Ф и Г в животе ради разнообразия вели себя как приличные джентльмены, и Молли самое время было поспать, но сон не шел, потому что за полторы недели в Мунго устать можно было разве что от волнения за всех подряд: за Билла, Чарли и Перси Игнатиуса, которые временно переехали к родителям Артура; за родителей Артура, которые лезли на стенку от ежедневного общения с тремя шустрыми внуками; за самого Артура, который, едва очухавшись, притащился к ней в палату, как будто это она поломала себе все, что можно было поломать в организме.
Собственно, Артур продолжал таскаться к ней регулярно, пользуясь тем, что Молли тоже осталась после взрыва в опере в Мунго. К счастью, не потому что с ней было что-то не так, а потому что ее мама работала старшим целителем в Мунго и настояла на том, чтобы она поберегла себя.
«Если бы не этот Уизли», - первым делом сказала мама, когда пришла к ней в палату, - «тебя бы здесь не было». Молли приготовилась спорить, но мама удивила ее до остолбенения, вдруг всхлипнув и добавив, что ее бы здесь не было, если бы Артур не закрыл ее собой в опере. Для женщины, которая никогда не плакала и почти никогда не называла зятя по имени, мама сделала внушительный шаг. Еще более внушительный шаг они с папой сделали потом, оплатив Артуру пребывание и лечение в Мунго и наотрез отказавшись от какой бы то ни было компенсации.
У самой Молли с четырнадцатого февраля мурашки бежали по коже от мысли, что «если бы не этот Уизли», их с близнецами здесь могло и не быть. Они бы давно уже были в земле, а не валялись в Мунго, читая книжки и заполняя записную книжку бездумным потоком идей и случайных заметок. Седрелла принесла ей из дома шариковую ручку и добавила от себя совершенно новую, очень красивую записную книжку цвета небесной лазури.
От того, какой Артур был отважный, а все вокруг вдруг хорошие, Молли хотелось плакать. Не всегда, а только ночами, когда читать надоедало, но все еще не спалось. Она всегда знала, что он сможет ее защитить. Вернее, что он захочет ее защитить любой ценой. Но никогда не думала, что когда-нибудь ей придется это проверить.
О взрыве в опере Молли почему-то не думалось: все было так неожиданно и быстро, что тот день разделился в ее памяти надвое. Одна половина была зарезервирована за чудесным днем всех влюбленных, когда Септимус и Седрелла подарили им билеты в оперу, а вторая превратилась в кашу из криков, крови и запаха горелого мяса.
Молли передернуло. Она машинально натянула повыше одеяло и прикрыла глаза, попытавшись сосредоточиться на шуме дождя за окном. Шум дождя не то чтобы успокаивал, но определенно убаюкивал разум, и думать хотелось уже не об ужасном взрыве и об Артуре, который спал сейчас в палате на другом этаже, а о какой-нибудь ерунде вроде одеяла со слониками, ожидавшем ее дома. Или о том, что Билл и Чарли разрисовали личное письмо дедушки Септимуса от старинного друга так, что ответ Септимусу пришлось писать наугад.
Она лежала в палате одна, и это было и хорошо, потому что Молли была предоставлена сама себе, и плохо, потому что поговорить вечером ей тоже было не с кем.
Время шло.
Тянулось.
Растягивалось на всю вселенную и сворачивалось снова.
Молли не умела бездельничать и валяться без дела.
Она с трудом приподнялась повыше на подушке и, неловко повернувшись набок, пристроила записную книжку на тумбочке, подтолкнув ее вперед по столешнице кончиками пальцев. Палочка тоже лежала на тумбочке, но вне зоны досягаемости, и совершать еще больше телодвижений Молли вовсе не хотелось. Книга, к счастью, лежала ближе, и взять ее было проще. Молли с облегчением выдохнула и устроилась поудобнее, не забыв снова натянуть одеяло.
