На следующий день после взрыва в опере Эйдан отправил записку Норе домой — и не получил ответа. Подумав, он отправился туда сам и в итоге имел увлекательную беседу с Лоскутиком, из которой почерпнул ряд неприятных известий.

Несмотря на его намёки на то, что вечер лучше провести в каком угодно другом месте, которые Элеонора, вне всякого сомнения, уловила, она всё равно решила посетить оперу, и её ночь закономерно завершилась в Мунго. Пообщавшись с домовиком ещё немного, Эйдан выяснил, кого в этом следовало винить. Уилкинс, как всегда, доставлял кучу неприятностей. Это именно с ним Нора отправилась на спектакль вопреки недвусмысленной рекомендации этого не делать, и, значит, именно Людвиг, хвосторога его задери, настоял на этом культпоходе. Впрочем, наведя справки, Эйдан выяснил, что и сам Уилкинс тоже оказался в больнице и, следовательно, поплатился за свою настойчивость. В некотором смысле, жизнь его так до сих пор ничему и не научила.

Выяснив у домового и очень домашнего эльфа Элеоноры, что хозяйки не будет пару дней, Эйдан выждал соответствующий срок и отправил новую записку, по получении которой Лоскутик авторитетно заявил, что Нора вернётся завтра. Навещать её в Мунго не хотелось. Во-первых, людям, даже если они волшебники, свойственно чувствовать себя в больницах неуютно — да и вообще не каждый обрадуется, если знакомые увидят его в постели в беспомощном состоянии. Во-вторых, поговорить нормально там всё равно было невозможно, поэтому визит превратился бы в одну сплошную неловкость. Иными словами, это было лишено всякого смысла, и Эйдан решил подождать.

Он явился на следующий день после выписки Норы, дав ей время немного прийти в себя и вернуться к привычной жизни. Если, конечно, жизнь вообще могла быть привычной для того, кто едва не превратился в жертву теракта, статистики и закона подлости. Шагнув из камина, он почти сразу наткнулся на Лоскутика, выглядевшего ещё более пришибленным, чем обычно, что показалось Эйдану тревожным знаком.

— Хозяйка дома? — сразу уточнил он.
— Да, сэр, — пролепетал Лоскутик, кончики его ушей вздрогнули и понуро опустились.
— Ты, вроде бы, должен радоваться её возвращению, — хмыкнул Эйдан в надежде выманить у этого чуда природы чуть больше информации о том, что его ожидает.
— Лоскутик очень рад, сэр! — горячо заверил его домовик. — Но мэм сегодня сильно отругала Лоскутика, а ведь он только пытался быть полезным. Я хотел как лучше!
«А получилось, как всегда», — мысленно закончил Эйдан. Глаза у домовика к этому моменту сделались огромными, как блюдца, и влажными, как воды Ла-Манша.
— Не вздумай реветь, — предостерёг его Эйдан, чувствуя себя донельзя нелепо. Не хватало ещё только стать психотерапевтом для чужого домашнего эльфа. — Где она?

Лоскутик, шмыгнув носом, торопливо указал направление. Когда Эйдан вошёл в гостиную, Элеонора, судя по всему, уже готовилась к его появлению: по комнате разливался запах только что откупоренного крепкого алкоголя. Да, это им сегодня, определённо, не помешает — куда бы ни повернул предстоящий разговор.

— Здравствуй, Нора, — произнёс Эйдан. Она повернулась к нему; он, стараясь не подавать виду, напряжённо вгляделся в её лицо. Увы, от порядка это было слишком далеко. Проклятье.

— Мне жаль, — коротко сказал он. — Как ты?

Как же неудачно всё получилось. И… он ведь предупреждал. Так зачем же?..
Впрочем, Эйдан с самого начала знал, что об этом он не спросит.

Начало было не самое плохое. Эйдану мерещилась в движениях Элеоноры тщательно скрываемая осторожность, которая быстро входит в привычку у тех, кто возвращается к жизни после серьёзных физических травм, но он не был уверен в этом наверняка: он боялся уловить эту скованность в жестах Норы и потому подсознательно выискивал именно её. Но он мог и ошибаться.

Внешне Нора выглядела практически нормально — никаких значимых повреждений в глаза не бросалось. Собственно, её бы не выписали из Мунго с незалеченными ранами, ожогами или переломами, колдомедики своё дело знали. Но её лицо сейчас точно выглядело иначе — не так, как тогда, когда они виделись в последний раз до оперы. Эйдан угадывал во взгляде и мимике Элеоноры глухое раздражение, очевидно, не отпускавшее её уже долго, по крайней мере с того момента, как её перестали слишком сильно тяготить телесные повреждения. Впрочем, остаточные боли тоже редко способствовали восстановлению душевного равновесия.

Эйдан попытался представить, что может чувствовать Элеонора после того, как пережила взрыв бомбы в замкнутом пространстве оперного зала, но для точной картины у него было недостаточно информации. Далеко ли от эпицентра она находилась в момент икс? Сильно ли пострадала? Если бы он знал хотя бы это, он бы лучше понимал сейчас, с чего начинать этот разговор… Или, может быть, нет. Разве это хоть что-нибудь изменило бы?

Однако он всё-таки попытался ещё раз. Тёмный зал, звуки музыки, шорохи нарядов, упругая мягкость обитых бархатом стульев — и вдруг всё это тонет в грохоте, который звучит со всех сторон, поддерживаемый акустикой зала, и раскатывается под его сводами. Но сводов уже не видно, потому что не видно ничего: со всех сторон летит каменное крошево, обломки сидений, даже люди. Все кричат, визжат, стонут; от пыли невозможно вздохнуть, горло дерёт, в ушах стоит звон; вокруг ничего не разглядеть, потому что всё смешалось, а глаза разъедает поднявшаяся в воздух взвесь и дым; есть только боль, и жар, и текущая по коже кровь, и полное непонимание, что происходит… Ну, а потом? Искалеченные чужие тела, давка, паника, разруха и, быть может, это отвратительное ощущение собственной беспомощности. А после долгие часы на больничной койке в Мунго, восстанавливающие зелья, новая боль, возмущение и злость, даже ярость. Да, те, кто побывал в зале в момент взрыва, наверняка будут оставаться на взводе ещё долго, в этом сомневаться не приходилось. Но какие выводы для себя в итоге сделала Элеонора?

Пройдясь по гостиной, Эйдан занял одно из пустующих кресел, с которого он мог наблюдать за тем, как Нора разливает огневиски по бокалам. Ему казалось, будто каждый её жест нарочито неспешен. Впрочем, торопиться им было некуда. И самое главное: что бы там ни было, а Нора с ним разговаривала. Это уже было начало, и Эйдану не хотелось его испортить. Поэтому он лишь неопределённо качнул головой, принимая бокал из её рук.

— Лоскутик сегодня какой-то пришибленный, — сказал он, дождавшись, пока Нора усядется. — Даже не попытался стянуть мои перчатки.

Было бы нелепо упирать на то, что он её предупреждал — Нора и сама об этом не забыла. Извиняться тоже не хотелось. По идее, Эйдану не в чем было себя упрекнуть: он ведь действительно советовал Элеоноре воздержаться от посещения оперы. Своё сочувствие ей он уже выразил в сдержанной форме и не жаждал возвращаться к этому ни в каком виде, потому что считал жалость унизительной для обеих сторон в разговоре. Эйдан чуть взболтал напиток в своём бокале.

— Это будет звучать как совсем скверный каламбур, если я предложу выпить за твоё здоровье?

Наблюдать за Норой Эйдан перестал — теперь он просто смотрел, и этого оказалось достаточно, чтобы подметить некоторые едва уловимые детали. Одежда скрывала любые изъяны и незавершённость лечебного процесса, но мелочи выдавали многое. Поза, которую приняла Элеонора, отличалась от привычной: не так, как всегда, стояли ноги, не так лежали руки, даже поворот головы казался каким-то не таким. Многое было не так. Но это всё-таки была его Нора, та самая, которая подошла к нему на кладбище после похорон его отца. Однако охватившего её раздражения это не отменяло.

