Ранним утром двадцать пятого декабря Игорь открыл глаза, уткнулся взглядом в потолок их с Софией спальни и некоторое время просто лежал, прислушиваясь к тишине дома. Утренняя тишина обычно была приятной, потому что она не была ни всепоглощающей, ни даже настоящей. В эту тишину вплетался свист ветра за окном, сопение Гайтана, который с наступлением холодов окончательно переселялся к ним под одеяло, звуки хлопотавшей на кухне Софии в те дни, когда она вставала раньше.
Он еще помнил время, когда в этом доме, просыпаясь, он первым делом прислушивался к ее дыханию, чтобы проверить он сам тогда не знал, что. Наверное, что у них все получилось. Что уродливое проклятие сгинуло. Что он смог его вытащить из ее тела и цены, которую они заплатили, наконец-то оказалось достаточно.
Тогда во сне София держала руку на животе, но не потому, что ей было больно. Не так, как когда она цеплялась то за живот, то за его руку, пока очередной умелец тянул из нее силы и проклятие. Не так, как когда она просыпалась в крови, а потом плакала. Горько и безысходно. Так, что Игорь всегда забывал про магию и все делал руками – менял простыни, замачивал их в теплой воде. Делал что-то, потому что никогда не знал, что делать.
Игорь редко вспоминал о тех годах. Потому что забыть их было невозможно. Они всегда были между ними. Чем дальше они ложились друг от друга вечером, тем больше дурного могло лечь между ними.
Гайтан длинно вздохнул, вильнул хвостом, приподнял голову, увидев, что Игорь проснулся, но больше шевелиться не стал. Ему было хорошо в сбившейся в ногах куче из одеяла. Игорь тоже не стал ему мешать.
Он повернулся набок и осторожно придвинулся к Софии. Она еще спала, и так, наверное, было даже лучше. Игорь бережно обнял ее, притягивая к себе. Коснулся губами виска. Когда он подвинулся к ней вплотную, неяркая Метка на обнимавшей ее руке оказалась, открой София глаза, у нее под носом. Он не подумал об этом сразу, но убирать руку было уже поздно.
Ничего этого не было бы, если бы ему не пришло в голову включить двадцать третьего декабря радио. Он почему-то купился на то, что день был хорошим. Они оба не работали, он делал сармале – единственное блюдо румынской кухни, которое освоил, а София – кексы с грецкими орехами и тыквой.
Они праздновали не Рождество, а не пойми что – готовили румынские и болгарские кушанья, которые любили, разбавляли их теплым вином и британскими минс-пайс, дарили друг другу подарки, София наряжалась, и он наряжался для нее, чтобы не отставать. Иногда Игорю казалось, что они ждали гостей, которые никак не приходили. А иногда – что гостями были они сами. Друг у друга. Друг для друга. Хотя ближе друг друга у них никого и не было. Если верить обручальным кольцам. Хотя магия на них с пятидесятого, возможно, поизносилась.
Как-то Игорь случайно увидел в витрине в Косом другие кольца. Красивые и новые. Такие, которые он мог бы подарить Софии сейчас и снова зачаровать друг на друга. Одна из его постоянных клиенток, Галя Габерски, когда приезжала в Лондон, чтобы забрать очередную редкость в свою библиотеку, хитро говорила, что иногда полезно обновлять супружеские клятвы. Игорь кивал – за то время, что они были знакомы, Галя сменила семь мужей, и, без сомнения, понимала в этом больше, чем он. Галя же, впрочем, подтверждала своим примером, что действительно хорошее не меняют посреди дороги – слуга-сквиб Милчо Станев все еще был при ней, по-прежнему боялся магии, но отучился, передавая господские слова, называть его сукиным сыном, о чем Игорь иногда почти сожалел.
Правда, в которой можно было признаться себе только ранним утром, пока София спала, состояла в том, что Игорь не хотел покупать новые кольца, потому что боялся снять предыдущие. Почти так же, как боялся, что кольцо однажды распадется у него на руке.
Боялся, и все-таки включил тем проклятым вечером радио.
Программа перед Рождеством не отличалась разнообразием, но тогда это не казалось недостатком: «Звезды в твоих глазах» не имели глубины старой поэзии, да и радиоволны и их с Софией чужестранное происхождение съедали слова, но они были лучше привычного молчания и тишины. Праздник же. Под «Звезд в твоих глазах» они даже обменялись парой ничего не значащих, но в целом веселых замечаний.