Две главы спустя, когда даже шум дождя уже растворился в затянувшем ее книжном мире, дверь палаты скрипнула, и из полумрака появился Артур. Молли подняла на него взгляд и растерянно моргнула, возвращаясь из книжного мира в обыкновенный. Она сдвинула брови.
- Ты почему не спишь? – строго спросила Молли первое, что пришло ей в натренированную ночами с маленькими детьми голову, тут же пробегая по мужу взглядом, пересчитывая все его ушибы, ссадины и переломы, до которых ей страшно хотелось добраться, сначала чтобы просто убедиться, что ни один из не был фатальным, а потом – чтобы зацеловать там, где все еще болело.

Артур улыбнулся половиной лица и предположительно моргнул скрывавшимся в глубине отека глазом, а потом без всякого предупреждения поднял рубаху, демонстрируя Молли то, что Молли, видимо, должно было порадовать: огромное желтое пятно, оставшееся на месте густо фиолетового синяка. Он все-таки был отважным человеком, этот Артур Уизли. Отлично знал с самого дня свадьбы, что если с ним что-нибудь случится или если он, не дай Мерлин, убьется, Молли найдет его и убьет сама, и все равно показывал ей следы своих боевых подвигов, своей безрассудной глупости, своей неосторожности, своей общечеловеческой хрупкости, общечеловеческой же уязвимости и совершенно обескураживающей, даже спустя кучу лет и кучу детей, любви.
Если бы Артур не таскался к ней, едва очухавшись, она скисла бы от скуки и тоски, потому что ей самой лишние перемещения сначала были строго противопоказаны, а потом – нежелательны. И Молли, сначала желавшая опротестовать все ограничения, в конце концов смирилась с тем, что, раз уж она несет ответственность не только за себя, но и за Ф и Г, ей следует прислушиваться к тому, что говорил ей колдомедик. «Одного Уизли, который нарушает все правила, уже достаточно», - хмуро сказал он и как-то подозрительно обреченно махнул рукой. Это был, пожалуй, первый раз на памяти Молли, когда Артур Уизли вдруг попал в число анархистов и нарушителей. И то, что он сделал это исключительно из любви к ней, грело Молли душу больше, чем она готова была себе признаться.
- Ты же не знал, что я не сплю, - дежурно проворчала Молли, чтобы не сразу признаться, что она очень скучала и была рада, что Артур пришел. Молли как-то на удивление быстро отвыкла за полторы недели спать без тыркающих их детей, а вот без Артура в кровати все равно было пусто. Что, наверное, было только закономерно, потому что Артур спал с ней в одной постели дольше, чем Билл, Чарли и Перси Игнатиус, и с Артуром они почти не расставались с тех самых пор, как познакомились, страшно сказать, сколько лет назад.
Он подошел ближе. Осторожно, но уже не так медленно, как в самые первые разы, когда все, что Артур делал или пытался делать, казалось хрупким и рискованным. Теперь, сколько Молли не приглядывалась, следов нечеловеческих страданий на его лице не было. Разве что Артур благоразумно берегся и не делал резких движений. Впрочем, несколько шагов от двери палаты до ее кровати никаких резких и необдуманных движений и не предусматривали. В этом смысле Мунго был исключительно продуманным местом.
Молли подвинулась на полдюйма, потому что подвигаться на целый дюйм с животом было очень тяжело. Мысли в голове побежали со скоростью «Хогвартс-экспресса»: по полу дует, и Артур замерзнет; он замерзнет и сверх всего, что ему пришлось пережить, еще и простудится; он простудится, и им опять нельзя будет видеться, пока колдомедики не избавят его от соплей и температуры… Фантазия Молли, вынужденной предусматривать такие вещи аж в трех маленьких, зависящих от нее жизнях, неслась вперед, обгоняя логику и здравый смысл. Это Молли совсем не понравилось, и она решила все взять в свои руки. Для начала она взяла в свои руки руку Артура и пробежала по его ладони кончиками пальцев.