От Лоскутика слишком много хлопот? Вероятно, так и было. Но до сих пор Нору это не особенно беспокоило. По крайней мере, это не становилось темой для разговоров. В целом, Эйдан примерно представлял себе, как всё было: привязавшийся к хозяйке домовик считал часы, ожидая её возвращения из Мунго — и, заодно, окончания неизвестности и неопределённости в том, как вести себя в её отсутствие и что отвечать случайным и не очень посетителям, — страшно обрадовался, когда миссис Коветт вернулась домой, и стал перманентно крутиться возле неё, всячески стараясь услужить. Нетрудно догадаться, что несчастного эльфа поблизости от Норы оказалось слишком много. К тому же, он был единственной постоянно присутствовавшей рядом живой душой, а потому был обречён стать жертвой накопившихся у его хозяйки негодования и раздражения, вызванных не им и не ему адресованных. Бедный маленький Лоскутик явно этого не понимал.

— Мне показалось, что он был к этому близок, поэтому я поспешил его заткнуть, — честно признался Эйдан. — Вряд ли это подействовало надолго, но хотя бы с моих глаз он скрылся.

Короткое обсуждение домового эльфа Элеоноры можно было воспринимать как попытку оттянуть неизбежное, но на самом деле это был, скорее, небольшой виток, подготавливавший и смягчавший выход на магистраль основной части разговора. Лишним он, определённо, не ощущался — напротив, помогал сбавить напряжение, которое в этом доме сейчас можно было черпать ложкой, как жидковатый кисель.

А потом Нора расхохоталась на его замечание — возможно, с риском спровоцировать ненужный болевой эффект — и это всё решило. Эйдан усмехнулся — не с облегчением, потому что и не чувствовал на себе большого груза — но искренне и от души. Смех Норы менял всё. Он, как мостик, протянулся через трещину в земной коре, пробежавшую по иссохшейся почве между ними, и эта расселина внезапно уменьшилась, сократилась и продолжала срастаться до тех пор, пока её края не сомкнулись, и она перестала существовать. Всё вернулось. И Нора была прежней. Они снова могли говорить о чём угодно без беспокойства и лишних тревог. Теперь для этого было самое время.

Вопрос первой задала Элеонора, и никакого подтекста Эйдан в нём не увидел — он его и не искал.

— Нет, — сказал он. — Мне и ещё нескольким счастливчикам было велено там не появляться. Остальных, представь себе, никто не предупредил.

Эйдан говорил об этом без иронии, неудовольствия или сожаления, он просто сообщал о свершившемся факте и не более того.

Зачем понадобилось соблюдать такую секретность? Для убедительности? Да, в некотором смысле, так. Чтобы все увидели, что и представители благородных чистокровных фамилий тоже пострадали от этого «маггловского» взрыва. Чтобы иметь возможность заявить: «Мы же говорили». Чтобы никто не заподозрил обмана. И ещё — чтобы не допустить утечки. Том, в этом смысле, был абсолютно безжалостен. Впрочем, Том был безжалостен в любом смысле.

Спустя пару минут разговора и пару глотков виски всё, казалось, окончательно вошло в привычную колею. Словно это был самый обычный вечер — один из многих, когда они точно так же сидели за бокалом коньяка или огневиски и обсуждали всё, что душе угодно. И не всегда это были проблемы.

Был ли проблемой нынешний повод, лёгший в основу визита Эйдана к Норе? В каком-то смысле, на этот вопрос, вероятно, можно было бы ответить утвердительно — и с тем же успехом отнести к числу проблем саму жизнь во всей её совокупности. Нельзя сказать, чтобы философские размышления не посещали Эйдана вовсе, однако он предпочитал ориентироваться, по большей части, на практическую сторону вопроса, которую можно было ощутить и потрогать и последствия которой имели больше шансов сказаться непосредственно на его собственной шкуре, чем отвлечённые рассуждения экзистенциального характера.

Поэтому он не задавал себе вопросов, «хорошо» или «плохо» в масштабах космоса следовало оценивать очередное кровавое мероприятие, учинённое с подачи Тома, и не задумывался о том, какой след оно оставит в его личной карме. Всё это было слишком абстрактно и условно, чтобы всерьёз мыслить и оперировать подобными категориями. Реальность же сейчас смотрела ему в лицо глазами Норы и говорила голосом Норы, и этот голос звучал до крайности рассудительно и беспристрастно.

Про себя Эйдан восхитился той рациональной сдержанностью, с которой Элеонора говорила о событии, коснувшемся её более чем лично и так откровенно неприятно. Он, вероятно, смог бы держаться подобным образом в сходной ситуации, будь это необходимо, но он избрал этот путь давно и осознанно, в то время как Нора до сих пор всегда была поблизости, но оставалась в стороне. Мудрая позиция — однако в итоге она её не защитила.

Хладнокровие Тома Эйдана, напротив, не удивляло: он знал Риддла слишком давно, чтобы не питать иллюзий на его счёт. Связанная с этим опасность постоянно маячила где-то на горизонте, далёкая и туманная, но оттого не менее реальная. Эйдан был о ней осведомлён, но он успел сжиться с ней и привыкнуть к тому, что она неотступно движется следом, словно тень. Замечание Норы, которое он додумал для себя, послужило напоминанием — вероятно, не лишним. Эйдан снова отхлебнул из бокала, прежде чем ответить.

— Жертв нет, есть пострадавшие. Жить будут.

А могли и не выжить. Что бы тогда сделали остальные? Тихо промолчали бы, попрятавшись по своим углам и делая вид, что это их не касается? Или высказали бы своё возмущение и негодование Великому Лорду в лицо? Возможно, пара таких отчаянных смельчаков в их рядах бы нашлось — но это пока. С каждым месяцем становилось всё яснее: страх очень скоро станет в руках Тома инструментом управления не только внешним миром, но и кругом своих ближайших сторонников. Да что там! Это давно было так. Просто не все пока успели прочувствовать это и осознать до конца.

— Всё это не очень нравится мне, Нора. — Слова сорвались с языка, неожиданно для самого Эйдана став воплощением простой мысли, которую он избегал формулировать наедине с самим собой. — Сначала Рождество, теперь это. Мы были в шаге от того, чтобы взять власть миром, но сейчас этот путь отрезан, потому что кое-кто не верит в другие способы обретения и удержания могущества, кроме угнетения и страха.

Эйдан поднёс бокал к лицу, вдохнул резковатый аромат огневиски и снова опустил руку на подлокотник кресла.

— Страх хорош, когда является источником почтительности. Но от страха слишком много проблем, когда он становится причиной ненависти. Ненависть толкает людей к сопротивлению и отчаянным поступкам. К войне.

И рубеж уже пройден, черта пересечена, пути назад нет.

Долго ли. Вопрос Норы не был вопросом как таковым, но всё же заставлял задуматься — потому что применить его можно было не только к тем, кто присутствовал в опере, но и к тем, кто был предупреждён туда не являться. В самом деле, надолго ли? У Эйдана был готов для всех, включая его самого, один-единственный безжалостный ответ.

— До тех пор, пока они ему необходимы, — сказал он. — Тёмный Лорд дорожит людьми из своего окружения ровно настолько, насколько они ему полезны.

Эйдан коротко рассмеялся, потом посерьёзнел и сделал большой глоток огневиски.

— Я знаю его сорок лет, Нора, — тихо произнёс он. Элеонора училась в Дурмстранге и всё равно не знала его школьных друзей. Она могла бы сосчитать и сопоставить даты, но что с того? — Он умеет ценить тех, кто ему полезен. Однако он начисто лишён сентиментальности. Былые заслуги не имеют значения. Важно только то, что есть здесь и сейчас. И, может быть, в перспективе.

Эйдан бросил взгляд на пламя в камине. Этот огонь мог сойти за аллегорию всей его жизни. Она прогорала, зажатая между Сциллой и Харибдой, яркая и, вероятно, уже слишком долгая — удивительно долгая, с учётом всех вводных. Но насколько ещё ему хватит изворотливости, чтобы не попасться чужим и не стать жертвой своих? Он поморщился. Пустое. Нет безопасных путей. Жизнь — это дорога к смерти, и вся соль сводится к тому, чтобы заигрывать с Костлявой, уворачиваясь от неё как можно дольше и подставляя других взамен. До сих пор он с этим справлялся — будет и впредь.

