Лавгуду сто десять. И он сидит в плетёном кресле, набивая вишнёвую трубку – табаком. Он давно высох, как краюха хлеба, оставленная на ночь на столе. Нутро болит, спину ломит, а по утрам от кашля выворачивает так, что кажется чуть-чуть, и старик выблюет на пол лёгкие. А может - почку там или печень. Что ещё водится внутри? Внуки сидят на толстом ковре, окружив его веночком, и нетерпеливо ёрзают на задах. «Деда, а дальше-то что? Дальше давай!». Детям хочется услышать продолжение – что ещё волшебник повидал за морем? Почему его чуть не съели на улице призраков в Японии? И как мастера этой древней империи укрощали демонов, запирая их души в клинки? Но старик не торопится... Он разжигает табак искрой от палочки и, заложив трубку в угол сморщенного рта, пыхтит себе тихо и в удовольствие. И лишь, когда малышня снова поднимает галдёж – невообразимый, бестолковый, он кряхтит: «Хорошо, хорошо, моя Пандора, сейчас я всё тебе расскажу»... При этом даже не замечает, что называет самую юную внучку именем давно ушедшей жены. Не замечает, потому что в его памяти супруга - жива. В его памяти она до сих провожает его на корабль.
- Так вот, по пути в Японию мы попали в шторм...
Больше всего это было похоже на ритуальную пляску. На обряд. Так ритмично и чётко дождь выстукивал по палубе. Казалось, он вызывает со дна какого-то монстра. И тот пробуждается, уже ворочается со сна, перекатывая по своей шершавой спине толщи воды. Ксенофилиус со всей силы сжимал пальцами релинг и остервенело жевал имбирь. Однако, народное средство не помогало. Волшебник всё зеленел, зеленел и уже готовился опять – в четвертый раз?, в пятый? – кормить своим завтраком рыб. Корпус корабля мотало то вверх, то вниз, так что мачта скулила от потуги. Но, кажется, даже в эту секунду Лавгуд не проклинал своё решение сорваться и помчать с одних островов на другие. С земли Туманов на землю Солнца – в Японию. А всё потому, что в непромокаемом кармане мантии его грело письмо. Всего пара строк от мэтра артефактологии. Всего крохотное «да» в ответ на просьбу об интервью. Но какое! Эксклюзив! Ему, начинающему журналисту! От легендарного мастера оружейного дела! Это стоило того, чтобы быть сожранным морским змеем. Да что там. Хоть самим Кракеном! Хотя какой Кракен? Если жена зашила ему в воротник оберег от морской нечисти. Так что Ксенофилиус всё зеленел, но при этом верил, что молитвами Пандоры сегодня он выберется сухим из воды.
В магический порт Токио они прибыли позже графика. Уже под самый вечер. И тот встретил команду запахом стоячей воды и лежалой рыбы. Звоном якорных цепей и скрипом дерева – то переговаривались баржи и лодки, пришвартованные к набережной. А ещё густой - людской речью. Такой непривычной на слух, что Лавгуду показалось, будто он высадился не просто в чужой стране, а на чужой планете. Свой запас слов «коничива» и «аригато» британец исчерпал в первые же минуты. А затем лишь натужно улыбался грузчикам, шлюхам, рыбакам, - всем, кем кишел порт, и зачем-то кланялся направо и налево. «Ветер, вежливость и вишнёвый цветок могут быть хорошими друзьями в дороге» - эту мудрость Лавгуд услышал от соседа по каюте. И спорить с ней не хотел. Он итак натерпелся за последние часы. И привлекать к себе новые неприятности не собирался...
Хотя... Кто же прикажет этим неприятностям, правда?
Они-то качались с Ксено ещё в одной колыбели. И даже сейчас приехали вместе с ним из Англии, забравшись в рюкзак. Поэтому когда волшебник расстегнул застежки, неприятности подмигнули ему со дна и выбрались наружу вместе с листом пергамента. На том Лавгуд записал себе название гостиницы, которую искал. В ней его ждал номер, душ, тёплый ужин, а на стойке регистрации ещё порт-ключ, ведущий в дом артефактолога. И эти-то иероглифы он и показал первой же встреченной женщине.
Женщине, надо сказать, невероятной красоты!