Игорь поставил чай и собирался сказать, что под «Падуб и плющ» пить его гораздо приятнее, когда вещание прервалось. Взволнованный, звонкий голос ведущей, снова проглатывая для них по половине слова, сообщал Магической Британии о нападении оборотней на Хогсмид. Их с Софией взгляды встретились. Никто ничего не сказал.
Утренняя газета принесла новости об еще одном нападении. В газете их называли терактами – нападение на поезд, везущий детей из Хогвартса домой, и нападение на Хогсмид. На первой полосе газеты, на колдографии, оживала Метка, которая никогда при Софии не оживала на его руке. Их с Софией взгляды снова встретились. Никто ничего не сказал. Только Игорь раскатал рукава рубашки.
Двадцать четвертого делали болгарский пирог с сюрпризом. Вместо пожеланий на будущий год молча договорились просто положить маленькие монетки на удачу.
Двадцать пятого утром Игорь думал о Метке и о Софии, пока снова не уснул, подозревая, что пробуждение будет нерадостным. На двадцать пятое у них был запланирован британский рождественский ужин. Днем он хотел пригласить Софию на прогулку – взять Гайтана и пойти гулять куда-нибудь подальше, может, даже до ближайшей маггловской деревушки. Но не позвал. Пошел один и вернулся через полтора часа. Переоделся к ужину в белоснежную рубашку, брюки и жилетку, рукава закатывать не стал. Помог Софии накрыть на стол и дождался, как в лучшие времена, в гостиной, когда она переоденется и выйдет из спальни. Как будто они куда-то собирались. Или были гостями. В доме друг у друга.
София надела праздничное платье. Красивое платье. И сама она в нем была очень красивой. Впрочем, и без него, и в огнеупорном костюме. Какая угодно. Он все хотел ей это сказать. Но молчание перехватывало горло. В молчании невозможно было разочароваться. Наверное, оно поэтому стало удобным.
- Тебе очень идет, - негромко сказал Игорь, поднимаясь с дивана ей навстречу и оставляя диван в распоряжении пса. Он подошел к жене и галантно протянул ей руку.

Отредактировано Igor Karkaroff (2020-10-13 23:57:07)

Он думал, что София, как обычно, просто вложит свою ладонь в его. Как обычно, она скажет что-нибудь или промолчит. Как обычно, они пойдут ужинать. Не включат больше радио, и, - как обычно - помучив друг друга тишиной, разойдутся ненадолго, чтобы снова встретиться в спальне. Как обычно – на разных концах кровати. А утром, как обычно, София вернется в заповедник, а он – в лавку. Как обычно после Рождества, они расстанутся на пару недель, и оба сделают вид, что это все по работе и по необходимости, а не потому, что дома быть вместе почему-то невыносимо. У их как обычно было только два крайних варианта: счастливый и несчастливый. Два исхода для всего, прямо как в неудачливых жизнях.
Но вдруг София сказала совсем другое, и Игорь не нашелся, что ей ответить. Он стоял, глупо протягивая ей руку, на которой Метки не было, понимая, что София не протянет руку в ответ.
Почему для того, чтобы хоть что-то в их жизни стало не как обычно, нужны были Пожиратели Смерти? Почему для того, чтобы она с ним говорила, нужен был страх, хорошо, но не безупречно, запрятанный в ее глазах?
От молчания Софии дома было неуютно. Молчание как будто постепенно отнимало у них воздух. Игорь знал, что это он должен был заговорить первым. Это он был виноват в том, что они молчали. Это он не смог снять проклятие, хотя должен был. Это он притащил их в Британию. И первую коробку в детскую комнату тоже притащил он. И спрятал за ней красного, с искрящейся чешуей дракона, который по первости оживал и бестолково носился по стене в пустой комнате, а потом выцвел и притих над коробкой с книгами о малефициях.
Это он должен был начать говорить. Но уже давно не знал, о чем. Например, об обещаниях, которые он не сдержал. Все будет хорошо. Все обязательно получится. В следующий раз. Тебе не будет больно. Я смогу о нас позаботиться. Мы никогда не будем Алиной и Стефаном. Мы переедем, и все будет по-другому.
