в каком-то забытом богом лесном срубе, идеально подходящем для свежевания зайца, да и человека тоже - если уж сильно-то не придираться.
Второго кресла в доме нет, а лежанка не шибко приспособлена для того, чтобы заключать партнёрские сделки, если ни один из партнёров не заинтересован в физической близости, поэтому волшебник просто опирается поясницей на стол. И скрещивает руки перед собой, заключив в перекрестье прицельного взгляда и фигуру Кэрроу.
- Язвишь. Кривишь лицо в попытках продемонстрировать храбрость. По-прежнему кличешь смерть. Да, похоже, и впрямь живая, - подтверждает Иван итак очевидные вещи. Дурмстранец так и не понял, как девчонке всё-таки удалось перебороть «Imperio», но он решает не спрашивать об этом, чтобы не раздувать и без того раздутое самомнение Алекто.
- С мелодраматичной частью закончили? Теперь можем поговорить иначе? - пытаясь скрыть за иронией уже по привычке поднимающееся к горлу раздражение. Волшебник делает паузу. Это время Кэрроу может использовать на то, чтобы в очередной раз плюнуть в него каким-нибудь ядом или, наконец, прислушаться.
- Начнём с того, что, как большинство людей, не знакомых с предметом, ты слишком упрощаешь. «Корона гоблина» полностью соблюдает анонимность своих клиентов. Иначе бы твой брат не стал иметь дело со мной. Иначе бы другие важные люди магической Британии не стали бы иметь дело со мной. Раскрыть чью-нибудь одну личность, значит, создать прецедент и поставить под угрозу репутацию всего заведения. Поэтому как бы ты не насолила мне лично, и как бы я не мечтал свернуть твою шею или выпотрошить на глазах у старухи Эйнс, приоритеты бизнеса для меня выше персональных мотивов, - его попытка надавить на эмоции потерпела фиаско, поэтому сейчас русский пытается опираться исключительно на доводы логики.
- Впрочем, я бы не стал назначать тебе встречу, если бы не думал, что рациональные аргументы для тебя вовсе не аргументы. Если ты дошла до того, что уже несколько раз атаковала мой клуб. Бездарно - как я уже говорил, но сам факт, значит, в силу магического контракта, ты не веришь. И будешь пытаться уничтожить его присутствие и дальше. Поэтому... - Костелецкий словно бы подбирает слова, хотя на самом деле просто ожидает, что Алекто включит всё своё внимание и соображалку, чтобы предельно чётко понять то, что он предлагает.
- Я уничтожу наше соглашение в обмен на что-то не менее ценное. И нет, это не деньги, - к счастью, удачный брак и годовой доход «Короны» уже упрочили его финансовое положение. И пусть русский очень уважает деньги, он не настолько жаден. Поэтому в обмен ему нужна...
- Информация, - тот самый рычаг давления, и в их окружении нечто более ценное, чем всё золото «Гринготтса».
- Расскажи мне про татуировку, что носишь ты и Мик, - и пусть какая-то часть русского сейчас вопит, что есть такая информация, которую лучше не знать, и спать спокойно, ага, он слишком заинтригован, чтобы отказаться от само собой подворачивающейся под руки возможности.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2020-12-13 18:14:43)
tnx Severus Snape
- Так значит, – фыркает Алекто, сообразив, что именно хотят от нее. Информацию. С большой, нет, с огромной буквы И, и по слогам, чтоб точно дошло.
- И это все? – пытается переспросить Кэрроу, но давится словами сквозь приступ беззвучного смеха. Про метку рассказать? Смешно!
Алекто кривит губы в ухмылку, обнажает зубы, а её тело чуть дрожит будто бы в такт сокращения диафрагмы. Если бы не тишина, то это было бы похоже на чистое веселье. Хотя, все это искреннее ее забавляет.
Возможно, в другой ситуации – иное место, не это время, не то состоянии – и вопрос бы разозлил Алекто, она бы могла заподозрить хитрую сделку с авроратом, которым той самой информацией закроют глаза на какие-то теневые стороны бизнеса и личные грешки. И эти подозрения раскалили сознание до бешенства и алого марева ярости перед глазами.
Но сейчас злость ощущается как со дна колодца – вроде где-то она и должна трепыхаться, а не чувствуется – глубоко, и темная вода. Злишься? Не, пустота, и даже эхо тонет. Паранойидальная подозрительность же как придавленный паук, может еще и в состоянии шелохнуться, а вот впиться в висок и отравить сознание – уже нет. Ау, это может быть ловушкой? Да, ладно, все равно, ничего не резонирует внутри. Безмолвная пустыня сознания. Даже страха нет. Алекто всю жизнь боялась до безумия пустоты внутри себя, её только что окунули в самый страшный кошмар, в абсолютную черноту, а она уцелела. Значит, хуже уже не будет? Точно не сейчас. И это ощущение дарит невероятную лёгкость, которая позволяла искренне веселиться, даже когда бесцеремонно лезут в мелкие грешки и не ее тайны.
Алекто хохочет. Смешно ведь. Её попросят ни много, ни мало раскрыть секрет и за себя, и за брата. И это после всей болтовни про репутацию и веру договор. В чем магия любого контракта? В том, что каждый отвечает исключительно за себя, чарами приковывает себя к собственным обещаниям. И чем больше осознанности в этих магических путах, тем они прочнее. Когда же чары получаются так себе – как подпись в полубреду, как просто росчерк пера вроде и своей рукой, но ведомой чужой.
- Забавно, - все ещё давясь смехом, констатирует Алекто.
- Хочешь разменять подписанный моей рукой, но братом договор, но мои ответы от его имени? И это после всех громких слов про веру в магические договора. А как же каждый отвечает за себя? Или уже нет? – Алекто выдерживает паузу, чтобы сдержать смех.
- Что ж такого тролли твои и прочие информаторы наболтали про Кэрроу? Неужели рассказали о том, как одного близнеца тяжело ранили на охоте, и оставались считанные часы до смерти, и была опасность, что род прервется, но допустить такого не могли. И провели ритуал – из воздуха и огня символами сплели завесу, отчеркнувшую порог смерти. Заклятиями легкими как пыль и прочными как глина, прочертили путь, связавший душу умирающего и живого близнеца, да зачарованной водой как магическим зеркалом отразили жизнь и магию живого близнеца в том, что был почти мертв. Пока жил один близнец, второй был лишь пустой оболочкой, но когда жизнь перетекала из тела в тела, то воспоминания цеплялись за нее, и хоть близнецы присутствовали по очереди в этом мире, они прекрасно осознавали, что сотворил другой, и за второго могли ответить как за себя. Да, и, в сущности, они были двойственным сознанием, которое могло перетекать из одной физической оболочки в другую. Двое как один, или один как двое, тут уж кому как нравится. Только мертвы давно те близнецы, три с половиной сотни лет как оба лежат в фамильном склепе. И ничего общего с настоящим моментом. Мы-то с Миком хоть и близнецы, хоть и Кэрроу, но все же нас двое. Да, и видели нас вместе, обоих сразу, и ни раз. Так что две разные личности. И не отвечаем за клятвы друг друга. Так что, можешь попытаться спросить у брата, что для него значит знак на руке. Я могу ответить лишь за себя. Это идея, что враг моего врага и так далее. Это шанс на то, что убивая друг друга, они избавят меня от начертанной отцом миссии, - Алекто замолкает и опять беззвучно смеется. На этот раз над собой. Над тем, как удушающе безумно сплелись вокруг нее разные клятвы. Оковы магических слов, и одно бьется о другое. Это сумасшествие, а не информация. Но забавно. И Алекто хохочет.