Она лукаво повела на него густо накрашенным глазом и что-то проурчала в ответ. Такое урчание могло бы доноситься из высокой травы саванны, где притаился хищник, заметный лишь по подёргиванию кисточек ушей. Но Ксенофилиус не считал угрозы. И принял её ответ, как согласие помочь. Взвалив рюкзак на плечи, волшебник двинулся след в след. И проделал путь сначала куда-то вперёд, затем в арку, налево, снова налево, через мост... В какой-то момент от красных фонарей закружилась голова. А запахи лепешек, жарящиеся по сто раз в одном и том же масле, напомнили, что его желудок абсолютно пуст. Лавгуд оказался на какой-то очень колоритной улице. И даже пожалел, что уже темно, и он не может достать из сумки колдофотоаппарат.
- Уже близко, да? – уточняет Ксенофилиус, когда женщина сбавляет шаг и оборачивается к нему.
- Моя гостиница? – для верности он даже складывает ладони и кладёт под щеку, изображая, как спит на подушке. «Да, да» - кивает та. И непроизвольно дёргает верхней губой, обнажая влажную полоску зубов. А ещё почему-то - острые клыки. Хотя он с долгой дороги. Наверняка показалось.
Неприятности облизываются впредкушении.
Неприятности готовятся напасть.
До неприятностей остаётся каких-то пару шагов.
Но тут Ксенофилиуса кто-то толкает в плечо, и вдруг неожиданно – обращается к нему по-английски. «Здравствуйте, мистер Лавгуд». Удивлённый взгляд и оторопь. «Мы же не гриффиндорцы, правда?». В эту секунду планета словно сжимается до размеров детского мячика. И сталкивает двух выпускников Хогвартса нос к носу. И где? На другом краю Земли. На богами забытой улочке. Поздно вечером. Сейчас.
- Коничива, - на всякий случай отвечает блондин. И с добрую минуту не узнаёт собеседника. Так непривычно его мужское кимоно и широкополая шляпа из соломы, бросающая тень на лицо. Но постепенно в этой самой физиономии проступает что-то знакомое. Так проявляется дегеротип на серебре. Секунда за секунда. Черта за чертой.
- Мистер Руквуд? – пробует волшебник наугад.
- Август? Ну, конечно! – на радостях Ксенофилиус даже сгребает знакомого в охапку. И крепко стучит ладонями ему по спине. Когда встречаешь ученика Рэйвенкло за тысячи километров от дома, тот сразу становится тебе ближе в десяток раз. И если бы в Британии они бы просто раскланялись и пошли себе дальше, тот тут просто невозможно не остановиться и не поболтать. 
- Как хорошо, что я Вас встретил. Ведь я как раз заблудился. Вернее, заблудился бы, если бы не эта добрая женщина. Она и привела меня сюда... – Лавгуд указывает на японку, почему-то изменившуюся в лице.
- Наверное, мне стоит как-то её отблагодарить, что скажете? А это... что? – пергамент в руке пестрит иероглифами, которые Ксенофилиусу так же непонятны, как руны когда-то.
- Я должен скрываться? Но почему?

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-06 20:12:33)

Однажды Лавгуд прочитал, что смерть – это тоже самое как в детстве, когда ты играешь, и тут мама выглядывает из окна и кричит: «Ксено, пора!». И ты бы ещё играл и играл, носился на своей маленькой метле, козыряя полётом без рук, обвязывал палец ниткой, чтобы посмотреть, как забавно тот посинеет, или ловил в колодце луну, но просто - «пора», понимаешь?
Так вот сам Ксенофилиус давно смирился с тем, что его «пора» наступит раньше, чем у других.
Будет то закономерная реакция на его статьи, критикующие Министерство. Как говорят в таких случаях? Умер от воспаления лёгких, пробитых усиленным Reducto. Дважды. Или его сгубит любопытство? Ведь не стоит протягивать руки опасным нунду с фразой «ух ты какая киса!». А может... Может он просто сломает себе шею. «Потому что нельзя так гонять на метле, Ксено! Ты хочешь, чтобы я стала вдовой? А счета водопроводчику я буду оплачивать, да?».
Бурный образ жизни раскрывал перед Лавгудом разнообразие возможностей.
Но вряд ли волшебник мог знать, что его гроб сколотят из японского кедра... И будет он лежать в земле, на которой не растёт его любимая земляника. И смотреть он станет в чужое небо, где нет ни одного знакомого созвездия. 