Когда Софии подолгу не было дома, Игорь ловил себя на том, что нет-нет да посматривает днем на обручальное кольцо. Ему казалось, что он никогда его не снимал – ни разу с того дня, когда София надела ему это кольцо на палец в румынской общине, где все было весело и нелепо. Кольцо уже много лет могло просто исчезнуть у него на пальце, если в нем все еще жила магия. Но, наверное, уже нет. Она же не могла любить его по-прежнему, после всего, что он с ней сделал. Кольцо исчезнет. Это только вопрос времени. Найдется кто-нибудь в заповеднике. Такой же увлеченный, как она. И между ними не будет стоять стена молчания, проклятия, бездетности. Годы не ровен час сделают бездетными всех, кто не успел обзавестись детьми раньше, и проклятие само собой утратит над ней силу. Если бы молчание не забирало из их дома воздух, они могли бы наслаждаться в это время друг другом. Как в первые десять лет брака, когда они не помышляли о детях, потому что им было просто хорошо вдвоем.
Игорь смотрел в ее глаза, не в силах ни сказать хоть что-то, ни просто отвести взгляд. Они редко смотрели друг на друга так долго, и почему-то, хотя он все еще протягивал ей руку, которую она не собиралась принимать, Игорю хотелось это запомнить. Ее лицо, ее взгляд, ее платье – дар хорошей памяти. Когда кольцо распадется, и кто-то из них останется в этом доме один, где бы он ни был, он будет помнить хотя бы это. Он не сдержал столько обещаний, что давно уже решил, что не будет ее удерживать.
Он все цеплялся за какие-то нелепые мысли, которые не мог додумать до конца, чтобы не искать для нее ответ. Что он мог ей сказать? Эти… теракты, как их назвали… он ничего не знал. Было ли ему страшно? Нет. Они были чистокровными волшебниками. Они жили далеко от Лондона. Она работала в заповеднике, где от всего извне ее берегли огромные огнедышащие ящеры. А он был Пожирателем Смерти. Было ли ему жаль? Нет. Люди умирали каждый день. Каждый день сотрудник бюро ритуальных услуг невозмутимо проводил свой ритуал. Каждый день невостребованные тела отправлялись в свое последнее путешествие post mortem. Почему он должен был об этом жалеть? Кем они ему приходились? Никем. Они были ничем не лучше, чем те мертвые тела, с которыми он работал одиннадцатью днями ранее. Разве что попорчены оборотнями и упавшими вокзальными конструкциями. Попадись ему такие, пришлось бы приложить больше усилий. Игорь не мог выдавить из себя жалость – он не умел ее чувствовать к незнакомым людям. Смерть придет за всеми. Заберет их всех, как равных. Даже за Темным Лордом, который пришел к нему когда-то Томом Риддлом, смерть придет все равно. Не однажды, но в этом все отличие. Кто-то хотел жить вечно, сказал ему однажды некромант, у которого он учился, а потом все равно умер. Вот и все. Тем, на вокзале, просто не повезло. Но об их невезении Игорь знал не больше, чем София.
- Говорил, - негромко сказал Игорь и наконец опустил руку.
Не любил давать обещания. Никогда не любил давать обещания. Но Софии пообещал бы все, что угодно. Потому что имел в виду каждое слово каждого обещания. Только от того, что он верил в то, что сможет их сдержать, давно не становилось легче.
Как этот знак на руке мог им помочь? Почему он сам в это поверил?

Там же были дети, эхом прозвучало в голове у Игоря.
Он помнил тех чужих детей, которых пожалел. В первый и последний раз в жизни. Девочка и мальчик. Оба магглы. Девочке девять с половиной, мальчику пять. Девочка была мертва, как и ее родители и бабка, жившая с ними. Мальчик жив, когда они вошли. Они слышали его хриплое, тяжелое дыхание. Никто из них этого не ждал – они шли по следам эпидемии, которую в деревне уже некому было лечить. За необезображенным материалом, с которым относительно просто было работать. За телами, которых было легко поднять. Три взрослых его уже слушались. Три взрослых и два ребенка – неплохой довесок. С детьми проще – они маленькие и податливые чужой воле, потому что почти любая чужая воля превосходит их собственную. Он еще дышит, сказал Игорь, касаясь рукой шеи мальчика. Пришлось снять перчатку, чтобы проверить. Чтобы почувствовать нежную кожу, тонкую шейку, поймать внутренней стороной ладони последний вздох. Уже нет, сказал мастер и наклонился к девочке. Тоже снял перчатку и тоже коснулся ее шеи, ища пульс. Начнем с нее, сказал мастер. Мальчика еще можно спасти, возразил Игорь. У него пять минут. Ровно пять минут. Столько длится обратимая некромантом смерть. На ребенка не нужно много сил. Игорь никого не возвращал к жизни, но знает, что ребенка точно сможет. Ты придешь в негодность, сухо сказал мастер. Это будет значить, что мы пришли сюда зря.  