Порой русскому даже не нужно было читать новые выпуски «Пророка». Потому что за годы в его клубе сложился такой костяк из джентльменов разных профессий и положения, что новости Костелецкий узнавал даже раньше, чем их пускали под типографский станок. За ланчем мистер Фарелл рассказывал, как опростоволосился иранский посол на вчерашнем приёме. Вечером за огневиски уже мистер Бирн делился своими впечатлениями о новом загонщике, трансфер которого в британскую команду обошёлся аж в три тысячи галлеонов. А во время какого-нибудь боя мистер Олдридж увлеченно шептал о том, что назавтра объявлено заседание глав всех Отделов, ведь случай-то вопиющий... Ну, вы видели, знак в небе? Опять! Тёмная метка! Помяните мое слово - пахнет уже не просто сопротивлением. Пахнет войной.
Иван от таких разговоров только кривился. Искренне считая, что войну против своего народа выиграть нельзя. На какой бы стороне ты не играл. Он уже насмотрелся на силовые перевороты - в той же России и Чехословакии, - и не мог не заметить, что какими бы залихватскими не были лозунги на транспарантах революционеров: «земля, свобода, мир!», «сделаем нашу страну снова великой!», «планы Министра - планы народа!», всё и всегда шло по одному сценарию. В процессе - лужи крови, мясо, крики и сотни невинных жертв. А по итогу - менялся разве что круг физиономий, кормящихся от государственной кормушки. Мол, одни уже нажрались, теперь пришло время других.
Оттого-то новости о «Пожирателях смерти» Костелецкого интересовали исключительно с практичной стороны... Мол, как это повлияет на его близких? И как это повлияет на его бизнес?
И, что самое интересное, увидев Тёмную метку на колдографии, русский долго не мог понять, почему она ему уже знакома...
Вот этот символ - череп со змеей - он же уже точно где-то видел. Но где? И ведь ответ нашёлся только сейчас. Он, действительно, замечал Тёмную Метку, ещё не зная, что она это именно она, на руке Амикуса Кэрроу. «Малыш» бился на ринге, не скрывая татуировку даже маскировочными чарами. А неделю назад её же русский снова разглядел на предплечье уже сестры Мика - Алекто. И в голове всё сразу сошлось. Вот же она...
Одна из них. Из тех террористов.
Девчонка даже смеётся как-то неправильно. Не по-человечески. Так что звук её смеха циркулярной пилой проходит через хребет.
И волшебник ловит себя на мысли, что перед ним ведь наверняка тоже сидит убийца. А, значит, случись что, моральный выбор перед ним не будет стоять так уж остро.
Но всё же ему интересно прежде всего - поговорить с ней. А потому он лишь раздражённо ведёт плечами:
- Скажи за брата и за себя. Или только за себя. Не думаю, что здесь такая уж большая разница, - но, оказывается, нет. Как раз-таки наоборот.
И в следующие пять минут Ивана окунают в очередную историю семейства Кэрроу.
Древние предания, все эти фамильные байки... На удивление, дурмстранцу даже интересно. Это как мрачная сказочка, которые он так любил в детстве. Со всеми этими упырями, кровавыми кельпи и жертвенными обрядами... И даже пусть продираться сквозь рассказ Алекто тяжело - так, словно бы идёшь сквозь дремучий лес, ноги вязнут в топком болоте, а костлявые ветки так и цепляются за шиворот, заставляют тебя кланяться, кланяться - то ли деревьям, то ли местным духам, но кое-что русский всё-таки умудряется понять.
- Значит, это тоже клятва, - задумчиво подтверждает он,
- И Метка как-то её скрепляет, - символ, правда, Пожиратели какой-то уж больно пошлый себе выбрали. Ну, как на вкус Костелецкого. Череп... Змея... Всё так и кричит - «бойся меня!», будто какой-то подвыпивший хулиган размахивает перед тобой отколотым горлышком бутыли. Хотя может быть в этом знаке зашифровано что-то, кроме показушной агрессии... Иван скребётся в памяти, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из курса ритуалистики. Ритуалы - это ведь тоже символ на символе. Так, что ни знак, то подтекст. А за ним ещё один. И ещё. Ну, например, череп - да... Казалось бы, что тут думать? Образ смерти, тления, конца земных радостей. А поди ж, в древних культурах это ещё и символ плодородия, защиты, которую тебе дают предки, и даже, наоборот, - бессмертия. Якобы увидев такой знак на человеке, костлявая должна решить, что того уже забрали и отступить. Да и змея... Уроборос, кусающий свой хвост, - бесконечность и вечное обновление жизни. Асклепий - дарующий жизнь, через медицинские науки. Хтонический змей - змей подземного царства, заведующий магией мёртвых и источник омоложения...
- Так что это за миссия такая?, - теперь-то уж русский уж точно весь во внимании.
- Клятва позволяет тебе это сказать?, - и, погружая взгляд в какие-то бесноватые зрачки девчонки,
- Ты ведь, похоже, не в восторге от этого кружка по интересам... - и пусть её тон попахивает лицемерием. Потому что участники политических событий редко рассказывают обо всём, что наворотили так, как это всё было на самом деле.
Нет, люди конструируют историю, чтобы выглядеть в ней пристойно. Чистенько. Ходить в белом пальто.
Но Костелецкий всё же тут не в качестве обвинителя Визенгамота. И точно уж не в роли информатора аврората. Поэтому да, ему правда - просто любопытно.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2021-01-16 21:50:40)
tnx Severus Snape
Искренних и упорядоченных эмоций у Алекто исключительно мало, раз, два и закончились. И ее легко можно загнать в тупик простым вопросом об отношении к чему-либо. И убить спрашивающего в том самом тупике – на порядок проще, чем найти ответ, пусть даже для самой себя. Эмоции для Алекто – как темные катакомбы – жутковато, запутано и беспросветно. И все же среди этого мрака есть четкие – как свет факела на каменной стене лабиринта – и понятные вещи. Например, Алекто без раздумий может назвать самый ненавистный раздел магии – легилименция – в ее сознании и без чужого воздействия хаос и раздрай, да и в целом, неприятно, когда трогают мысли. Врага узнают в лицо – и потому Алекто знает на идеально, что заклятие копошения в мыслях начинается с прямого взгляда глаза в глаза. Любой зрительный контакт – это всегда риск заполучить лишнюю сущность, так что Алекто предпочитает смотреть в лицо, но не в глаза. Но сейчас ее буквально провоцируют на прямой взгляд.