- Она оборотень? – шокировано повторяет Ксенофилиус, сглатывая шумно и нервно. Он даже не успел понять, как прекрасная женщина вдруг обзавелась когтями и клыками. Даже обычные женщины так умеют – это не новость. Но, как правило, это всё же фигура речи, а не как тут... Слишком натурально. Чересчур опасно.
- Выходит, я обязан Вам жизнью, Август, - Лавгуд смотрит на Руквуда и вдруг вспоминает его первокурсником – переполненным энтузиазмом и надеждами, как кипящий котелок с зельем, но при этом несколько отстранённым и не по годам умным. Что он там втюхивал сокурсникам? Какой-то омлет, омет, оммедо?
- Это не шутка. Спасибо. Я перед Вами в долгу, - лист с иероглифами, насильно затолканный Ксено за пазуху, приятно греет – как кот, заснувший у тебя на груди. И понемногу успокаивает ток крови, разогнанной от стресса.
Да, после рассказа Руквуда волшебник глядит на окружающих уже по-другому. Это совсем не туристическая улочка, как ему показалось сначала. Чувствуется тут, что такое... Как бы объяснить? Что-то, от чего немеют руки, но зато оживают волосы. Какая-то неуловимая жуть, как в кошмаре. И пусть Лавгуд не один раз был в Лютном – профессия журналиста это не только запихивать в себя канапе на банкетах и протирать штаны на пресс-конференциях, в поисках тем ты порой рыскаешь и по дешёвым притонам, похожим на помойку, и по обсосанным опиумным курильням, где попадаются редкой мудрости индивиды, но даже в самых злачных уголках Британии он ещё не ощущал такого...
Британец озирается, как прозревший, и только теперь замечает, что не все фигуры отбрасывают тени. А те, у кого всё-таки есть этот двойник, сотканный из полутонов тьмы и света, не всегда совпадают с ним по форме.
Их окружают люмпены, призраки и чудовища всех мастей.
- Нет, если головной убор здесь так важен, я не могу отбирать Ваш, - на этих словах Ксенофилиус снова расстёгивает рюкзак и достаёт оттуда что-то до невозможности чудное. Больше всего это похоже на шлем. Только по его бокам торчат золотые штуковины, напоминающие рога улитки. Через темя идёт кожаная полоса, увитая синими стрекозиными крыльями, а по центру, где у королевских диадем обычно торчит какой-нибудь рубин размером с яйцо, прикреплена редиска.
- Это артефакт. Он, как маггловский радиоприёмник, улавливает сигналы из Космоса, и разгоняет мозговую активность. Если потерял вдохновение или зашёл в тупик, надеваешь такой, и через время тебя посещает прозрение, - лохматая голова тонет в шлеме, скрывая все намеки на светловолосость и даже голубоглазость. Правда, задача «не вызывать интерес своим обликом» явно провалена. Даже появись сейчас рядом с Лавгудом жираф, замотанный в шарф Гриффиндора, британский гвардеец в красном мундире и медвежьей шапке или даже сама маггловская королева с выводком корги, прохожие бы оглядывались меньше.
- Это моя разработка. Я привёз её показать одному известному артефактору. А что делаете на Призрачной улице... Или даже нет, в Японии, - Вы, Август?

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-01 19:47:45)

Ксенофилиус из тех путешественников, кто легко променяет комфорт мягкой перины на ночёвку под звёздным небом... Того самого неба, что вдали от мегаполисов вдруг зажигается сотнями, тысячами, миллионами белых точек. И хочется даже запустить в него руку, как в мешок с алмазами, и перекатывать, перемешивать, шуршать.
Походы с палатками, в которых среди ночи лагерь вдруг будит огневица, что завелась в плохо потушенном костре и подпалила ботинок часового...
Экспедиции к поселению горных троллей, где ты всматриваешься в следы на тропе и гадаешь – что за тварь их оставила, и с какой скоростью она тебя переварит, если сегодня вам не очень-то повезёт?
Всё это ему по нутру.
Как и то, что в путешествия волшебник едет с пустой головой.
Ему не нравится накануне сидеть, обложенным путеводителями, вчитываться в чьи-то впечатления, запасаться чужими советами. Это тоже самое, что пробовать блюдо, которое до тебя уже кто-то пожевал, - что-то вторичное. Так ты лишаешь себя чуда открытия. Нет, Лавгуд любит впитывать новые места кожей. Ощущать их рецепторами. Япония, например, это что-то острое, сырое, с морской солью, хрустящей на зубах.