Они смотрят друг на друга, и мастер опускает взгляд на мальчика – напоминает, что смерть отсчитывает свои минуты точнее часов. Игорь знает, что мастеру известно его решение. Мастер отступает на шаг, садится в опустошенное болезнью кресло и просто смотрит. Игорь вспоминает это, и прошлое снова становится настоящим – чужая жизнь покалывает кончики пальцев. В воспоминаниях он снова водит ладонью вдоль тела мальчика, и палочкой тянет серебряные нити из своей руки, раскладывает их по рукам, от плеча до кисти, по животу, по ногам, до самых стоптанных ботинок. Смерть ластится к рукам – что еще не ее, она отдать не против, Игорь это уже знает. Последним остается сердце. Худенькая грудная клетка, ребра, которые прощупываются даже под рубашкой. Серебряные нити тянутся вслед за кончиком палочки, рука немеет. Приходит в негодность, так он сказал. Игорь скручивает нити в клубок, напоминающий анатомическую форму сердца, просит ребенка у смерти и получает дар – по хрупкому тельцу пробегает судорога, и мальчик открывает глаза, цепляется за его руку, но Игорь не чувствует прикосновения. Они смотрят друг на друга. Смотрят. Смотрят. Смотрят. Formido*, говорит мастер, склоняясь к уху ребенка. Глаза мальчика расширяются от ужаса, он отпускает руку Игоря, отползает назад, торопливо встает, цепляясь за кровать и бежит прочь, топая по ступеням, хлопая за собой дверями. Здесь больше никого нет, сказал ему мастер. Здесь только волки. Все умерли. Все зря, Игорь.
Все зря. Он помнил ту жалость. Жалость, которой больше никогда не испытывал, хотя детей было жалеть легко – легче, чем взрослых. Вспомнить о ней вслух было бы спасением, наверное. София была хорошая. Добрая. Удивительная. Она бы хотела, чтобы он жалел детей. Но детей было слишком много, и дети умирали каждый день. Игорь давно не испытывал к детям никакого интереса. И жалел только тех, что снова и снова появлялись из чрева Софии кровью, слизью, неприглядными комками не нашедшей форму жизни.
Дети умирали каждый день. В маггловских госпиталях. Бездомные. Из семей, которым лучше было бы детей не иметь. Брошенные. Сбитые маггловскими машинами. Взрослые тоже умирали. О смерти Игорь знал, должно быть, больше, чем те, кто бросался Авадами на вокзале и в деревне. Если не справляться о смерти, – намеренной или нечаянной – откуда же брать материал.
Игорь не мог ей этого сказать. Они предпочитали этого не замечать. Оплакивали только смерть собственных детей. Даже не смерть. Очередное не-рождение. Сколько их было, этих не-рождений? Он помнил, но не возвращал из памяти это число. Никогда не возвращал.
Голос Софии дрогнул. Игорю показалось, что она сейчас развернется и убежит. Он хотел сделать шаг навстречу, но не двинулся с места. Это все его вина. И ее право. Соври. Соври, Игорь. Соври, что тебе жаль тех, кого ты никогда не знал. Кто прожил бы долгую жизнь и умер от старости, не узнав о тебе. Соври. Давай. Соври.
- Я не знал. О нападении, - уточнил Игорь после мучительной паузы. А если бы знал, шепчет внутренний голос. А что бы ты сделал, если бы знал? А если бы у него получилось… Если бы метка на руке действительно им помогла… Он же не мог сказать Софии, что за нее, за их семью, за их ребенка он готов был отдать десять таких поездов с чужими детьми. Столько, сколько потребовалось бы. Если бы он точно знал, что это поможет. Но никто не давал гарантий. Все зря, Игорь.
На ней проклятие, сказал ему мастер давным-давно. А ты несешь смерть. У таких не рождаются дети, Игорь. И к лучшему.
Где же ты был, сказал ему тогда Игорь и не договорил. Где же ты был раньше со своими советами и бесценным мнением.

Игорь опустил взгляд и посмотрел на кольцо на своей руке. На месте. Может, там и магии уже нет, конечно. А он все еще сверяется с ним, как дурак, просто чтобы знать, что вечером, когда София должна быть дома, она дома и будет, и он не натолкнется на темные окна и поскуливающего в передней Гайтана.