«Мысли читать собрался?» - с раздражением думает Алекто, где-то внутри, оглушенная было столкновением с пустотой, подозрительность вновь поднимает голову. Инстинктивно Алекто проводит по волосам, желая убедиться, что артефакт все еще с ней и хранит ее мысли. Но шпильки нет. Исчезла. И, вероятно, туда же, куда и палочка. Проклятие! Осознание, что мысли как открытая книга и никакой защиты, отзывается нервным холодом по венам и вспышкой бешенства по груди. На мгновение Алекто всерьез обдумывает, можно ли блокировать ментальное заклятие, прервав зрительный контакт, выцарапав визави глаза, и прикидывает, как именно это сделать. А потом она вдруг – с опоздание осознает – что у себя в голове она одна, нет чужой магии в мыслях, а смотрят на нее скорее с любопытством. Что?!
Любопытно, значит? Не то, чтобы вновь открытое обстоятельство, как-то успокаивало. Наоборот, Алекто ощущает себя какой-то редкой тварью в магическом зоопарке, в клетке, под пристальными взглядами, где каждый любопытный тычет пальцем: «Смотри, смотри, экзотика, живой Пожиратель, и даже с меткой. Это почти как тавро, собственность владельца зоопарка. Смотри, смотри, как эта тварь скалится, дикая зверюшка, редкая, любопытная». Образы, нарисованные сознанием, раздражают. Любопытно, значит? Иж чего! А что если зверюшка бешеная? А?
Резким движением Алекто вскакивает, становясь ногами на кресло, как на кафедру или постамент. Теперь она смотрит сверху вниз на визави. И это обстоятельства отзывается приступом злого веселья – так что, верзила, а так в гляделки играть будешь? Или шея для подобных упражнений не предназначена? А, впрочем, это не важно.
- Отец всегда говорил, что некоторые маги заслуживают только смерти из мести, - с кресла, как с пьедестала, патетично начинает Алекто. Взгляд шальной, оскал безумный – только пены у рта до полной картинки бешеной зверюшки не хватает, но пену так просто не симулируешь, поэтому приходится мириться с незавершенностью образа.
- Лорд тоже говорит, что некоторые маги мешают этому миру и должны умереть. Так что смерть тем, кто заслужил, – провозглашает Кэрроу, - ах, да, ради чего-нибудь там великого потом, - добавляет она уже без бешеного задора и без пафосной уверенности, и замолкает. О великих целях она говорить не умеет, да и думать тоже, - это брат как наследник смотрит в будущее, а для нее же чистая кровь, грязная кровь – это все исключительно лужи на земле, где будет лежать и она в том числе. Отец говорил, что месть ценнее жизни.
В том, как она вдруг взлетает на кресло и начинает что-то там декламировать, даже есть что-то русское. Так на его второй родине дети на Рождество взбирались на табуретку, чтобы рассказать твёрдо заученный ими стишок. И предводитель маггловского пролетариата, кажется, именно так распылялся о грядущем светлом будущем, стоя на броневике. О чём он там говорил, соотечественники, кстати, не запомнили. Но, видимо, как обычно, что-нибудь из классики - впереди новый дивный мир, мы вернём утраченное, учтём ошибки дедов, совершим революцию - и плевать, чего нам это будет стоить, моральным судьей нам будет только исторический результат. Было бы смешно, если бы не было так грустно.
Надо сказать, Иван, конечно, от выходки девчонки дёргается. И даже перетекает в полу-боевую стойку - ступни крепче заземляются с полом, мышцы раскатываются напряжением под курткой (это выучка, ничего более, однажды поселившись в тебе, эти инстинкты уже не оставляют тебя никогда, это всё равно что держать на весу кружку с чем-нибудь горячим - нормальный человек никогда не разожмёт на её ручке пальцы). Но в итоге ничего из ряда вон не происходит, так что движения тоже сами собой подбираются, и «верзила» снова коченеет.
- Шею не сверни. Ножки у этого кресла - ненадёжные, - его прямой взгляд Кэрроу явно нервирует, поэтому русский пусть и не выпускает девчонку из периферийного зрения, находит себе другое занятие в доме. Кое-что из насущного. Волшебник снимает маггловскую куртку, бросая её куда-то на лавку, и обходит стол по кругу. Заяц при этом, что лежит на поверхности, смотрит на него стеклянно и равнодушно.
- Отец говорит... Лорд говорит... Где-то там ещё должно быть - брат говорит... А сама Алекто Кэрроу хоть что-нибудь говорит?, - или Алекто Кэрроу, как большинство людей, не любит вдумываться? Потому что слишком уж большой труд. Куда приятнее же полагаться на отредактированные кем-то мысли и примитивно сжатые до лозунгов - идеи. Осталось ли в этой черепушке что-то неотвоёванное и свое? М? Ну, так, просто интересно.
Движения русского экономные и в общем-то не шибко показушные - хотя со стороны всё наверняка выглядит именно так. Он подхватывает зайца за уши, подвешивает его магией кверху головой. Свежевание добычи - дело грязное, но с чарами всё идёт куда бодрее. При том, что закон охотников так и гласит, что затягивать с этим делом нельзя. Чем дольше лежит туша, тем привкус мяса становится противнее. А убивал-то ушастого Костелецкий не просто так, не из спортивного интереса. Нет, если русский уж лишил кого-то жизни, то пусть эта смерть пойдет на пользу, из пушистой твари получится вкусное рагу. Как-то так, наверное, мыслят же и Пожиратели, верно? Смерть одних на благо другим. Иван продолжает:
- И кто же эти маги, которые так мешают вашему Лорду? Предатели крови, видимо? Согласен, наши предки как-то просрали момент, когда магглорожденных стали допускать до важных политических постов, службы в органах и кафедр в школе. Но ведь это уже свершившийся факт. И не только в Британии - это результат глобализации. Не будете же вы воевать со всем миром? Не огородитесь же вы на этом маленьком острове сразу и ото всех? - в голосе русского, опять же, никакого менторства и нотаций. Уж кому-кому, а уж точно не ему вести на лекцию на тему, что лучше быть добрым, чем быть злым. Да и вскакивать на кресло и вещать, как со сцены, он точно не собирается. Ему и здесь, внизу, хорошо.
- Или «маги, которые заслуживают смерти» - это какие-нибудь любители оливок? Фанаты команды «Пушки Педдл»? Тут бы даже я осуждал. Или, может быть, держатели акций в золотодобывающем бизнесе? Я к тому, что под эту категорию ведь можно подставить абсолютно любых, кто в какой-то момент будет неугоден вашему Лорду. И что, ты всё равно пойдешь убивать? Или ты в принципе там только за этим? - да, Костелецкий готов предположить, что люди с меткой - это тоже что-то вроде закрытого клуба, куда часть волшебников стремится просто, чтобы иметь причину и оправдание действовать с максимальной жестокостью. Ну, вот как приходят к нему на подпольные бои, ну, вот, как заявилась туда даже сама Алекто. Но ведь «Корона» - это всё же развлечение, грубое, опасное, варварское, но развлечение. А у тех - нет. Те дают же какую-то клятву, обрекают себя жить не своей жизнью. И в итоге, скорее всего, и умереть не своей смертью. Волшебник размышляет, а сам пускает зайцу кровь, аккуратно сдирает шкуру, отрубает передние лапы и неспеша левитирует на стол внутренности - кишечник, лёгкие, сердце, почки...