- Болит, чудо колдомедицины? – негромко спросила она и свободной рукой подтянула к себе книгу. – Мама принесла. «Золотой локон». Тут одна дисфункциональная аристократическая семья делит наследство, которое хранится в охраняемой ячейке Гринготтса и на которое наложено проклятие.
Молли редко читала художественную литературу – на нее как-то никогда не находилось времени. Но если читала, то всегда что-то, что уводило ее извилистыми тропками слов подальше от окружающей действительности. Обычно это просто неплохо отвлекало и развлекало, а сейчас и вовсе врачевало душу, помогая ей не думать о том, что будет завтра. И о том, что происходило – продолжало происходить, пока они валялись на больничных койках, - за этими стенами.
Когда Молли все-таки об этом задумывалась, ей казалось, что за стенами Мунго мир должен был меняться с самого четырнадцатого февраля. Не мог не меняться. Это значило, что после Мунго их проблемы не закончатся, а только начнутся. Может, им нужен будет новый артефакт. И новые чары на дом. И, вообще-то, Молли уже накидала небольшой список того, что им может быть нужно. Она даже прикинула, какую часть семейного бюджета можно будет урезать, чтобы реализовать задуманное. Такие списки, как и в январе, грели душу – списки всегда означали план действий и надежду.

Молли смерила мужа бдительным взглядом – как любая мать с некоторым, пусть пока и не очень большим, стажем она умела на глаз определять мнимое и истинное недомогание; ладонью, вовремя прижатой ко лбу, измерять температуру тела; и чуять подвох в «не, не болит», «ерунда, само заживет» и «ма-а-а-а-ам, он меня насовсем убил, скажи ему». «Уже вообще ничего почти» в исполнении Артура было достойным этюдом, но Молли было не провести. Артура, впрочем, тоже было не провести – с тех пор, как ему вернули на палец обручальное кольцо, он снова знал, что с ней шутки плохи, а иногда, наоборот, хороши, потому что когда Артур шутил, даже если не очень смешно, Молли невольно расслаблялась и начинала верить в то, что в мире, где есть место шуткам Артура Уизли, есть место также и для надежды.
- Немного тянет? – со вздохом уточнила Молли и подвинулась еще на дюйм или даже полтора, давая мужу место рядышком. Места не то чтобы стало очень много, но это было даже хорошо: она прижалась к тому самому боку, который у Артура еще немного тянуло, и замерла, стараясь не шевелиться – согревая его своим теплом и чувствуя исходившее от него. Ответа ее вопрос, в общем-то, не требовал. Все равно Артур уже пришел, уже сел, уже обнял ее. Не отправлять же его теперь обратно ни с чем?
Вообще, было бы хорошо, если бы Артур остался на ночь. Кровати в платных одиночных палатах в Мунго были достаточно большими, что они поместились вдвоем, даже с ее пузом. Развалиться, конечно, не получится, но разваливаться Молли и не хотела: спокойнее всего ей было бы спать, спиной чувствуя Артура. За все время, что они провели вместе, это превратилось в своего рода знак, что все в ее мире стабильно и хорошо.
Когда удавалось выгадать время между детьми, и живот не мешал ей спать так, как заблагорассудится,  Молли любила спать наоборот – привалившись к спине Артура, потому что из него выходила замечательная, очень удобная подушка во весь рост и даже выше. Так было тепло ночью и утром можно было безошибочно отследить момент, когда его рыжая непослушная шевелюра исчезала у нее из-под носа, потягивалась, ворочалась, вставала с кровати и, вместе со всем остальным Артуром, начинала куда-нибудь собираться. Билл, Чарли, Перси Игнатиус, а теперь и Ф и Г сделали эти моменты такими редкими, что они почти превратились в голове Молли в красивое воспоминание.
Молли вздохнула об этом, заодно прижимаясь к Артуру и вдыхая запах настоек, мазей и больничных коридоров, которые он преодолел, чтобы оказаться рядом.
- Дисфункциональная, - с беззвучным смешком повторила она и потянулась поцеловать его в уголок губ. – Не делай вид, что тебе интересно.