Раньше они были не только не-рождениями, молчанием и его меткой. Не только старательно заставляемой вещами ненужной детской комнатой. Раньше они были ленивыми утрами выходных, когда никто не торопился вылезать из-под теплого одеяла. Долгими прогулками до самой маггловской деревушки и обратно, чтобы успеть вернуться до темноты и посмотреть, что магглы придумали за пару недель. Жизнь у них не отличалась разнообразием, но когда-то им это даже нравилось – иногда они придумывали магглам жизни, воображая, как скучно было жить без магии. До того, как Игорь впервые задумался о том, каково быть бездетными, когда знаешь, что ни живые, ни мертвые не могут тебе помочь, это было даже забавно. А после того, как он об этом впервые задумался, вдруг оказалось, что маги и магглы бездетны одинаково. Раньше они разжигали камин и не уходили в разные концы дома: читали, развалившись на разных концах дивана или вовсе на одном, разговаривали. Раньше они разговаривали. Не сказать, чтобы много. Но им всегда было достаточно. Им и друг друга раньше было достаточно.
Почему они вообще когда-то захотели детей? Зачем навлекли беду? Может, это был он? Или все-таки София? Кто захотел первым? Кто хотел больше? Надо было как-то поделить это желание, чтобы оставить ей поменьше – чтобы больше жалел кто-то один. Пусть он. На его счету и так много невыполненных обещаний.
Игорь снова поднял на жену взгляд. Она, наверное, даже хотела, чтобы он солгал. Позволяла же она ему сказать, что угодно. Соглашалась в это поверить. И кольцо как будто бы с ней не собиралось спорить – оставалось на пальце, такое же осязаемое и чуть холодящее кожу, как всегда.
Магия в нем, конечно, еще оставалась – Игорь все-таки зарабатывал артефактами всю свою жизнь. Вот только в магии в собственном обручальном кольце, одетом на палец единственной женщиной в его жизни, была погрешность – приятнее же было верить, что холодок принадлежал чарам, а не металлу.
Он даже знал, что должен ей соврать. Сказать одну правду: и я тебя люблю. А потом – много лжи. Соври. Пожалей детей. Покайся в том, чего не делал, чтобы не каяться в том, что сделал на самом деле. Соври снова.
Незнание о терактах не защищало. Их совершили такие же, как он. И люди там погибли такие же, как София. Такие же, как все они – просто люди, из плоти и крови. Соври. Ради нее представь, что скелеты, на которые накинуто мясо и ткани, мышцы, сосуды и прочие легко разлагающиеся детали, заслуживают жалости. Что смерть – это не конец любой жизни, раньше или позже, а необязательный приз в конце долгого пути. Соври.
Игорь молчит.
Ложь не давала воздуха. Игорь почему-то знал это интуитивно. Хотя в его семье никто никому не врал. Отец никогда не считал нужным скрывать, что мнение матери его не интересует. А мать даже не старалась сделать вид, что ей интересно, где отец пропадает днями и ночами. Видимо, от правды тоже было не легче. Еще одно доказательство, что зацикленность на смерти сильно преувеличена. Жизнь гораздо сложнее. И жить тоже гораздо сложнее, чем умирать.
Гайтан шумно выдохнул на диване и перевернулся на спину, раскинув лапы. Потянулся, вильнул хвостом, не открывая глаз, и снова шумно вздохнул.
Я люблю тебя, Игорь — это как нож. Соври. Это же просто. Только он обещал ей не лгать. Давным-давно и про другое. Душным, пряным летом, когда целовал ее шею, ее плечи, ее грудь. Обещал, что, когда он вернется в Болгарию, на других глядеть не будет. Не обманешь? вроде спрашивала она. А может, он это придумал, потому что обманывать ее не собирался. Да и она знала ответ. Обещать было легко. И выполнять те обещания было тоже легко – такой, как София, больше не было. Тяжело было разлучаться в конце лета.
Тяжело было разлучаться. Но почему-то крепло чувство, что придется.
- Я не знаю, как было, - тихо сказал Игорь, когда стало окончательно ясно, что солгать ей он не сможет. – Я не знаю.
Он отступил на шаг назад, как будто уже не имел права быть ближе. Как будто он на самом деле все знал и был там. Как будто это он убивал тех чужих детей. Там ведь были дети.
- Ты до сих пор… - оборвал себя на полуслове. – И ты думаешь, я могу тебе врать?
А если бы знал, Игорь? Если бы знал, пошел бы? Обменял бы ее на чужих детей? На развороченный вокзал. На залитую кровью деревню. А если бы знал, Игорь? Соврал бы?