- Ну, а если нет, то каким же должен быть сильным и харизматичным этот ваш Лорд, чтобы за него шли на такое... Опиши мне его. - не вопрос даже, переход Рубикона. Выкини девчонка сейчас очередную дурку, и этот фарс можно сворачивать. Потому что дальше уже не разговор, дальше всё начнет походить на допрос, выльется в насилие, новое «Imperio»... Словом, ничего хорошего - для обоих. А ведь на ужин - рагу, хочется успеть домой до темноты. Поэтому славно бы уже как-то разделаться с их непростыми отношениями. Ивану нужно получить от девчонки что-то ценное, на что он согласится разменять её контракт. Так что, давай, Кэрроу, соберись.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2021-01-20 12:40:25)
tnx Severus Snape
Алекто хрипит, давясь приступом беззвучного смеха. Это ведь забавно. Сочетание пластики и слов. Не упади с кресла, а то сломаешь шею, которую я вот только что сам собирался тебе свернуть. Сломать или свернуть - с точки зрения Алекто, итог один и разницы никакой. Но, видимо, было и иное мнение. Весело.
И Алекто смеётся, пока её визави ввязывается в свежевание зайца и попутно, видимо, по аналогии в препарирование её души. Последнее Кэрроу просто игнорирует. Кому какая печаль - есть у неё мнение или нет. Желание кричать «я не такая» и пытаться кому-то что-то доказывать, у Алекто возникает крайне редко – почти никогда, случайные слабости как единичные исключения – и сегодня явно не тот случай. Так что Кэрроу молчит, не опровергает, пусть думает, что хочет - все равно.
Заяц и тот вызывает чуть больше эмоций. Навевает воспоминания о стажировке в Мунго, когда им в анатомичке давали вскрывать тела, чтобы внимательно рассмотреть последствия различных травм от заклятий. Там была похожая атмосфера – дохлая тушка под ножом и под аккомпанемент монотонных нотаций. И даже да - иногда эти тушки были нечеловеческими. Например, когда оборотень умирал в полнолуние, или анимаг ловил летальное проклятие раньше, чем перекидывался обратно. Приятное было время – стажировка, даже случайное деж-а-вю отдает теплом.
Позитивные воспоминания - мощная вещь, кого-то даже защищает от проклятий, а Кэрроу успокаивают настолько, что она не пытается огрызаться, а начинает говорить спокойно.
- Вот давай, скажи сейчас ещё, что искаженная форма осевого позвонка свидетельствует о том, что этот заяц на самом деле анимаг, который погиб на начальной стадии обратной трансформации от сильного проклятия моментального действия, предположительно, авады, - небрежно предлагает Алекто, могло бы сойти за насмешку, но тон слишком безлико-холодный, так что недофакт-недошутка, тоже, видимо, прокляли на стадии трансформации.
- Тогда будет совсем как в Мунго на стажировке, - продолжает Кэрроу и все же решает пояснить, - это один из хрестоматийных случаев, который с неофитами разбирают, чтобы экзотики не боялись, как бы. Потом оно, конечно, совсем по-другому, во всяком случае, у нас на отделение. Травмы от заклятий они ведь разные, и следы оставляют разные. Вот ты спрашивал про Лорда, какой он, - Алекто замолкает, подбирая слова, впечатления – они же такая же дрянь, как эмоции, их тяжело переживать и еще сложнее обликать во фразы.
- Там одна сплошная травма от заклятия, вот будто бы разобрали по частям, каждую перекроили редкой магией, а потом склеили тоже на какой-то ритуал, и обрядом припечатали сверху. Я не знаю, не видела, не слышала, что там было изначально. Но сейчас это перекореженный, перекованный сильными, тяжелыми заклятиями организм. И при этом живой, - Кэрроу говорит глухо и сбивчиво, исключительно из личного упрямства, что раз уж начала, сдаваться, сбиваться нельзя. И она продолжает:
- Вот уж правда, то, что не убивает, делает сильнее. Но я бы не назвала его магом, он уже нечто иное. И да, в этой парадигме все остальные – уже отличные, чуждые, а значит, приказать убить он может любого. И вряд ли кто ослушается... Или точнее вряд ли, кто попытается… Потому что метка. Она тоже как травма от заклятия. На отделение часто подкидывают жертв неудачного контакта с артефактами. Всякие авантюристы, кладоискатели, контрабандисты, перекупщики, воры и прочие случаи победы жадности над здравым смыслом. Это ж Мунго, так что к нам попадают исключительно сложные случаи, там, где лишнее касание, чтобы без свидетелей тихо разобраться, кажется бесконечно страшнее даже перспективы Азкабана. Так вот, у всех этих жертв, воздействие магии от контакта с артефактом въелось так глубоко, что вытравить уже нельзя, можно лишь помочь подстроиться и как-то с этим жить. Вот с меткой та же история, Лорд как артефакт, к которому каждый по своим мотивам когда-то прикоснулся, а метка - след, въевшееся под кожу проклятие, с которым дальше надо привыкать жить, потому что этот след не вытравить. Вот знаешь, если вырезать метку с кожей, а потом вылечить руку, то на новой коже вновь поступит метка. Правда, я проверяла. Или сомневаешься? Показать?
Это даже и провокация, так, сухая констатация факта. Но видимо, факт были исключительно тяжелы. И не выдерживают их те самые ножки кресла. Точнее ножка - одна, задняя левая, с тихим хрустом подламывается, заставляя Кэрроу цепляться за воздух в попытке устоять на ногах. Нет, шею вопреки прогнозам она себе не сломала и даже приземлилась на обе ноги. Только предплечьем о стену вписалась в борьбе за равновесие. Но просто лёгкий удар. Хотя, было бы символично ободрать кожу ровно поверх метки. Но мироздание, видимо, сегодня было не расположено к эффектным жестам.
Его звали Олли Колдрон. И он и впрямь был анимагом.
В заячьем обличье отличить волшебника от его лесных собратьев было практически невозможно. Выдавал разве что взгляд красных глаз, так похожий на капли свежей крови. Слишком уж осмысленный тот был для зверя. Внимательный, цепкий.
Олли нравилось порой выбраться куда-нибудь подальше от Лондона. Столица душила его. Вечный туман, хвастовство и скотство, купля и продажа, улицы с вонючей жижей, вытекающей из переполненных мусорных баков, сдай отчёт вовремя, задержись ещё на час, подмени в выходной, нет, ты не сможешь увидеть сына в другой день, потому что мы в разводе, Олли, потому что я вообще не хочу, чтобы у Генри был такой отец, снова туман, надменный взгляд продавца в Лютном, обман, алчность, нерастраченная похоть... Вся человеческая суть, как она есть.
То ли дело - суть звериная.
То ли дело Нью Форест.