— Я всегда знал, что такое может случиться, — поправил Нору Эйдан. — Однако развитие событий на протяжении долгих лет позволяло надеяться, что до этого всё же не дойдёт. И все последние годы я продолжал обманываться, убеждая себя, что это произойдёт ещё нескоро… Но теперь это не имеет значения. Впрочем, это не имело значения и десять, и двадцать лет назад.

Он сделал ещё глоток огневиски. Как хорошо было бы напиться до полного забытья. Как жаль, что он этого не сделает.

Эйдан оценивал ситуацию реалистично. Он обладал многим и многим рисковал. Он знал, насколько опасен Том, и не стремился оказаться на другой стороне. Но это ничего не гарантировало ни ему, ни другим. Сейчас они дошли до террора. Если всё пойдёт «удачно», следующим шагом станет диктатура, а любой диктатор рано или поздно превращается в параноика и повсюду видит заговор. Ближний круг в этом смысле рисковал больше всех. К несчастью, это время уже начало перетекать из разряда отдалённой туманной перспективы во вполне обозримое будущее. Весьма печальное обстоятельство.

— Война никогда не бывает кстати.

Слова прозвучали резко — непривычно резко для разговора между ними; непривычно резко для Эйдана в принципе. Он взял паузу, чтобы сделать тихий вдох и такой же тихий выдох.

— Я говорил, что об этом думаю, — уже на порядок спокойнее продолжил Эйдан и усмехнулся. Усмешка получилась горьковатой. — По всей видимости, недостаточно убедительно. Он знает, чего хочет — и делает всё так, как хочет.

Эйдан помолчал, глядя на пламя. Вид огня успокаивал. Довольно странно, если разобраться, ведь огонь — это опасность. Как его созерцание может способствовать душевному равновесию? Человеческая природа полна противоречий. Как можно на протяжении сорока с лишним лет жить с водородной бомбой под боком или спать на вулкане, и при этом чувствовать себя в безопасности? Проклятые иллюзии, Салазар бы их побрал. С другой стороны, можно ли было предвидеть такое буйное увлечение идеей расщепления души? Когда их распрекрасный Лорд вернулся после десятилетнего отсутствия перманентно побледневший и с покрасневшими глазами, Эйдан примерно догадался, в чём дело, и первое, что он подумал тогда, было: «Проклятье, Том, что ты делаешь с собой». Но кого это интересовало тогда, и кого это волнует теперь?

Эйдан побарабанил подушечками пальцев по подлокотнику кресла.

— Не подумай, Нора, я далёк от мыслей о перемене стороны, — хмыкнул он. — Другая прельщает меня в ещё меньшей степени. Просто неприятно терять ощущение контроля. И приходится готовиться к войне, само собой, — Эйдан недобро усмехнулся.

Теперь, когда у него появился повод сформулировать это вслух, всё стало кристально ясно: происходящее ему совершенно не нравилось. Но прыгать с поезда на полном ходу — себе дороже.

Разумеется, Эйдан обдумывал эту ситуацию далеко не впервые — как и причины, которые к ней привели, начиная очевидными событийными, лежавшими на поверхности, и заканчивая более глубокими, имеющими в том числе психологическую подоплёку. У нынешнего развития было своё объяснение. Что-то пошло не так, когда Министром стал Минчум, а ДОМП возглавил Крауч. И если на Минчума ещё можно было как-то надавить, чтобы выжать из него то или иное необходимое их лагерю решение, то подвинуть Крауча или напрямую побудить его на конкретные действия, его не устраивающие, — ну, Эйдан посмотрел бы на того, кому это удастся. Поэтому последние громкие акции Пожирателей Смерти, по сути, были направлены именно на то, чтобы спровоцировать Крауча на непопулярные меры и настроить общественность против него — и, заодно, против Министра. И тут Бартемиус не подвёл.

Однако после Рождества был ещё взрыв в опере. Конечно, он должен был навсегда остаться для магической публики деянием магглов и имел своей целью убедить волшебников в том, что контакты с людьми излишни и опасны. Но Эйдан-то знал, кто за этим стоит, и уже не мог считать теракт на Кингс-Кросс единичным случаем. И откуда взять уверенность, что за этими инцидентами не последует третий, сопоставимый по масштабам с первыми двумя? Вот это его и настораживало.

Вопрос Элеоноры, между тем, заставил Эйдана задуматься о другой стороне проблемы. Он не хотел отвечать чересчур поспешно и позволил себе сделать пару глотков огневиски, проверяя собственные суждения и взвешивая их в уме.

— Нет, — наконец, произнёс он. — Не боюсь. У меня талант быть полезным.

Эйдан улыбнулся, обозначая намёк на самоиронию. Впрочем, он действительно не видел повода для серьёзных опасений в том, что касалось его лично. Во всяком случае, пока. Будущее всегда было слишком туманной категорией, чтобы судить о нём с уверенностью. Минуту назад в нём говорили неудовольствие и, возможно, нечто близкое к обиде — он не хотел этих терактов, он упоминал об этом в узком кругу, но нападения всё же были совершены. Его мнение было выслушано, однако это ничего не изменило, — неприятно, как поглаживание против шерсти, но не так уж страшно, если разобраться.

Другое дело, что страшно стать ещё могло — пусть не сейчас, но через какое-то время, на что ему с безжалостной прямотой указала Нора. Её вопросы обостряли ситуацию досрочно, и это было, вероятно, правильно, потому что принимать меры пост-фактум будет уже поздно. Но одно дело — разумные меры, и совсем другое — бегство или предательство. Вместе с новым обжигающим глотком огневиски Эйдан ощутил жгучую потребность объяснить свою позицию и своё отношение к этому затянувшемуся спектаклю. Однако ему хотелось быть последовательным.

— Извини, Нора, я сгущаю краски, — признал он. — Если отбросить лирику, у всего происходившего до сих пор есть рациональное объяснение. В этой истории присутствуют моменты, которые пришлись мне не по вкусу, но так было необходимо. И надежды на то, что нынешняя война не перейдёт в новую, более разрушительную фазу, пока есть даже у меня.
Эйдан повертел бокал в руке, разглядывая тонкий хрусталь и подбирая слова.

— Видишь ли, это первый раз, когда я воспринял последствия его решений настолько лично. — Возможно, всё было бы иначе, если бы Нора не пострадала в опере, но проверить это было уже нельзя. — Я поддался эмоциям и позволил им повлиять на мои суждения.

Год, два или десять — он знал Тома уже сорок лет, и вряд ли что-то могло измениться вдруг, как по щелчку, само по себе. Но почва, на которую они вступили с этими размашистыми акциями устрашения, была зыбкой, и расслабляться точно не следовало.

— Выбирать не придётся: мой сын будет служить Тёмному Лорду так же, как и я, — спокойно сказал Эйдан. — А мои принципы, будем откровенны, настолько немногочисленны, что зацепить их будет непросто.

Огневиски в его бокале кончился, и он встал, чтобы налить себе ещё. Занимаясь этим ответственным делом, Эйдан молчал. Взглядом спросив Нору, нужна ли ей добавка, он разобрался с напитками, поставил бутылку на место и снова развернулся к хозяйке дома.

— Попробую объяснить, — решил он после паузы, снова усаживаясь в кресло. — Дружба в моём понимании — это нечто обоюдное. В школе у меня были друзья — а ещё был он: другой мальчик, наш сверстник, который сильно отличался ото всех нас. Разумеется, я понял это не сразу, но в его концепции мира понятие дружбы вряд ли когда-либо существовало — мы просто были ему нужны, а после он привык к нашему обществу. Привык, потому что оно его устраивало: видно, он уже тогда решил, что мы ему подходим. С тех пор прошло много времени. Между собой мы впятером остались друзьями, но едва ли кто-то из нас стал другом для него. Я полагаю, Нора, что он попросту не способен испытывать постоянную привязанность к кому бы то ни было. Тем не менее, он доверяет нам тем рассудочным доверием, которое основано на понимании, что за несколько десятков лет ни один из нас серьёзно его не подводил. Он бережёт нас, мы бережём его. Этот механизм работает, как часы, потому что как минимум одна сторона в нём не испытывает лишних эмоций. И да, вероятно, ты права: это всё равно остаётся ловушкой школьной дружбы.