И, конечно, Ксено тот, кто собирает истории, встреченных ему по пути людей.
Эти истории они... Делают Лавгуда тем, кто он есть, на самом-то деле.
Однажды он испил до дна чашу спокойствия, вместе с отваром аяуаски, предложенной ему перуанским шаманом Макхэквом. Проникся толикой упорства, с каким исландский рыбак Ладвиг каждый день выходил на борьбу с жестокой стихией. И подцепил, как вирус, энтузиазм американского историка... Итан Кедрик битый час доказывал ему, что знаменитая Леди Свобода, указывающая путь кораблях в нью-йоркской бухте, – это вовсе не мать скульптора Фредерика Бартольди, как считают магглы. И даже не абстрактное воплощение независимости и демократии... А вполне себе именитая волшебница. Та своей магией помогала первым колонистам на материке.
Августа Руквуда журналист тоже встретил неслучайно. Это очевидно.
Ксенофилиус уверен, что сегодня вечером он узнает ещё одну удивительную историю жизни, и та снова изменит его. На чуть-чуть. Это будет пара штрихов к портрету, но изменит.
- Бррр... Вы сдаёте экзамен, Август. Не люблю их со школы. Помнится с тем же «С.О.В» я справился только благодаря пинкам от Пандоры... Но что это за экзамен - это, наверное, тайна, которую вы сохраните, даже если вас пытать самыми мерзкими конфетами «Берти Боттс»? – волшебник поправляет шлем, так и норовящий сползти на глаза. Зрачки при этом блестят ярко и заинтересованно.
- Нет, я пересёк океан не только ради одного артефакта... Скорее, я пересек океан только ради одного артефактолога. Я готовлю статью об сэнсэе Ёсинори Кадзита. Завтра он ждёт меня у себя... Хотя... Ой, а мы выйдем с этой улицы до завтра? Или теперь мы вернёмся в мир постаревшими лет на пять? Десять? Тридцать? Если так, то жаль. У меня были билеты на финал Чемпионата по квиддичу... И я очень надеялся туда попасть, - за одну только эту недлинную речь на физиономии Лавгуда успевает промелькнуть с десяток разных эмоций – от восторженности до грусти.
Волшебник вдруг припоминает всё то, что ждёт его внимания на родине.
А ещё жена, наверное, вставит ему по первое число, если он явится спустя десяток лет, заросший и запылённый, как ни в чём не бывало, на крыльце их маленького дома.
- Но даже если так, - ну, вот, задумчивые морщины на лбу снова разглаживаются, а в глазах зарождаются лукавые смешинки.
- У нас есть время, чтобы Вы мне поподробнее рассказали о себе и об этом месте, Август. Тогда я смогу привезти из Японии не одну статью, а две. Считаю, что британским читателям стоит узнать о такой необычной улице, застрявшей между мирами. И, знаете что? Скажу честно – у Вас такой колоритный видок для выпускника Хогвартса, мистер Руквуд... Что я даже сделаю Ваш портрет и помещу эту колдографию на обложку «Придиры»! Вы слышали о моей «Придире»? Если нет, ничего страшного. Я Вам потом пришлю пару выпусков, - в это время мимо них проплывает очередное нечто, на которое просто невозможно не обратить внимание. Ведь это нечто похоже на дитя зонта и циклопа. От истинно английского аксессуара у того широкий купол и нога-трость. А от мифического мутанта глаз, зыркающий на все триста шестьдесят. 
- Начнём с того... Что это? И сколько пальцев на руках я не досчитаюсь, если его... поглажу?

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-06 21:44:35)

Лавгуда, вечного сказочника и пустомелю, переговорить сложно. Заткнуть – вдвойне. Но каким-то чудом Августу это удаётся... Стоит ему начать свой рассказ, как светловолосый волшебник застывает молча, так и не закрыв рот («эй, докси залетит!» - говорили ему в школе) и лишь слушает-слушает-слушает. Даже зрачок расползается, как кофейная капля в молоке, - широко, от интереса.
- Вы хотите сказать, Август, что у этих вещей есть... души? – да, кажется, именно это и имеет виду Руквуд. Да и потерянный зонт ведёт себя так, будто бы он и впрямь живой. Вертится юлой вокруг них, то приближается, то отпрыгивает. Разве что не принюхивается, как бродячий пёс.