Мрачная атмосфера этого реликтового леса составляла резкий контраст с бурлящей энергией мегаполиса. Тут Колдрону было спокойно. Тут даже как-то дышалось легче! Лес пах влажной земляной прелью, соком раздавленного травяного стебля, вереском, и, конечно, свободой. Было приятно отталкиваться лапами от звенящей почвы. Чувствовать, как ходят мышцы под тугой палевой шерстью. Нью Форест был отличным местом для того, чтобы потренировать свои навыки анимагии. Но он был отличным местом ровно до тех пор, пока здесь не появился какой-то хмырь, вдруг возомнивший себя охотником...
Это было быстро. Настолько быстро, что похоть, Лютный, туман, в разводе, мусорные баки, туман, хвастовство - промелькнуло у Олли перед глазами. Смешно! Смешно! Жить так трусливо. А умереть - ещё трусливее.
...или нет, может быть не очень смешно.
Потому что надо было видеть физиономию Ивана, когда Алекто предположила, что прямо сейчас он может свежевать вовсе не зайца, как он думал, а человека в заячьей форме. Анимага то бишь. Русский вот даже так и замирает с левитируемой печенью на весу и ещё раз придирчиво присматривается к распотрошенному каркасу из костей и мяса. Розовый туннель с ошмётками кишок, с беловато-жёлтым налётом - и резким запахом, как в лавке мясника, не может быть волшебником. «Анимаг, и в такой глухомани?». «Да нет, она издевается». Просто девчонка попыталась забраться к нему в голову. И, надо признать, у неё почти получилось.
- Да иди ты, - по-русски, от того куда как эмоциональнее. Потроха заливают стол кровью, кровь - везде, та капает на пол и стекается в расщелины между досками. Поэтому закончив уже в задумчивом молчании, Костелецкий несколько раз проходится очищающим заклятьем по всем поверхностям. И после даже палочку стряхивает, так как артефакт тоже успел напиться заячьей крови.
Рассказ Кэрроу служит ему как бы фоном. Как скулящим колдорадио с их традиционными радио-спектаклями. В спектакле всегда есть злодей, и он всегда известен зрителям. В жизни - таких злодеев куда больше. И маскируются они на порядок лучше.
Так о так называемом «Тёмном Лорде» окружение Ивана не знает ничего. От слова совсем. Ни о том, какое у этого волшебника политическое прошлое. Самостоятелен ли он или очередная марионетка олигархии. Во что он верит. Чего боится. Хочет реформ, денег или возмездия. Один это человек или может и вовсе - целая группа, просто рассеянная, чтобы поймать было сложнее. Тёмный Лорд на страницах газет выглядит просто, как страшилка. Как нагромождение хаотичных фактов.
И рассказ Алекто, пусть и красочный, не приносит в эту сумятицу - большей ясности.
В, конце-концов, её речь может быть очередным очковтирательством. Проще говоря - дерьмом собачьим, которым Пожирателям велено кормить авроров в случае вот таких вот внезапных допросов. Ну, или не авроров, а любопытных хозяев бойцовских клубов, вдруг возомнивших себя следователями. Костелецкий не поверит в то, что террористов не учат этому. Это было бы странно.
- Пятиминутку агит-пропаганды «бойся нашего лидера, он и не человек вовсе, а чудовище» я честно отсидел. И уже весь трясусь. Да и репетицию допроса в недрах ДОМП, считай, на мне отработала. Ради чего этот ритуал? Он из низов - этот Лорд? Почему ваша татуировка - символ бессмертия?, - теперь вопросы становятся уже куда чётче.
- И да. Раз уж ты предлагаешь, я хочу увидеть Метку вблизи. Дурмстранг учит Тёмной магии. Глядишь, есть решение поэлегантнее, чем свежевать саму себя, - ради такого Костелецкий даже палочку не прячет.
И очень кстати - надо признать.
Ведь в итоге случается то, чему идеально бы подошла фраза «а я же говорил». Кресло над всё ещё стоящей Алекто прогибается, хрустит сломанная ножка. Ножка мебели, потому что падение самой Кэрроу русский успевает смягчить левитацией. Всё же для него разница в том, чтобы «свернула шею сама» и «свернул шею он» - гигантская. Причинять вред русский любит осознанно, сам, и в нужное время.
- И чисто для справки. Без того, чтобы портить мое имущество, ты умеешь обходиться? Или уже совсем никак?
...причинять вред русский любил осознанно, сам, и в нужное время. Поэтому каким-то чудом, но Олли Колдрону повезло.
Заклятье прилетело не в него. А в его ушастого собрата, с кем волшебник всерьёз учился охотиться ночью. Сам анимаг же в ту же секунду драпанул прочь из леса. Он бежал быстро-быстро, стараясь укрыться в складках местности. А потом ещё где-то с час дрожал под кустом, потому что из-за пережитого стресса всё никак не мог перекинуться обратно в человека. Твою ж мать, твою ж мать, хватит, нет, всё больше никогда.
На поляну Олли вышел уже, оборачиваясь мужчиной сорока лет. Шкура поменялась на коричневую рубаху и фланелевые штаны. А рубиновые глаза стали серыми и невзрачными. Довольно. Теперь уж точно - в Нью Форест он больше не сунется. После такого - вообще не факт, что ему снова захочется примерять на себя - облик зверя.
Так, что прощай, лес, - с тоской говорит Олли, обводя пейзаж взглядом.
Но тут лес как бы подмигивает ему.
Какая-то зелёная искорка мерцает в траве. Волшебник подходит. Наклоняется. И с удивлением рассматривает шпильку белого металла с изумрудом. Окажись камень настоящим, и Колдрону хватило бы, чтобы купить сыну подарок, взять отгул и даже, быть может, слетать в отпуск...
Маг оглядывается вокруг воровато и словно бы ещё трусит, как тот заяц. Но через две недели ментальный артефакт оказывается в одном из ломбардов Лютного переулка. Тот самый артефакт, что потеряла Алекто Кэрроу.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2021-01-28 00:56:58)
tnx Severus Snape
Чужие эмоции бесконечно занятны, особенно когда у самой паралич эмпатии. Так что Алекто не без удовольствия наблюдает за яркой реакцией на ее незатейливую подначку про анимага. Это как толчок под руку при очень сложном заклятии – концентрация, выверенная до мелочей схема, отточенные жесты, и буквально щелчок по запястью в момент кульминации и все летит в тартарары – не проклятие, а комедия. Алекто не знает, не понимает, чего именно ей пожелали, но по интонациям чует – ничего хорошего. И только рухнув с кресла на пол, Кэрроу соображает, что, видимо, та абракадабра означала «да, провались ты». Что ж, можно попытаться запомнить. Или забыть, тем более вроде как доводить до лингвистического шока ее дальше никто не собирается. Пока во всяком случае. Спасибо Лорду за интригу, что спасает от ударов мозгом о языковой барьер, - как бы фальшиво это не звучало.