Нотт, Розье, Мальсибер, даже Лестрейндж — все они были люди, все могли иногда сомневаться и по-разному относиться к происходящему, но Эйдан действительно был глубоко убеждён в том, что, если запахнет жареным, друг друга они не предадут — потому что не прав тот, кто считает, что слизеринцы не умеют дружить.

— Как бы там ни было, в своих друзьях я уверен, как в самом себе. Не говоря уже о том, что мы повязаны.

В конце концов, вместе их удерживало вовсе не это.

Нора делала это каждый раз, когда между ними случался серьёзный разговор: она задавала ему вопросы, которые Эйдан избегал задавать себе сам. В основном, потому что знал, что ответы ему не понравятся, хотя в некоторых случаях причины были иными. Иногда ответов у него попросту не было. Он не мог, к примеру, поручиться за то, что Том не отвергнет назавтра решение, принятое вчера, ввиду внезапно появившихся новых вводных, которые он сочтёт приоритетными. И так было во всём, что касалось их, с позволения сказать, «подпольной» деятельности. В чём можно быть уверенным на все сто, когда связался с террористами? А когда выяснил это спустя почти сорок лет дружбы с ними? И не сказать, чтобы все они были так уж счастливы по этому поводу… Не дружбы, само собой, а нового вида деятельности. Однако ответить Элеоноре всё-таки стоило, хотя бы для того, чтобы разобраться с этим вопросом с самим собой.

— Моя надежда основана на том, что наш бессменный лидер пока ещё не сделался совсем глух ко мнению тех, кто был с ним с самого начала. Хотя порой у меня складывается именно такое впечатление… Но нет. Он достаточно умён, чтобы понимать, что иногда полезно услышать и другую точку зрения. Принимает решения он, разумеется, сам. Но, я думаю, он прекрасно осознаёт последствия наших последних действий — иначе он не собрал бы нас узким кругом на «производственное совещание».

Эйдан сделал слишком крупный глоток, поморщился и выдохнул алкогольные пары.

— Он не дурак, Нора. И я не беспокоился бы вовсе, если бы… — он замялся, потому что говорить об этом не следовало, даже несмотря на то, что Элеонора была единственным человеком, которому об этом можно было сказать — хотя бы в форме собственных подозрений. Но это было небезопасно в том числе и для неё, поэтому Эйдан избрал максимально обтекаемую, почти метафорическую формулировку. — Если бы он оставался до конца человеком.

После этой фразы Эйдан сделал несколько крупных глотков, едва не осушив бокал разом, но вовремя остановил себя. Он и без того ощущал сегодня слишком большое желание говорить и не менее основательное желание напиться. Вряд ли Норе был нужен мертвецки пьяный и, тем более, излишне разговорчивый Пожиратель Смерти в её гостиной.

К счастью, их разговор хоть немного вильнул в сторону с очередным её вопросом. Эйдан чуть наклонил голову набок.

— Безусловно, — просто ответил он. — Ты мой единственный друг за пределами этого клуба, и я высоко ценю нашу дружбу, Нора.

Это было правдой, и сказать об этом было легко. Ситуация с сыном, напротив, обстояла намного сложнее.

— С самого детства я старался воспитывать его так, чтобы подвести к правильному выбору, и, насколько я могу судить, он к этому готов. Но его спонтанный уход из Министерства, который он провернул за моей спиной, меня, конечно же, расстроил, — признал Эйдан. «Своих» детей у Норы было множество, благодаря приюту, но настоящих — ни одного, поэтому он подозревал, что понять его она сможет, в основном, благодаря воображению. И всё же это был не повод отрицать очевидное наличие некоторых трудностей в общении с сыном. — С Эрлингом никогда не бывает просто. Хотя у меня случались передышки, пока он развлекался в Хогвартсе. И, пожалуй, было несколько светлых лет перед его поступлением в школу, когда он уже успел подрасти и перестать быть надоедливым почемучкой, но ещё не научился огрызаться и перечить старшим.

Эйдан усмехнулся, взболтав огневиски в бокале. Но Нора, определённо, не собиралась его щадить. Услышав следующий вопрос, он посмотрел ей в глаза — проницательным, прямым и тяжёлым взглядом, не скрывавшим ровным счётом ничего.

— Иногда от твоих вопросов мне хочется запустить Аваду себе в лоб, Нора, — иронично откликнулся Эйдан. — Нет, я утрирую: на самом деле таких желаний у меня не возникает никогда. Но идею, я думаю, ты уловила.

Он поставил локоть на подлокотник кресла и потёр висок подушечками пальцев раскрытой ладони.

— Мы с тобой оба взрослые люди и понимаем, что наши желания не всегда вписываются в тесные рамки окружающего мира. Иногда эти границы можно подвинуть, иногда…

Эйдан сделал неопределённое движение рукой. Было проще перекроить пару катастрофически негибких законов и изменить расклад сил на международной арене, чем изменить реалии их повседневной жизни, над которой давно и бесповоротно довлела фигура Тёмного Лорда.

— Я тот, кто я есть, и это вполне конкретным образом влияет на тот круг «лучших выборов», которые имеются в запасе у Эрлинга. Он это тоже понимает, хотя и бунтует по-своему там, где это можно, потому что он, возможно, своенравен, но не безрассуден. Однако если мой сын вдруг решит послать всё к Салазару и уехать жить в Канаду, я не буду против этого возражать, — уголки губ Эйдана приподнялись, но его глаза не улыбались, и перед Норой он даже не пытался этого скрывать. Она слишком хорошо его знала, чтобы заниматься такой ерундой.

— Страшные, — согласился он, сдержанно кивнув. — И опасные.

Собственно, что тут скажешь? Обещать, что они больше так не будут, Эйдан не мог, даже если хотел бы. К тому же, это было бы смешно и одновременно слишком грустно, и он подозревал, что дальше ситуация будет становиться только страшнее и опаснее.

— Спасибо, — сказал Эйдан, непроизвольно стукнув донцем бокала о подлокотник. — Это много для меня значит.

Он провёл языком по пересохшим губам и отвёл взгляд, обратив его на мирно потрескивавшее в камине пламя.

— О, я не говорил? — сменив тон, снова повернулся к Норе Эйдан. — У нас с Маг будет ребёнок.

Слова Элеоноры заставили Эйдана метнуть в её сторону быстрый взгляд, холодный и острый, как клинок. Такие замечания были ему не по нутру; они били в цель и попадали по больному. Они как будто вынуждали его признать вслух то, что было и без того достаточно очевидно, но слишком неприятно, чтобы придавать ему определённость и материальную сущность, облекая в словесную форму. То, что ощутил Эйдан в тот миг, больше всего походило на вспышку ледяной злости, способной выжечь всё живое в радиусе поражения, а его взгляд стал своего рода физическим воплощением обороны, переходящей в нападение. На Нору он так смотрел впервые за все годы их знакомства. Нора, впрочем, была и единственным человеком, который мог отделаться одним только взглядом после того, что было сказано. Прошло несколько долгих и тягучих, как застывающая смола, мгновений, прежде чем Эйдан совладал с едва не поглотившим его холодным гневом и не отпустил взгляд Норы вместе с охватившим его напряжением. Она сама, равно как и их давняя дружба, заслуживала большего уважения, и он сдержался, чтобы избавить их обоих от совсем уж неприятной сцены.

— Это было жестоко, — наконец, произнёс Эйдан в своей обычной спокойно-ироничной манере и опустил свой бокал на небольшой журнальный столик в смутном желании освободить руки.