Артур, собственно, к его чести, и не особенно старался ее провести – он вообще отодвинул «Золотой локон» в сторону, чтобы дисфункциональные аристократические семьи не мешали его общению с собственной женой и детьми. Ф и Г, не буйствовавшие и до его прихода, не особенно оживились и сейчас. Молли могла бы об этом понервничать, но несколько часов назад, когда колдомедик завершал осмотр, ей сказали, что все у близнецов замечательно, и теперь, когда она меньше нервничает и набирается сил, у них тоже все будет хорошо.
Молли решила поверить колдомедику неистово и безоговорочно: пусть в Мунго на каждом этаже дежурят хит-визарды, пусть вокруг творится драклл разбери что, но с ней и с ее близнецами все в порядке здесь и сейчас. И с Артуром. И со всеми прочими членами семьи, даже с братьями, от горячих голов которых можно было ожидать что угодно. Молли повторяла сама себе это «все хорошо» и «все будет хорошо» на разные лады, надеясь так обмануть червячок недоверия, родившийся в ее душе еще перед Рождеством.
- Спят, ага, - тихо сказала Молли и накрыла ладонь Артура своей. – Ты все еще хорошо действуешь на детей, пока они в животе.
Иногда она говорила ему, что он хорошо действует на детей вообще. Иногда – что только на нерожденных. Молли всегда путалась в собственных показаниях, но ничуть этого не стыдилась, потому что если бы Артур когда-нибудь прижал ее к стенке с противоречием, она просто сказала бы ему, что он хорошо действует на всех своих детей всегда и в любом состоянии, потому что ты замечательный отец, Артур Уизли, и никакого другого я бы своим детям не желала.
- Закройся одеялом, а то подхватишь насморк на сквозняке, - спохватилась Молли и сдвинула брови. В Мунго, когда о них обоих заботились другие люди, а о старших детях – родители Артура, она как-то размякла. Иногда утром ей даже казалось, что мамские складочки на лбу, образовывавшиеся, когда Билл измазал краской для теплицы всю мягкую мебель, а Перси Игнатиус угостил ужином курочек, немного разгладились.

«Я должен тебе кое в чем честно признаться», - говорили мужья в книжках, которые Молли иногда позволяла себе перед сном, когда спали все дети и весь Артур, с головой укрытый одеялом. Жены в книжках вздыхали, как бы заранее приготовившись услышать, что дело не в них, просто у другой грудь размером больше и клюв потупее; рутина сгубила любовь; они могут остаться друзьями и даже должны, потому что у них по-прежнему есть общие дети… Мужья произносили свой выученный текст, и в мужей летели тарелки, а жены улетали в обморок, из которого потом, с помощью нюхательных солей и бицепсов, их извлекал обаятельный садовник, как будто случайно подстригавший кусты садовых роз прямо под окнами комнаты, где разворачивалась семейная драма.
Примерить такую ситуацию на себя Молли никак не могла, как ни старалась: грудь у нее была, прямо скажем, так себе, и, если искать новую жену по признаку бОльшей, чем у нее, груди, то даже не придется слишком далеко идти и тщательно приглядываться; садовников у них не было, как, впрочем, не было у них и розовых кустов, потому что в розовых кустах застревали то курицы, то дети; а рутина никак не могла нанести по их любви с Артуром решающий фатальный удар, просто потому, что их жизнь, приблизительно с самого первого поцелуя, из этой рутины и состояла. Самые безбашенные приключения, которые они пережили вместе – не считая случайно совместных родов Чарли – по степени зрелищности равнялись приблизительно одному ночному побегу по закоулкам Хогвартса в поисках тех самых страшилок, которыми пугали старшекурсники. Они с Артуром не скакали по песчаному берегу на конях, не убегали от пиратов, не спасались от перестрелки на маггловском ковбойском Диком Западе, ее рыжие волосы не развевались на ветру на башне собственного замка в Шотландии, а он не приносил ей побед на рыцарских турнирах. Драконов они видели разве что на картинках в учебнике, а в доспехи Артур если бы и влез, то никогда в жизни не смог сдвинуться в них с места. Она не кричала ему в дождь: «Я люблю тебя, дурачина ты идиотская!», а он не бежал к ней по лужам в ответ так, как будто простуды не существовало на свете, и она исчезла, как какая-нибудь редкая средневековая чума. Он не называл в ее честь звезды, а она не спускалась к нему по лестнице в кружевном красном пеньюаре. Они не устраивали ужинов при свечах, не откупоривали бутылочки дорогих вин, не нежились в ванной с лепестками роз, не собирались на кругосветное путешествие, хотя Молли один раз ради интереса прикинула, сколько им нужно копить, чтобы накопить на поездку в Египет.