- Для ДОМП у меня бы была другая речь, - тоже не слишком искренне, две капли честности в луже мелочного желания позлить. – Сказала бы, что вроде запомнился день, смутно помню лицо, было подчиняющее проклятие, всплеск эйфории, а потом пустота, что на руке не знаю, не было. А дальше уж сам будешь болтать с ДОМП, рассказывать, что пока в местной школе детям показывают, как мыть руки с мылом, в холодной-холодной северной школе изучают темную-темную магию, - и если бы всю едкую язвительность, с которой было произнесено слово «темный» можно было отжать и превратить в щелок, то ущерб был бы гораздо больше, чем одна ножка кресла. Это ведь даже немного оскорбительно говорить, что магия имеет цвет, будто бы она фифочка из магглов, кроме школьного учебника ничего не видела и должна упасть в обморок от одной лишь мысли, что магия бывает не только для закручивания кудрей. На британской земле, между прочим, школа она про обретение знакомств и связей, учат же дома – чистокровных, во всяком случае. Впрочем, агитировать за местную образовательную систему Алекто точно не собирается. Как впрочем, и за что-то еще. Агитация ведь жестко требует чуждого для Кэрроу эмоционального вовлечения, так что не ее профиль, однозначно. Тем более и без нее на этом фронте прекрасно справляются.
- Что до пропаганды, - продолжает Алекто почти безразлично, всей язвительности хватило лишь на пару слов, - то Пророк с его картинками меток над покойниками прекрасно справляется. Зацепило ведь, что запомнил, и не отпускало, раз пытаешься понять. Символ «бессмертия» говоришь? Быть может. Вот верь – не верь, там никто с порога не выдает всем новобранцам два тома автобиографии лидера и еще пять книг лучших тезисов про всеобщее благо. Ему вообще лозунги не нужны, только власть над живыми, мертвыми и над самой смертью. Видимо, потому и символ такой. Или может из Салазара что-то, говорят, что он его потомок, наследник. Вероятно, бастард или пунктирная боковая линия, потому что иначе был бы отпечаток хоть на чьем-то гобелене. А его нет, будто бы не существовало ничего до, - Алекто непроизвольно и немного нервно дергает плечом, будто бы желая сказать, что она правда не знает. А впрочем, это ведь и не важно? Пусть думает, что из низов, раз так хочется понятных ответов. Хочется же, раз даже метку решил пытаться разбить.
Даже работа в Мунго не научила Алекто верить в искренней альтруизм. Она ведь знала, что за любым кажущимся бескорыстным желанием помочь всегда спрятаны личные амбиции – исследовать новое проклятие и покрасоваться в лавровом венке гениального ученого и первооткрывателя. Или же потешать самолюбие, справившись с тем, что у других не получилось. Или же просто доказать себе, что вся эта интрига с Лордом – страшилка для слабонервных. Разбил его проклятие – значит и остальное пустяк, можно испытать приятное чувство победы над обстоятельствами. Самолюбие и амбиции. В принципе, нормальная мотивация, и Алекто готова ее принять, не готова лишь поверить в успех. А впрочем, она ведь ничего не теряет в любом случае. Так что Кэрроу подходит ближе, закатывает рукав и вытягивает вперед руку, демонстрируя отметину на предплечье.
- Только осторожнее, чтобы потом не вписывать разбитые иллюзии в счет за порчу имущества, - предупреждает Алекто, даже умудрившись обойтись без насмешки.
Ты не интересуешься политикой ровно до того момента, пока она не интересуется тобой. Старый-добрый закон.
Поэтому альтруизма, или что там могла надумать себе эта девчонка, в Иване ни на грамм. Наоборот, - эгоизм и рассчёт. Желание взглянуть на Метку - это просто ещё один способ приблизиться к тайне, наскрести что-нибудь новое о Пожирателях. И раз уж Кэрроу так нравятся эти анималистичные сравнения, сама она тоже напоминает Костелецкому некое неизвестное животное, причины поведения которого необходимо понять, чтобы сделать его как можно менее опасным. Хотя бы - для себя.
Татуировка, к слову, выглядит куда как бледнее, чем Иван её помнит. Сейчас на предплечье Алекто сильно-то и не разглядишь ту самую змею и череп. Так, лишь какой-то невзрачный оттиск. Как от чернил, которые залили молоком. Древний способ вывести пятно, если с магией вдруг не срослось.
- Мда, я ожидал большего, - даже как-то разочарованно тянет русский. Но всё же крепко перехватывает девчонку под локоть, защемляя кожу, и притягивает к себе, чтобы оплести её руку, от самого запястья до дельты, - чарами.
Тёмные, и резонирующие в воздухе путы тянутся из древка. И, огибая кисть Кэрроу, настырно заползают под одежду. А там и в самое нутро, сканируя, изучая. И вот здесь-то и начинается интересное... Потому как физиономия Костелецкого явно кривится в удивлении. Метка ведь фонит так, как не фонят урановые копи в маггловских штольнях. А ещё... Хм... У Ивана же тоже есть магические рисунки, узорами рун покрыты обе руки, и при жёстких ударах те активируются и превращаются в что-то вроде защитной корки, об которую незнающий противник может и костяшки раздробить... Но эта волшба наносная, поверхностная. У Кэрроу же - всё иначе. Татуировка, кажется, проникла уже целиком в её тело. Захватила, как раковая опухоль. Как паразит. Заструилась по ручейкам вен. Впиталась в самые кости.
Вычистить такую магию - всё равно, что убить.
Дурмстранец медленно завершает заклятье и многозначительно смотрит на Алекто. Та, на удивление, всегда выдерживает его взгляд. Первые разы это бесило. Что та дуэльная перчатка, которую швыряют в физиономию. Сейчас, наоборот, - так даже удобнее.
- Это очень многослойная магия, - наконец, говорит он.
- И явно не просто рисунок. Метка, видимо, ещё и как-то управляет тобой. Потому что она... везде. Почти вся ты - это уже Метка. Такое я вижу впервые, - ему несложно признаться напрямик.
Потому что вообще-то Иван даже любит сложные задачки. Вызовы. В людях ли, в проклятьях, в женщинах, в принципе в мире.
Да и Дурмстранг всё-таки не Хогвартс, как бы там британцы не заносились.
В английской школе ученикам выдают готовые формулы и только что и учат, как их брать и применять. Студенты получают инструменты, но не знания. Северный институт же объясняет, как именно эти самые формулы работают. Важны не иксы и игреки, не руны и не латинские слова, важно то, что под ними подразумевается. Дурмстранг готовит к тому, что задачу можно решить разными способами. И только когда ученик находит свой, только тогда он по-настоящему и осваивает чары.
Поэтому пусть выпускнику Локи пока и не ясно, как именно устроена эта волшба, он делает себе зарубку - разузнать, осмыслить, поднять старые связи, даже чем цербер не шутит, снова залезть в фолианты. А заодно... Что там она говорила? «Потомок Салазара...». «Обрести власть над живыми, мёртвыми и над самой смертью...». В эту сторону тоже стоит порыть. Вот может же всё-таки эта девчонка, когда захочет. Да, даже таких строптивых можно надрессировать, если не сдаваться.