— Его разума хватит на троих, и он способен оперировать им абсолютно трезво, не ограничивая себя ни условностями вроде закона и морали, ни собственными эмоциями, которых у него немного, — когда он говорил о Томе, тон его голоса звучал, быть может, жестковато, но Эйдан находил эту нечаянную перемену уместной. — Он безжалостен, силён и опасен. И моя жизнь действительно зависит от него. Кроме того, мы связаны магическим контрактом, и мне остаётся только надеяться, что я всегда буду полезен ему так же, как теперь, а его изощрённый разум будет направлен в то русло, которое я в состоянии пересечь, не захлебнувшись. Помимо этого, я могу уповать лишь на нескольких близких друзей и наше привилегированное положение по отношению к другим его последователям, которого любой из нас может с лёгкостью лишиться, если этого захочет наш Лорд, и я прекрасно это осознаю. Ты хотела, чтобы я непременно сказал всё это вслух, Нора?

По мере продвижения к финалу этой речи, её ритм ускорялся, но эмоционального наполнения не становилось больше: слова Эйдана звучали отстранённо и рассудочно, будто каждое из них было сковано коркой льда, под которой дремали погрузившиеся в глубокий сон без сновидений чувства.

— Сойдёмся на метафорическом смысле, — спокойно, но безапелляционно добавил Эйдан, когда Нора сделала именно то уточнение, которого делать не следовало. — Тёмный Лорд не обрадуется, если узнает, что я с кем-то поделился своими домыслами на этот счёт.

Говорить о семье было, казалось бы, безопаснее, однако и эта тема не позволяла расслабиться до конца — но она хотя бы не крутилась вокруг подспудного ощущения безнадёжности, как все разговоры об идейном руководителе Пожирателей Смерти в последнее время.

— Сомневаюсь, что Эрлинг считает так же, — усмехнулся Эйдан. — Я чуть не убил его, когда узнал. — Потом он всё-таки улыбнулся. — Можно подумать, мы с тобой не были ограничены никакими рамками в силу своего рождения. Однако оно дало нам и свои преимущества, которые мы умеем использовать, и я не теряю надежды, что мой сын тоже справится с этой задачей.

Эйдан наклонился вперёд и снова взял свой несправедливо покинутый бокал.

— А в другие моменты? Ты жалеешь, что у тебя нет детей?

Улыбка уже иного толка скользнула по его губам в ответ на то ли поздравления, то ли соболезнования Норы, и он зеркально отсалютовал ей бокалом.

— Спасибо, поздравления меня вполне устроят. Ты же знаешь, я неисправимый оптимист, — Эйдан откровенно ухмыльнулся и глотнул огневиски. — Тем более что вот уже полтора месяца как наша с Магдалиной семейная жизнь кажется мне похожей на счастливую. Удивительно, не правда ли?

Всё вокруг горит огнём, мир катится в тартарары, а он умудряется радоваться заново обретённому взаимопониманию со своей маленькой пираньей и тому, что у них будет ещё один наследник.

— Нора, скажи мне честно: по-твоему, я окончательно выжил из ума?

Лицо Норы оставалось спокойным. Она, разумеется, с самого начала отдавала себе отчёт в возможной реакции на подобные вопросы и была готова к тому, что её слова сработают как поглаживание против шерсти. Тот факт, что она посчитала эту меру необходимой, кое-что говорил сам по себе, и он заставил Эйдана задуматься, возможно, в большей степени, чем содержание их беседы. Своё положение он осознавал достаточно ясно — тут Нора не помогла ему открыть Америку. Однако она, очевидно, посчитала, что они зашли уже настолько далеко, что стремление поднять эту тему сделалось неизбежностью. В этом присутствовала некоторая ирония: Эйдан размышлял, какова вероятность, что Тому окончательно сорвёт резьбу, и как скоро это может случиться; Нора, по-видимому, думала примерно о том же, но уже в отношении него самого. Следовало ли считать это естественным проявлением дружеского беспокойства, работающего на предупреждение, или он не заметил, как переступил какую-то новую черту? Эта мысль повлекла за собой сдержанный вздох: едва ли Нора поступила бы так без повода. Свою мотивацию она, впрочем, пояснила сама, и Эйдан сдержанно кивнул, принимая озвученную аргументацию.

— Я понимаю, что у меня нет иного выхода, кроме как желать его безоговорочной победы. — И не слишком торопить её приближение.
Усмешка получилась соответствующей случаю.

— Спасибо за предложение, Нора. Если мне однажды придётся скрываться от правосудия, не исключено, что я им воспользуюсь.

Такой вариант тоже существовал — если, вопреки всему, Том окажется не бессмертным. Тогда нельзя было считать совсем уж невероятным и такой расклад, при котором им всем потребуется спешно сматываться из страны. О чём Эйдан промолчал, так это о том, что при ином развитии событий пытаться спрятаться для него будет бессмысленно — из-за метки скрыться от самого Тома было невозможно. Забавно, как одно знакомство могло оказаться таким фатальным.

— Мир меняется постоянно, — философски произнёс Эйдан, соглашаясь с Норой. — Я понимаю, что взгляды моих детей вряд ли будут полностью совпадать с моими и что это, вероятно, не та цель, к которой нужно стремиться. Но без должного руководства в особо острые переломные моменты молодёжь в силу своей экзальтированной страсти к жизни на фоне катастрофической неопытности рискует наломать немало дров. Уж мне-то это прекрасно известно, — по его губам скользнула ироничная усмешка.

— Поэтому твоё экспертное заключение меня несказанно радует. При полном отсутствии рассудка шансов пережить эту войну у меня было бы значительно меньше, — резюмировал он, отсалютовав Норе бокалом.

Её рассуждения по поводу тоски о недостижимом идеале, сплетавшиеся с сожалением об отсутствии своих детей, Эйдан выслушал с большим интересом — ему давно была любопытна её позиция, но до сих пор расспросы не приходились к месту, а ему меньше всего хотелось проявлять бестактность по отношению к Норе. Вывод, однако, оказался для него весьма внезапным. Уилкинс обзавёлся ребёнком?..

— «Таким» — это прекрасным и идеальным? — негромко хмыкнув себе под нос, уточнил Эйдан. — Или это запретная тема? — он спрятал улыбку за кромкой бокала.

— Между прочим… В прошлый раз, когда мы с тобой виделись, я не успел рассказать, что тоже обзавёлся взрослой дочерью — и ситуация в целом далека от идеала. Но она точно моя, причём её мать достаточно чистокровна, чтобы об этом было не стыдно говорить. Была чистокровна, — он сделал глоток огневиски. — Очень интересная девочка. Вот только аврор. И надо было видеть лицо Магдалины, когда она застала меня с дочерью у нас в гостиной.

Эйдан обнаружил, что воспоминания о том вечере ему скорее приятны, в то время как двум из трёх участников той сцены весело наверняка не было. Что поделать, женщины вообще склонны всё драматизировать.

Стоило ли ещё что-то говорить? Опасения Норы, хотя и невысказанные, были Эйдану понятны. Его собственные опасения были для неё, по-видимому, не менее очевидны. Изменить эту ситуацию кто-то из них вряд ли мог: все они увязли в ней слишком прочно и глубоко, и далеко не всё зависело от них самих. Однако Эйдан не терял надежды, что на что-то он ещё может повлиять. И, говоря откровенно, чересчур торопливо приближать победу Тёмного Лорда ему тоже не хотелось — просто потому, что он примерно представлял, что будет дальше, если они снова вернутся на путь терактов, а именно: массовые репрессии против несогласных, закручивание гаек и тирания по всем фронтам. Все вокруг будут смотреть друг на друга косо, для удержания власти придётся постоянно применять силовые методы и тактику устрашения. Но самое ужасное, конечно, начнётся, когда Том заскучает — потому что тогда всем без исключения станет очень и очень «весело». И всё же это было лучше, чем Азкабан или поцелуй дементора. Намного лучше. Эйдан пожал плечами.

— Королю нужна свита. Даже если это Князь Тьмы, — он неопределённо качнул бокалом — делать это тостом не хотелось. — Я слежу за происходящим, как могу, Нора. И буду предупреждать тебя о возможных опасностях и впредь. Только, пожалуйста, в следующий раз прислушайся к моим словам.

Он чуть улыбнулся и, наконец, сделал глоток огневиски, однако «комплимент» Элеоноры едва не заставил его прыснуть в бокал. Наблюдение было потрясающим в своей меткости и изяществе формулировки.