Артур не был похож ни на садовника, ни на ищущего лучшей жизни мужа. И именно поэтому фраза «Моллз, знаешь, я должен тебе в кое в чем честно признаться» совершенно не вызывала у Молли доверия. Будь они дома, она перебрала бы уже не меньше полусотни вариантов таких признаний: Билл уронил Чарли в пруд? Артур уронил Чарли в пруд? Артур уронился в пруд сам? Сдохла курица? Сломалось стекло в теплице? Сломали стекло в теплице? Сломали что-то так, что никогда не смогут починить? Бабахнула маггловская штуковина? Надо задержаться на работе, потому что штуковина бабахнула там? Билл и Чарли придумали игру с Перси Игнатиусом, и теперь у Перси Игнатиуса вот такенная шишка? Перси Игнатиус опять застрял в дырке в заборе, в которую уйти гулять могли разве что курицы и поросенок, но никак не маленький ребенок? От чистосердечных признаний, которые делал Артур в ее голове, Молли не хотелось падать в обморок, а сразу вытряхнуть из него все признание до конца, без ненужных предисловий. Но они были не дома, и все эти безумные предположения тоже были не дома. Это папа Артура, должно быть, сейчас крался в спальню к его маме, чтобы сообщить, что за истекшие сутки три маленьких разбойника совершили кучу великих дел. Они с Артуром были в Мунго. И что бы это значило здесь? Бок? Лицо? Позвоночник? Ребра? Нога? Что-то еще, не менее важное для счастливой супружеской жизни?
Артур сложил брови перевернутым вниз домиком, совсем как она, и Молли невольно тоже насупилась. Просто на всякий случай. Как минимум для того, потренировать мышцы мамской насупленности. Чистосердечное признание повисло в воздухе, и Молли хотела уже вздохнуть, чтобы размять мамский вздохи тоже, но передумала – чем дольше она вздыхала, тем холоднее становились ноги Артура. А если он еще и простынет… Тогда лечение осложнится и затянется, и это им совершенно не на руку.
Молли откинула краешек одеяла, постаравшись сделать это так, чтобы Артур продолжал ее обнимать.
- Залезай, смягчило уже, - сказала она. Хотела сказать строго, чтобы привести в действие мамские голосовые связки строгости в порядок, но не вышло. Ноги у Артура и правда были холодные, а бок – теплый. И от этого было как-то очень грустно и очень хорошо одновременно. – Не люблю без тебя засыпать, - тихо сказала Молли, неловко  повернувшись так, чтобы смотреть на мужа. Ф. или Г. в ее животе оживился и едва ощутимо толкнул ее изнутри, ровно там, где лежала рука Артура.