- И всё же... Предположим, я найду способ избавить тебя от этой дряни, - Костелецкий так и не выпускает Алекто из цепкой хватки. И не оставляет места для манёвров, как в прошлый раз. Хватило. Бок до сих пор ноет и стягивает от прошлых ожогов.
- Ты и впрямь решишься? Вдруг откажешься от своей идеи мести? Пойдешь против этого вашего Лорда и брата? - сам русский готов биться об заклад, что драккла-с два.
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2021-02-19 21:42:25)
tnx Severus Snape
Новобранцы Мунго – из тех, кто еще только вчера из школьной гостиной и не доросли еще даже до звания стажера – диагностику отрабатывают на себе подобных. Жертва определяется жребием. Для этого кто-то из кураторов примерно с век назад даже артефактик простенький придумал – мешок с камешками разных цветов: пурпурного, как символ величия (о, гений диагностики!) и болотного, означавшего печаль. И практика новичков начиналась с того, что каждый тянул свою участь из мешка, а потом пурпурные энергично бросались диагностировать тех, кому выпала трясина тоски, и те терпели. Естественно, мешок был зачарован реагировать на подтасовки и манипуляций, и за попытку схитрить бросался едкими, как желчь, эпитетами. За что артефакт был окрещен «желчный мешок», и фраза «камни в желчном» заиграла для Мунго новыми – пурпурно-зелеными – красками. Но чары себя оправдывали: сразу или после едких замечаний артефакта и бурных возмущений товарищей, но все тянули жребий честно. И каждому в итоге случалось побывать в шкуре «пострадавшего за учебный процесс». Алекто исключением не была, в свое время она тоже вытягивала вязко-зеленые камешки и переживала приклеивание к потолку (так же виднее), хватание как попало и за что попало имени пальпация (понацепляют у магглов словечек, а навыков прихватить забудут!) и много чего еще под эгидой диагности. Так что на этом фоне манипуляции уровня схватить за локоть и чуть потрогать заклятием, ощущались ровно никак.
На сопутствующие слова и реакции, Алекто тоже вначале слабо реагировала. Многослойная магия, въевшаяся до мозга кости, - это даже и не новость, это Кэрроу видела и сама – на себе да на брате. Тут она больше даже сказать могла – вгрызалась в нутро и въедалась в сущность метка абсолютно одинаково – что у нее, что у Мика – хотя, возможно, это просто фактор близнецов. Возможности изучить метку на ком-то третьем у Кэрроу не было. Впрочем, выводы на двух лучше, чем с одного, - спасают от явного абсурда.
И все же Алекто не удается остаться совсем безучастной. Не удержавшись, она издает глухой смешок, услышав предположение, что метка может ей управлять.
- Нет, конечно, - фыркает Кэрроу, - это же просто большой сгусток отравленной магии, нет у метки собственной воли, и не может она управлять. Метка лишь связь, когда Лорду нужно кого-то призвать, он активирует метку, и она причиняет сначала неудобство, потом боль, которая исчезает, если отзываешься на зов. Поводок или, скорее, цепь, - зачем-то прибавляет Алекто.
И быть может она бы и пояснила весь символизм сравнения, они ведь и правда – с этой меткой – как цепные псы Керберы, что нужны, чтобы держать в подчинении и на почтительном расстоянии всю ту смесь мрази, наемников и новичков, что составляли третий и более дальние круги.
Вот только пояснения застревают в горле, как если бы она подавилась услышанным. Предположим, значит? И Алекто трясет в неудержимом приступе беззвучного смеха. Предположим – слово-то какое забавное.
С давних времен Кэрроу – это земля: учись крепко стоять на ногах или уйди в могилу. Приземленность, а еще вязкая кровь без капли эфемерности, и никаких талантов строить воздушные замки, а уж тем более жить в них. Алекто не была исключением и тоже не умела дышать иллюзиями.
- Не предположим, - качает головой Кэрроу, - то, что происходит сейчас это ведь не убийства и не меры, а так приглядка к оппоненту, но этому статус-кво осталось не так долго, будет и настоящая кровь, и будет противодействия. И я не возьмусь пророчить результат, может, скоро некому будет мстить? Или не станет Лорда? А может и меня? Или изменяться возможности, и простые ритуалы станут сложными, а трудные нереальными, – бросается предположениями Алекто, избегая лишь что-либо говорить про брата.
- Так что не надо загадывать. Найдешь живую гипотезу, обсудим цену, очередную сделку. Пока же я и так тут почти на приговор наговорила «стоящего», так что, - Алекто вскидывает свободную руку вверх, дважды щелкает пальцами перед лицом русского, как бы привлекая внимание, будто бы столь демонстративный жест мог остаться незамеченным. После второго щелчка рука так и остается неплотно сжатым кулаком, и Алекто начинает отгибать пальцы.
- Верни мне договор, - указательный палец вверх, что означает «раз», - мою палочку, - большой палец в сторону, что вроде как «два», - и мой артефакт, - средний палец вверх, пункт «три».
В Дурмстранге не проходят такой предмет, как Прорицания. Но Костелецкий где-то сам читал, что эта способность всё равно, что расковырять дыру в закрытом занавеси закулисья и попытаться заглянуть в неё - со сцены в зал. Многое через неё не увидишь, конечно. А только кое-что, детали, какую-то изнанку. И то, лишь если настроишь определённый фокус резкости и сможешь перебороть яркость бьющей в глаза рампы.
А, впрочем, иногда воля предсказателя и вовсе не нужна. Иногда в момент рождения пророчества само Время и Пространство давят на материю так, чтобы прореха случается сама собой. В занавеси самого мироздания. И давление это так велико, что волшба ищет своего чревовещателя до тех пор, пока не найдет. Пока не освободится через его видение, его рот, его слюну, его энергию, его слова.
И пусть Алекто Кэрроу похожа на ворожею примерно так же, как Иван Костелецкий на танцовщика балета, её речь про то, что всё это только начало, пристрелка к мишеням, приглядка к врагу, а настоящая кровь ещё впереди, и впрямь выглядит пророчески. Пророчески хотя бы для одного русского. Потому что на самом деле всё это отчасти совпадает с его собственными мыслями. Да, теперь уже и он видит, что Британия превращается в новый задний двор, на котором соберутся мальчишки и девчонки со всего района, желающие поиграть в империализм, как в какой-нибудь квиддич. Только вместо квоффла у них будет голова министра, а может быть голова какой-нибудь грязнокровки или предателя из чистокровных, достойных стать символом борьбы. И так забавно будет закидывать её в кольцо! Так интересно вести счёт! Один-ноль. Один-один. Два-один. Смотрите-ка, как перекорёжилось лицо нашего кожаного мяча! Борьба наверняка затронет всех и вряд ли обойдется без грязных приёмов. Потому что, в конечном счете, каждый будет считать, что в такой уличной игре, где нет судьи и строгих правил, он имеет право на всё, лишь бы принести очки своей команде, лишь бы победить. А на остальное... да плевать!