— Что ж, справедливо, — признал Эйдан, выровняв дыхание. — Я совершил в своей жизни много ошибок. Но говоря по правде, я не слишком о них сожалею. Они сделали меня тем, кто я есть, и результат меня вполне устраивает, — он чуть наклонил голову набок. — Так что, пожалуй, я заслужил те перспективы, которые у меня есть.

В конце концов, разве у него не было выбора? Другой вопрос, что варианты не всегда были равноценными, а альтернативы порой казались ему неприемлемыми. А значит, он попросту всякий раз выбирал то, что было для него удобнее, — только и всего. И винить в этом Эйдану было некого.

Разговор о детях был, в некотором смысле, намного любопытнее. Крестница Уилкинса, сирота, «дитя войны». Первокурсница. Милый ребёнок, в котором Нора увидела дочь, которой у неё никогда не было… Людвиг должен был ненавидеть Пожирателей Смерти и эту войну, которую они спровоцировали. Правда, Нора будто бы между делом пояснила, что родители девочки погибли при нападении на охотников на оборотней. Но ведь и оборотни раззадорились не в последнюю очередь благодаря благоприятствующей для этого атмосфере, созданной усилиями сторонников Тёмного Лорда. Печальная история.

— Значит, у Людвига появилась приёмная дочь, — задумчиво произнёс Эйдан. — Как у вас с ним? Сдаётся мне, с учётом обстоятельств появления этого ребёнка и его собственного характера, он вряд ли согласится отстранённо наблюдать за развитием ситуации. Может быть… — он помедлил, покачав остатки огневиски в бокале, — может быть, вам всем стоило бы задуматься о переезде? В какую-нибудь страну с более спокойным климатом.

Эйдан остерегался предлагать это Норе до сих пор, потому что характер их отношений с Уилкинсом казался ему иным. Но появление девочки могло всё изменить… или не изменить ничего. К сожалению, он и сам прекрасно понимал, насколько нереалистичной была эта идея. Намного более вероятным Эйдану представлялось другое будущее — то, в котором Нора уезжает из страны в Швецию одна, а Людвиг остаётся здесь со своей крестницей и ввязывается в контрреволюционную борьбу, собирая все шишки во имя светлого будущего новообретённой «дочери». Как хорошо, что он сам не собирался делать того же для своей.

— Мне кажется, Маг была бы только рада, если бы я скомпрометировал свой родительский образ в глазах Сандрин, — хмыкнул Эйдан, отвечая на вопрос Норы. — Ты не поверишь, но она мне нравится. Временами она, конечно, совершенно невыносима, как все женщины, кроме тебя, — улыбнулся он. — Но я надеюсь, что нам с ней удастся достичь определённого уровня взаимопонимания, который позволит мне своевременно узнать, если наш доблестный аврорат заточит на меня зуб. Во всяком случае, Сандрин уже дала мне Непреложный обет и поклялась защищать тайны семьи Эйвери, а также жизнь и свободу тех, кто в ней состоит.

И теперь этот обет временами мешал их сближению. И всё-таки он был необходим, хотя его дочь, вероятно, должна была считать иначе. В мире интриг всегда столько подводных камней. Эйдан усмехнулся.

— Только не говори, какой я замечательный муж и отец.

Нора улыбнулась, но эта её улыбка Эйдану не понравилась. Раньше она была другой. В тот раз, когда они впервые разговорились на кладбище возле фамильного склепа Эйвери, в её взгляде читалась хватка и уверенность в том, что она и такие как она смогут подчинить себе весь мир, если только захотят. В переносном смысле, разумеется, но это не отменяло сути. Помимо разумных и честных слов, которых Элеонора никогда не боялась, Эйдана привлёк в ней этот взгляд, непостижимым образом подпитывавший его веру в собственные силы.

Сейчас они оба были другими — они стали осторожнее, скептичнее и, вероятно, просто старше. Может быть, корень всех изменений крылся именно в возрасте и пришедшем с ним опыте, недвусмысленно заявлявшем о том, что сильный человек может добиться в этом мире многого, но не может контролировать всё. Этот урок они оба усвоили, каждый при своих обстоятельствах и на свой лад. Несмотря на тонкий горьковатый привкус разочарования, Эйдан нашёл в себе силы улыбнуться в ответ.

— Мы стали такими занудами, Нора, — хмыкнул он, покачивая бокал в руке. — Но, возможно, это та самая причина, по которой мы до сих пор живы.

Осторожность — ещё не признак трусости, а инстинкт самосохранения по нынешним временам здорово вырос в цене.

— Ты же понимаешь, что извиняться перед потомками я стал бы разве что во имя спасения своей репутации, — улыбка Эйдана стала чуть шире. Вообще-то, это было не совсем правдой, если рассматривать частные случаи, но применительно к общей категории наследия, которое ему было суждено оставить после себя, Эйдан никакой сентиментальности не испытывал: в мифическую благодарность потомков он верил ещё меньше, чем в жизнь после смерти.

Разговор о Людвиге, однако, возвращал их из философской плоскости к более насущным делам и вопросам. Эйдан слушал Нору с интересом, обращая внимание на её интонации, выбор слов и прочие косвенные признаки, выдававшие её отношение к происходящему и роли Уилкинса в оном. Что-то между ними, очевидно, было неладно, и это его не удивляло. После той ночи несколько лет назад, освещённой заревом пожара на месте двойного убийства, Эйдан пришёл к выводу, что этот сомнительный союз обречён, если только Людвиг с Норой не найдут удобную им обоим форму сосуществования, которая позволит им поддерживать чётко выверенную дистанцию, не сближаясь сверх меры, но и не отдаляясь дальше размеченных границ. Однако появление названной дочери у Уилкинса могло пошатнуть эту систему — как и недавнее нападение Пожирателей Смерти на Хогвартс-экспресс. Как и давешний взрыв в опере. Система вообще была такой хрупкой, что пошатнуть её могло любое неосторожное движение — и Эйдан в известной степени сочувствовал Норе, потому что понимал: не будь она так привязана к этому идиоту, она давно уже вернулась бы назад, в Швецию.

Нора только что и сама произнесла эту фразу. «Меня здесь ничего не держит», сказала она. Эйдан внимательно посмотрел на неё в этот момент, выразительно сжал губы, но придержал комментарии, решив прежде дослушать до конца. Жёсткие слова, которые произносила Нора по адресу Людвига и его «девчонки», которым с высокой долей вероятности было суждено погибнуть в предстоящей войне, выдавали её с головой.

— И всё же ты беспокоишься за них обоих, — сказал Эйдан, когда в потоке слов Элеоноры наметилась подходящая пауза. — Я плохой советчик в сердечных делах, но я почти уверен, что ты права насчёт их потенциального будущего — и в том, что они потянут тебя за собой, если ты останешься.

«Точно так же, как Уилкинс потянул тебя в эту чёртову оперу», — подумал он, но эта ремарка, разумеется, так и осталась невысказанной.

— С другой стороны, если ты уедешь одна — не будешь ли ты об этом жалеть?

Вопрос был, естественно, риторическим, и Эйдан даже не сомневался в том, что Нора задавала его себе неоднократно — однако судя по тому, что она всё ещё была здесь, однозначного ответа у неё пока не было. Что, впрочем, не исключало вероятности его появления в обозримом будущем.

— Уговорить Людвига уехать, насколько я понимаю, не представляется возможным. Ну, а что если забрать из страны девочку? Ради её безопасности, хотя бы на время, пока здесь не станет спокойнее. То есть, навсегда, само собой, — с мрачноватой усмешкой уточнил Эйдан. — Но надо же с чего-то начинать. А там, может, и Уилкинс решит, что перенести свой «центральный офис» за рубеж — не самая плохая идея.

Впрочем, с чужими детьми всё кажется просто только со стороны, а он даже толком не знал, в какую фазу отношения Норы и Людвига вступили после оперы. Возможно, они до сих пор не знали этого сами.