Отредактировано Molly Weasley (2020-11-05 01:52:42)

Каждый раз, когда Артур собирался нарушать правила, – оба раза, если точнее, – у Молли непривычно замирало сердце, потому что Артур был не из тех, кому все легко сходит с рук, и даже не из тех, на чью голову чья-то щедрая рука пролила при рождении пузырек с Felix Felicis. Иными словами, каким-нибудь преступником или министерским коррупционером Артуру лучше было не становиться, потому что если Артур собирался нарушать правила, по всем законам мироздания, он должен был на этом нарушении попасться и быть наказанным со всей строгостью закона. Например, если он останется на ночь в ее палате, утром окажется, что в его палату, несмотря на то, что ее оплатили родители, подселят какого-нибудь сомнительного старикана, бормочущего во сне. Или, допустим, утром в ее палату придет колдомедик, ведущий ее беременность, застанет их с Артуром вдвоем на кровати и будет смотреть с любопытствующим пониманием и мерзим намеком во взгляде, так, словно об их семье он знал больше, чем они сами. И это уже не говоря о том, что Артур мог легко наказать себя сам, вынужденный из-за ее беременного пуза спать на самом краешке кровати. Ни один из этих вариантов Молли не нравился, но под боком у Артура было хорошо, особенно когда он, как дома, целовал ее плечо, не обращая внимания на выданную в больнице уродскую сорочку, не способную украсить ни одну женщину.
Для вида Молли укоризненно покачала головой, хотя на самом деле ей было совершенно наплевать на то, что ее родители оплатили палату, которая одну ночь постоит пустой. Вряд ли мама с папой были бы против, если бы узнали, что Артур вместо этого ночевал вместе с ней. Во-первых, потому что было уже довольно глупо отрицать, что в одной кровати они не только спали; во-вторых, потому что Молли, как со всех сторон беременная женщина, имела право на капризы. И ее капризом в данном случае было устроить себе дом прямо посреди Мунго – какой бы замечательной ни была «Нора», дом у них с Артуром, по мнению Молли, был в любом месте, где они могли быть вот такими, и где она боком чувствовала его тепло.
- Естественно, ты останешься сегодня тут. Только… Ты ведь не собираешься сюда возвращаться, нарушитель больничных правил? – со смешком уточнила Молли, мимоходом целуя Артура в ответ. – Или ты заботишься обо всех молодых отцах после тебя?
В отцовстве у Артура было уже столько опыта, что он вполне мог позволить себе великодушную, даже немного свысока заботу о подрастающем поколении отцов, которые, к сожалению, неизбежно придут в Мунго ему на смену. Вот только что бы то ни было свысока, в том числе и забота, – особенно она - было Артуру не к лицу.
К лицу Артуру было чуть удивленное, даже взволнованное выражение лица – такое, как будто он впервые в жизни коснулся ее живота и почувствовал, как толкается его ребенок. Хотя на самом деле все это Артур ощущал много раз, просто любил ее, видимо, все равно как в самый первый. От этого Молли захотелось одновременно поцеловать его и в очередной раз заплакать. Заплакать сейчас было бы даже уместно: гормоны, муж под боком, взрыв в опере и снова гормоны. Когда, если не в эту самую секунду, когда ей было одновременно очень плохо, потому что они были в Мунго и чудом уцелели, и очень хорошо, потому что в Мунго они были вместе, и уцелели они тоже вместе.
- Кому-то просто папы не хватало, - вздохнула Молли. С той стороны, с которой Артур прикладывал руку к ее животу, детские пируэты в ограниченном пространстве выглядели, вероятно, даже умилительно, но Молли иногда казалось, что она жила с маленьким гастролирующим цирком внутри, в котором акробаты беспрестанно крутили кульбиты, а гимнасты – выделывали фокусы на больших вращающихся мячах. Внутри Молли все тоже крутилось и вращалось, толкалось, ширилось и даже как будто бы иногда множилось. И успокаивалось только тогда, когда в зоне досягаемости появлялся Артур. Какое счастье, подумала Молли, устраивая голову на плече у мужа, что уже через месяц или около того они смогут официально разделить эти пируэты на двоих.
- Мне что-то даже не верится, что через месяц они родятся, как нормальные, настоящие, отдельные от меня люди. И их будет сразу двое. И им нужны будут нормальные имена, - призналась Молли, сосредотачиваясь, чтобы не поддаться соблазну заплакать, на теплой ладони Артура на животе. – Ты какое имя хочешь?