На секунду, скрестив взгляды с волшебницей, русский даже раздумывает - а не дотянуться ли ладонями заодно и до её соблазнительной шейки и не свернуть ли её к дракклу прямо сейчас, пока ещё не случилось того самого «потом», со всеми её пророчествами. Глухой лес, готовый своим мягким мхом скрыть любой грех, их договоренность встретиться без лишних ушей, воспоминание о пожаре в клубе, её рассказ о Лорде - всё играет на руку насилию. Поднимает со дна что-то тёмное.
Намерение, правда, так и остаётся всего лишь намерением. Хладнокровной прикидкой возможностей. Мол, а что если? И Костелецкий всё же медленно разжимает пальцы на предплечье Алекто, оставляя на её коже белые продолговатые следы.
Вот сейчас впору и ему нагло усмехнуться. А может быть даже и рассмеяться, как она. Потому что в этом её «верни мне договор» столько самомнения, что впору усомниться, а впрямь ли Кэрроу понимала, на что соглашалась. Он ведь, кажется, не давал ей повода считать себя благородным джентльменом... На всякий случай Иван ещё прокручивает всё в мозгу. Вот он бьёт девчонку по лицу наотмашь на допросе... Вот оглушает заклятьем на поляне исподтишка, как распоследняя сволочь... Вот приволакивает в сруб и скидывает в угол, что ту добычу... Нет, кем-кем, а показаться джентльменом ей он не мог. Так откуда у неё такая уверенность, что он всё-таки сдержит своё слово?
- Контракт... - намеренно растягивает паузу Костелецкий, в надежде заставить волшебницу понервничать. Во вгляде, впрочем, сквозит спокойная решимость, никак не связанная с тем паясничеством, которое он разводит.
- Даже жаль, что наши с тобой желания больше не видеть друг друга совпадают. Иначе бы я придумал какую-нибудь другую уловку, чтобы всё переиграть. Хорошо. Мои юристы подготовят его. Всё будет официально. И прозрачно. Ты получишь документы через пару дней. И, надеюсь, - теперь уже даже без специального нажима, скучно и сухо, будто констатируя факт, а не угрожая.
- Не нужно объяснять, что тебе по-прежнему лучше будет не болтать о том, что ты видела в «Короне». И уж тем более - не предпринимать попыток туда заявиться самолично или с помощью твоих посыльных, - дурмстранец снимает заклятье с двери, чтобы та открылась, и он мог бы проводить Кэрроу обратно на тропу.
- Волшебную палочку я верну тебе, как только ты выйдешь заграницу защитных чар. А артефакт... Я в душе не чаю, о чём ты вообще. И, если честно, и не хочу, - ровно тот же приглашающий жест, когда он в первый раз сказал ей «шагай».
Отредактировано Ivan Kosteletsky (2021-03-03 20:41:39)
tnx Severus Snape
Контракт по всей форме. Какая ж мерзость! Чтобы не выплюнуть этот эмоциональный возглас в чужое лицо, Алекто стискивает зубы до боли в челюстных суставах.
Так значит контракт? Ей ведь не мерещиться, она и правда слышит то же самое предложение, что и пару недель назад. Круг замкнулся, отчеркнув границу, и как вырваться за нее – не ясно. Алекто чувствует себя каким-то мелким бесом, вырванным в этот мир ритуалом и запертым в магический круг. Нет пути назад и нет пути прямо, лишь метания в границах замкнутой линии. Проклятие!
Алекто рефлекторно растирает пальцами следы на предплечье. Не то, чтобы это было как-то больно, - нет, отнюдь. Возможность синяка тоже не вызывает опасений – на этой руке и так есть одна отметина, в сравнении с которой все остальные пустяки. Но Алекто надо чем-то занять руки, пока сознание лихорадочно прикидывает возможный ущерб.
Слишком пристальный и внимательный взгляд пары истуканов, обошелся ей в длинную нотацию в исполнении Леди Эйнл, все те бесконечные десять минут Алекто казалось, что чай с молоком в ее чашке превратился в расплавленный свинец, и она должна его глотать. И это просто взгляды бестолковых наблюдателей, случайность без контракта. Что же будет теперь, когда в дело ввяжутся адвокаты? Круг посвященных разрастется до ненормальных размеров, а когда знают многие, кто-то всегда болтнет лишнего, поползут сплетни, которые обязательно подхватят падкое на мелкие грешки светское общество. А значит, на ближайшее время в высшем свете она будет не просто ненормальной Кэрроу, она будет ненормальной Кэрроу, влипшей в неоднозначную историю. И это означает, что радость игнорировать светскую жизнь на ближайшие месяцы ей будет недоступна, ей придется с маниакальным упорством являться на все заметные рауты, чтобы показать, что сплетни ее не царапают. Мертвецкая светская скука и бесполезно потраченное время – какая-то слишком дорогая цена у этого контракта получается. Но, с другой стороны, выбора у нее особо нет. Она как бесенок в зачарованном круге – не вперед, не обратно.
И Кэрроу кивает от безысходности. Контракт, так контракт. Пусть сейчас будет так, а дальше покажет время. Что до всего остального, то Алекто лишь пожимает плечами:
- Твои проблемы, если врешь, проклятые фамильные артефакты еще пользы и удачи еще никому не приносили, - сухо бросает Кэрроу. Она не пытается пугать или, о, ужас, читать морали, она просто констатирует факт.
Возможно, ей врут, а возможно, артефакт и правда просто куда-то безвести упал – Кэрроу не знает, и в черной пустоте, что лежит между поляной и этим домом, ей ответа не найти. И, видимо, не стоит пытаться и искать. Не сегодня, не сейчас. Тем более, что дверь открыта. И Кэрроу переступает порог дома. Круг разорван? Мелкому бесу можно идти вперед, и Алекто шагает прямо до границы защитных чар, откуда – едва ее собственная палочка возвращает в руки – активирует порт-ключ, ведущий в особняк. Удобная все же вещь – собственное тело, потому как женский перстень брату-то совсем не по руке, а с порт-ключом все же лучше, чем без него. В этот раз порт-ключ не подводит – Алекто исчезает, молча и без прощаний.
А через пару дней сова и правда притаскивает ей какие-то бумаги. Проклятый магический контракт, вещественное доказательство ее глупости. Следы, которые хорошо бы стереть.
Контракт Алекто так и не подписывает, лишь перекладывает в другой конверт да поливает сверху зельем категории «мелкая пакость». Плотно запечатав конверт, Кэрроу отправляет его с той же самой совой обратно адресату. Если она правильно все прикинула, то бумаги самовоспламеняться в тот же миг, как их извлекут на воздух из конверта. А дальше – как повезет. Если проклятому русскому повезет, и он будет аккуратен, то сгорит лишь неподписанный контракт. В случае измены фортуны, ущерба может быть и больше. Но в любом случае, останется пепел.
Пепел к пеплу. Кэрроу опять оставляет за спиной лишь его. Что ж – такого жизнь. Никаких следов, только остывший пепел.
Финал, похоже. Если есть настроение, то можно что-то добавить и закрыть. Или закрываем прямо так, оно похоже на концовку
Вы здесь » Marauders: stay alive » Завершенные отыгрыши » [10.08.1977] Crossfire