— Справедливое замечание, — согласился Эйдан, возвращаясь мыслями к собственной взрослой дочери. — Будь она другой, я бы не поверил, что она моя, — по его губам вновь скользнула улыбка, которая, однако, быстро поблёкла.

— Сандрин ничего не знает о моём давнем теневом хобби, если ты об этом, — серьёзно сообщил он. — Она в аврорате уже лет семь и, несмотря на скверный характер, она слишком правильный аврор, чтобы окунать её с головой в эту купель. Вряд ли Сандрин догадывается о моей причастности к делам Тёмного Лорда. Однако она точно знает, что мне есть, что скрывать от общественности и, вероятно, от правосудия. Боюсь, мне придётся потратить ещё немало времени, чтобы её приручить. Но у неё недавно умер отчим, которого она всю жизнь считала отцом, и это помогло нам сблизиться. Звучит совершенно невероятно, но в некотором смысле она однажды уже спасла мне жизнь. И однажды её спас я, но эта часть тебе уже должна быть хотя бы отчасти известна.

Жизнь в последнее время стала фантастически насыщенной — по большей части, неурядицами и проблемами, своими и чужими. В неё каким-то непостижимым образом вклинивались новые люди, с появлением которых внезапно приходилось считаться, и это создавало очередные созвездия проблем. Не то чтобы Эйдан жаловался — в целом, такая жизнь была намного интереснее традиционной чопорной рутины в стиле британской аристократии. Однако в его мире рутины, как таковой, не существовало вовсе, и порой его посещали мысли, что он готов был бы согласиться на её порцию в качестве приятного разнообразия. Следовало считать это проявлением занудства? Или это сказывалась общая утомлённость активной общественной и не менее интенсивной теневой деятельностью? Всё-таки, вершить революции лучше получается у молодёжи: энергии у неё больше, мозгов и других сдерживающих факторов — меньше. Кажется, свой экспресс они упустили. Возможно, это было не так и плохо.

— Тебе просто не повезло с самого начала увидеть мою наиболее благообразную сторону, — ухмыльнулся Эйдан и отсалютовал Норе бокалом. Подумал он при этом, почему-то, в первую очередь о Каркарове — вот уж кому точно «повезло» познакомиться с ним при исключительно удачных обстоятельствах.

Сдобренные иронией шутки Норы сейчас воспринимались как манна небесная. Эйдан боялся, что после оперы и попадания в Мунго разговор у них мог не сложиться вовсе: дружба дружбой, но для сторонников теории разумного эгоизма своя рубашка всегда ближе к телу, поэтому он предполагал, что для восстановления прежней атмосферы общения между ними может потребоваться время. Элеонора опровергала эту теорию в лучшем смысле из возможных, и Эйдан сразу почувствовал себя увереннее. Хоть что-то в этом мире оставалось надёжным и стабильным, не взирая на внешние обстоятельства, — и это было сейчас необходимо ему, как твёрдая почва под ногами.

— Репутация тем и хороша, что совсем не обязательно должна соответствовать истине, — чуть улыбнувшись, небрежно заметил Эйдан. — Главное составить красивую картинку и аккуратно припрятать все лишние ниточки. Мы с тобой оба прекрасно знаем, что это не так уж и сложно, если с самого начала взяться за дело с правильного конца.

Потому и все скелеты на протяжении десятилетий продолжали оставаться скрупулёзно разложенными по шкафам, путь к которым был предусмотрительно отрезан их владельцами навсегда, во избежание нелепых случайностей и прочих трагических казусов.

Самым приятным событием вечера, однако, стали готовность Норы к откровенности и стойкость, с которой она держалась за жизнь. За годы в Британии у неё появились здесь люди, ставшие для вдовы Коветт небезразличными, и Эйдан видел, что она не может просто собрать вещи и уехать в Швецию именно из-за них. Однако уверения Норы в том, что она не готова идти ко дну за компанию с упрямыми борцами за мифическую справедливость для всех, звучали убедительно — и проливались бальзамом на душу Эйдана. Если бы Нора заявила ему, что останется во что бы то ни стало, потому что Уилкинс точно никуда отсюда не уедет, продолжать их протянувшийся через десятилетия диалог стало бы намного труднее: такое решение свидетельствовало бы о том, что их позиции начали критически расходиться, и рано или поздно этот вулкан неминуемо должен был рвануть. Но на текущий момент всё оставалось по-прежнему, и Эйдана это несказанно радовало, хотя он и понимал, что ситуация для Норы в целом складывалась неутешительно.

— Надеюсь, это не прозвучит слишком бестактно: ты даже не представляешь, как я рад это слышать, — заметил он, привычным жестом чуть взболтав янтарную жидкость в бокале. — Временами мне кажется, что наше жизнелюбие объединяет нас в большей мере, чем общие тайны. Но мне действительно жаль, что для твоей ситуации нет простого решения. Поверь, Нора, я был бы счастлив, если бы тебе удалось уговорить Уилкинса уехать с тобой в Швецию и забрать с собой девочку.

К сожалению, это походило на недостижимый идеал или мечту, но никак не на реальную перспективу развития событий. Что будет дальше, никто из них доподлинно знать не мог, но было совершенно очевидно, что хэппи энд в этой истории не предусмотрен, и семейной мелодрамы из неё не получится. Печально, но и Эйдан не мог предложить Норе достойного выхода из этого подвешенного состояния, а потому предпочёл ухватиться за другую тему.

— Между собой мы это как только не называем, — усмехнулся он. — Джентльменский клуб — одна из лидирующих версий. Беда только в том, что она не совсем соответствует истине: с одной стороны, в него входят и женщины, с другой — не всех мужчин в нём у меня повернулся бы язык назвать джентльменами. — Это, конечно, было преувеличением: язык профессионального дипломата повернулся бы сказать что угодно.

— Что касается моей дочери, случай довольно запущенный, — признал Эйдан после доброго глотка огневиски. — Насколько я понял по тому самому вечеру, вдобавок ко всему, у неё ещё и сложилась сердечная связь с одним из близнецов Пруэттов, а ведь они тоже авроры. Ну, хотя бы безукоризненно чистокровные по британским меркам, — он усмехнулся, но усмешка быстро поблёкла.

— На самом деле ты, несомненно, права: несмотря на Обет, я опасаюсь сообщать Сандрин слишком много о себе, чтобы не спровоцировать преждевременный взрыв. И я всё ещё намерен полностью его избежать. В конце концов, она закончила Слизерин, как и я, и в ней течёт моя кровь. Можешь считать это сентиментальностью, но я полагаю, у нас с ней есть шансы достичь взаимопонимания.

А вот насчёт Маг он мог бы поспорить. С Эрлингом же всё было и вовсе непредсказуемо.

Эйдан посмотрел на Нору и тихо рассмеялся. Тот день, когда они познакомились по-настоящему, он помнил прекрасно и во всех подробностях. Помнил, какой у неё был цепкий и сосредоточенный взгляд под прямо отстриженной чёлкой, какая стояла духота, как порхала среди могильных плит одинокая бабочка, как они сидели на мантиях, расстеленных на ступенях фамильного склепа Эйвери, о чём говорили и что он чувствовал тогда. Основополагающий аспект их взаимоотношений явственно сформировался именно в тот день и с тех пор развивался и укреплялся на протяжении долгих десятилетий. Это было доверие, которое до сих пор не удалось пошатнуть никаким внутренним разногласиям или внешним обстоятельствам, и Эйдан высоко его ценил. Однако Нора была права: в тот раз их беседа приобрела не самый тривиальный характер, и с точки зрения общепринятых правил морали и нравственности общий контекст их разговора вряд ли можно было считать образцовым. Но их мораль отличалась от общепринятой.

— Это детали, — дипломатично заметил он. — Во всяком случае, мы точно были на одной волне, а я в то время был хорошим мальчиком и вёл себя прилично. Когда не расчленял тех, кто перешёл мне дорогу, — не удержавшись, снова усмехнулся Эйдан. Да, их знакомство началось со смертей, свершившихся и неизбежных, а после обросло надёжной бронёй чёрного юмора, спасавшей их даже сейчас, когда всё складывалось, казалось бы, хуже некуда.