В жизни с Артуром был единственный минус, он же – не единственный плюс. Артур не любил с ней спорить и по возможности во всем и со всем соглашался. Обычно это было удобно, потому что Молли была права почти всегда и свою неправоту могла разглядеть гораздо раньше, чем Артур, но иногда, например, на восьмом месяце беременности, вызывало смешанные чувства.
Почему-то в эту самую секунду Молли захотелось, чтобы Артур стукнул кулаком по столу и сказал, что он обязательно вернется в больницу, ведь ей же еще рожать здесь сначала близнецов, а потом – долгожданную девочку. А он вернется, чтобы быть с ней, потому что ему претит сама мысль о том, чтобы быть с ней порознь.
Но потом Артур поцеловал ее сначала в щеку, а следом – в нос, сцеловывая сначала не пролившиеся слезы, а следом – не вскипевшее негодование. Стучать кулаком по монументальным больничным тумбочкам было чревато, и что бы она стала делать, если бы Артур, и без того ставший за эти несколько дней бледным и каким-то хрупким, что-нибудь опять себе сломал? И потом, что за мода – брать и стучать по казенной мебели? В разговоре с беременными женами? Тем более что Артуру, вообще-то, и не нужно было ничего ей возражать: он бы все равно притащился в Мунго, чтобы проконтролировать рождение близнецов и девочки, которую они так долго ждали.
- Ты мне врешь в глаза и не краснеешь, - фыркнула Молли, прижимаясь к Артуру еще ближе и наверняка упираясь в какое-нибудь место, которое у Артура до сих пор болело. Вспомнив об этом, Молли на долю секунды замерла, напрягаясь в его объятиях и прислушиваясь к тому, как отзывалось его тело. Артуру вроде было не больно, или он просто не подавал вида, и Молли снова прижалась к нему плотнее. – Минус десять баллов с Гриффиндора, Артур Уизли, - передразнив профессора Слагхорна, добавила она. – А как же рождение близнецов? Собрался отсидеться в окопе? А как же дочь? Я не собираюсь тебе рожать детей одна.
Она сама не заметила, как слово «окоп» пробралось в ее лексикон. Наверное, всему виной рождественские теракты и опера – ко всему, что происходило в семьдесят девятом, как-то удивительно хорошо клеились слова из газет: «война», «катастрофа», «бойня», «битва», «противостояние». И, разумеется, «окоп». Куда на войне без них.
От того, что Артур не просто думал над именами для близнецов, а думал старательно, тревожные складочки, залегшие было у Молли меж бровей, разгладились так быстро, что Артур наверняка их даже не заметил.
- Джордж Уизли, - на пробу произнесла Молли, с преувеличенной старательностью артикулируя каждый звук. Имена детям они с Артуром давали без осечек – еще ни разу, когда ребенок появлялся на свет, они не меняли своего решения, потому что выбранное заранее имя не подошло. – Согласна. Звучит здорово. Потом можно будет говорить, что раз Джордж Харрисон пишет отличные песни, а Джордж Стефенсон изобрел паровоз, Джордж Уизли должен доесть кашу до самого донышка тарелки и не выпускать кур на свободу.
Ф достался ей, и Молли ненадолго задумалась еще раз. У нее тоже были мысли, конечно же, но она, видимо, шла от обратного, и теперь размышляла, в какую форму облечь свои размышления.
- А я про Ф думаю… Фредерик? Фред? Фредди? Фреды наверняка тоже сделали много всего здоровского, и короли такие есть. И спортсмены. И маггловский актер. Но это и звучит мило. Мы будем звать его Фредди, в Хогвартсе удобно будет говорить «Фред Уизли, сядь на место!», а потом, когда вырастет, будет каким-нибудь степенным дедушкой Фредериком, например. По-моему, не Джордж Харрисон, но тоже ничего, а? Я уже даже придумала момент, когда они оба будут взрослыми, им будет лет по пятьдесят, а им скажу за обедом, что они для меня всегда Фред и… Джордж. Фред и Джордж, - еще раз повторила Молли, закрепляя союз. – А не мистер Уизли и мистер Уизли.