— И о чём ты только думала, когда поощрила меня на этот шаг? — он с шутливым укором покачал головой.

Эйдану нравилось, как Нора реагировала на его слова. Он был рад видеть, как она улыбается или даже смеётся, — настоящее маленькое чудо, если учесть, при каких обстоятельствах они встретились сегодня и что послужило причиной этой встречи. Такие вещи, как взрыв в опере, не проходили бесследно для тех, кто пережил их лично, — а Нора вела себя в точности так же, как и всегда. Это казалось невероятным, а потому вызывало у Эйдана редкую гамму чувств от восхищения до чистого восторга. И он был чертовски благодарен Провидению, которое свело их вместе в тот жаркий и безрадостный июльский день.

— Потомкам, — Эйдан повторил это слово с насмешливостью, граничившей с самоиронией. — Моим детям, говоря откровенно, не особенно повезло с отцом, потому что я не считаю полную свободу воли хорошим подспорьем для формирования их будущего и готов прибегнуть к любым средствам, чтобы их судьба сложилась так, как необходимо, а не так, как хочется им. Но мои так называемые потомки наверняка окажутся такими же неблагодарными тварями, как все прочие, потому что дотянуться до них и всыпать им воспитательных люлей с того света я банально не смогу.

На этом месте Эйдан уже не смог обойтись без пропитанной самоиронией улыбки и приложился к бокалу, как будто его слова могли сойти за тост. В некотором смысле именно так оно и было.

— Решение есть всегда, — помолчав, сказал Эйдан. — Только выбирать зачастую приходится меньшее из зол.

Не самая вдохновляющая перспектива, зато весьма жизненная. Просто удивительно, как им с Норой удалось отыскать свои грабли и так «удачно» на них наступить, что ни для одного из них уже не существовало удобной возможности соскочить. Подумав об этом, Эйдан качнул головой и грустно улыбнулся.

— С идеологическими предпочтениями вообще живётся легче, чем с трезвым рассудком, — согласился он и отсалютовал Норе бокалом. — Поэтому я пью. За рассудок, — на этот раз в его словах, несмотря на улыбку, сквозила горечь. Тема джентльменства на этом фоне выглядела куда как позитивнее.

— Я вполне уверен, что ты хорошо знакома с супругой как минимум одного из этих джентльменов. Помню, как они бывали рады нашим визитам с Эрлингом, пока он был маленьким: оба очень любят детей — жаль, что своих собственных у них нет.

Называть имена прямо Эйдан не мог: в последнее время в его жизни стало слишком много связывающих клятв, но даже и без них не стоило плодить воспоминания, в которых все вещи называются своими именами — и уж тем более те, в которых своими именами называются люди.

— Но дело, конечно, не в самом «джентльменстве», в этом ты права.

Эйдан поднялся, чтобы наполнить опустевший бокал, который был, возможно, и лишним с точки зрения абсолюта, но совершенно необходимым в их беседе.

— Разумеется, мне не нравится её сердечная связь, — он едва не закатил глаза, снова оборачиваясь к Норе. — Но это потому, что она укрепляет привязанность Сандрин к аврорату. С другой стороны, они могут и поссориться, — Эйдан пожал плечами. — Ну или девочку будет ждать очень сложная жизнь, полная противоречий, — он усмехнулся, демонстративно приложившись к бокалу.

Сандрин, вероятно, очень не повезло, что она всё же решила познакомиться со своим настоящим отцом. Без этого, Эйдан был уверен, её жизнь была бы намного проще. Но выбор есть выбор, и его взрослая дочь свой сделала — как и он свой, впрочем. Так что теперь им обоим оставалось только расслабиться — в меру, разумеется — и наслаждаться развитием событий. Если получится.

Замечание Норы вызвало у Эйдана смех — непродолжительный, но совершенно чистосердечный. Магдалина тоже любила вменять ему в вину излишнюю забывчивость. Впрочем, «тоже» здесь было неуместно, потому что Элеонора, в отличие от супруги, ни в чём его не обвиняла.

— Позволю себе с тобой не согласиться, — отсмеявшись, сказал Эйдан. — Всё познаётся в сравнении. На начальном этапе нашего с тобой знакомства на моём счету была всего пара загубленных жизней, а теперь… — он неопределённо пожал плечами, демонстрируя тем самым, что и сам не смог бы сосчитать число судеб, сломанных им с разной степенью фатальности.

— К тому же, по молодости все действуют не настолько рассудительно, как по обретении некоторого жизненного опыта. По-моему, зло, причинённое осознанно, обладает большим весом, чем проделки юности.

Циничнее некуда, если учесть, что и в том, и в другом случае гибли люди, но Эйдан знал, что с Норой он может себе это позволить, не испытывая при этом опасений оттолкнуть её неосторожным словом. На протяжении многих лет Нора была и оставалась одним из наиболее хладнокровных и, как следствие, рассудительных его собеседников, и Эйдан наслаждался каждой возможностью провести вечер за разговором с ней, как сейчас, время от времени напрочь забывая о том, по какой причине пришёл навестить её сегодня. И нет, не из-за проблем с памятью, а исключительно потому, что общество Норы позволяло ему полностью расслабиться. Их отношения не были отягчены чрезмерной близостью, размывающей границы дозволенного, и в то же время не казались скованными какими-либо границами вообще — случай настолько редкий, что его можно было бы занести в какую-нибудь красную книгу исчезающих видов дружбы.

— Надеюсь, я тебя не слишком разочаровал, — усмехнулся Эйдан и отсалютовал Норе бокалом.

Разговор, вильнувший в сторону проблем отцов и детей, то уходил в философские сферы, то снова возвращался в плоскость реальности. Как правило, Эйдан предпочитал не делиться ни с кем подробностями своей личной и семейной жизни, но Элеонора Коветт была отдельным случаем, не вписывавшимся в общую практику.

— Я верю, что дети сумеют найти достаточно шишек на свою голову, независимо от того, насколько старательно их направляют и оберегают от ненужных ошибок их родители, — он подкрепил свои слова движением головы, свидетельствовавшим о некотором фатализме в этом вопросе. — Эрлинг — живое подтверждение этой теории. Ему всё доставалось слишком легко — и вот, пожалуйста: его министерская карьера полетела фестралу под хвост из-за его ребяческой выходки. Теперь пусть попробует немного пожить своим умом и на самообеспечении.

Эйдан пожал плечами. Он уже не злился при упоминании об этом инциденте, но где-то внутри всё ещё ворочалось и рычало, как дикий зверь в своём логове, глухое раздражение. С Сандрин ситуация была концептуального иного характера.

— Я собираюсь принять в её полной противоречий жизни самое деятельное участие и сделать её ещё более противоречивой, — подтвердил Эйдан и вскинул брови — до того неожиданной для него стала вторая часть вопроса.

— Должен сказать, что не только не опасаюсь этого, но даже ни разу об этом не думал, — хмыкнул он. — Сандрин ведь ещё даже не замужем, а если бы и была — в свободе тоже есть свои преимущества.

Эйдан улыбнулся. Разумеется, он понимал, что для настоящей «безутешной вдовы», как выразилась Нора, такая аргументация вряд ли будет звучать убедительно — но ведь и они говорили о таком гипотетическом, уходящем далеко в будущее вопросе, что относиться к нему всерьёз было бы почти преступно.

— А что касается джентльменского клуба, его правила, как ты догадываешься, очень строги, и соблюдать их приходится неукоснительно. Поэтому никаких имён. Боюсь, что даже обмениваясь с тобой намёками, я проверяю установленные границы на прочность. Но я умею защищать свой разум от чужих проникновений, а мой ранг в нашей иерархии позволяет мне некоторые вольности, — по губам Эйдана скользнула усмешка. — В крайнем случае, я всегда могу сказать, что подумывал тебя завербовать.

Только делать это по-настоящему он, разумеется, не собирался.

— Знаешь, Нора, я ведь подумывал об этом ещё лет двадцать назад.

Эйдан покачал головой. С тех пор многое в его восприятии мира изменилось — и он был несказанно рад тому, что когда-то давным-давно так и не предложил Норе познакомиться с их подпольным тоталитарным кружком поближе.