Ксенофилиус уже слышал о таком. Например, он давно подозревал, что что-то вроде «души» успело завестись в их собственном доме, пока тот стоял один-одиношенек на отшибе и годами караулил возле пыльной тропы своих новых хозяев. Одичавший он встретил Лавгудов – злобно. С месяц грохотал ставнями, завывал сквозняком на чердаке и так и норовил оттяпать ногу проваливающими ступеньками. Именно что приручая, терпеливо, лаской, Ксенофилиус и Пандора и смогли в итоге подружиться с собственным жилищем. И тот стал для них лучшим защитником. Настоящей крепостью, как сказано в той пословице!
Но как так выходит, что предметы, именуемые в филологии не иначе, как «неодушевлённые», заводят эту самую «душу»? Лавгуд не знал. А потому сейчас внимает речи Августа, не перебивая. Живые шлёпанцы, живые книги, живые носки, которые долго не стирали и забросили под кровать... Воображение издателя «Придиры» бурлит!
- А может обзавестись душой... новогодняя ёлка? Ведь её тоже сегодня любят, наряжают во всё самое лучшее, водят хороводы и поют рядом с ней гимны, а назавтра выкидывают на свалку. Порой даже не сняв блестящие гирлянды. Наверное, это очень грустно – жить одними воспоминаниями, - Лавгуд поправляет лямки рюкзака, так что перераспределить вес удобнее, и садится на корточки. Одну руку он выставляет вперёд, ладонью вверх, приманивая зонтик к себе. Показывая ему, мол, подойти, малыш, не нужно бояться.
- Конечно, хочу, мистер Руквуд. Давайте попробуем, - для человека, что едва-едва не стал ужином оборотня, волшебник, ужасно беспечен. Да и для прогулки, к которому его проводник применяет сослагательное наклонение «если выживу», «если не явлюсь к утреннему чаю», они отвлекаются совершенно не на то. Но таковы уж характеры этих учеников Хогвартса! Ксенофилиус не знает ни одного выпускника, что хоть разок не сходил в Запретный лес или не сунул свой нос в Запретную же секцию библиотеки. Слово «запретный» вообще, кажется, лучший рекламный ход на свете. Так что эта призрачная, тоже полная всего запретного улица, очень вписывается в систему мира Лавгуда.
Он скручивает шею, чтобы посмотреть на Августа в пол-оборота и снизу вверх. И уточняет:
- Только он же, наверное, не понимает английского, да? Как сказать – «фьють-фьють-фьють, Бобик» на японском? - на полном серьёзе, не издеваясь.
К слову, с этого ракурса фигура Руквуда в этом кимоно, перетянутым поясом, так что талия у мужчины кажется тонкой, словно у девочки, в этой соломенной шляпе, как у собирателей риса на гравюрах, и с этим лисом, высовывающим влажный нос из-за пазухи волшебника, кажется ещё колоритнее. Так что Ксенофилиус мысленно уже выстраивает перспективу для колдографии и даже моргает, - щёлк! - словно закрывает затвор. И всё же лучшей обложки мне не найти, да. Зря он так скромничает... этот Август. Нужно будет его переубедить.

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-09-17 22:48:22)

Август просит у него пару капель крови.
Безделица – скажет кто-то!
И очень сильно ошибётся. Ведь заклинание, скреплённое кровью, невероятно могущественно. Им можно приворожить и отвадить. Изувечить и излечить. Убить, а затем поднять из могилы и воскресить! Даже одна капля крови - это невероятная сила.
Лавгуд немного знает об этом... Жадный до всего нового, считающий, что лучше уж забыть дома волшебную палочку, чем любопытство, Ксенофилиус любит совать свой нос в те области знаний, о которых им не рассказывали в Хогварсте. Больше того – даже всячески ограждали от них.
Магия крови – как раз из таких.
Ну, например, в юности волшебника впечатлили рассказы о «венчаниях на крови». Древних скандинавских обрядах, когда новобрачные смешивали эту алую субстанцию, отданную добровольно и по любви, с вином, а затем выпивали этот напиток. «Кровь не водица», да. И более глубинный смысл этой присказки вовсе не в том, что от родственных связей просто так не отделаешься. Кровь не водица, потому что она куда гуще, она сосредоточение энергии, памяти... А, некоторые, даже считают, что и души. Не удивительно, что обменявшись кровью, влюбленные связывали себя куда надежнее, чем просто обетом, кольцами или лентой, перевязанной на запястьях. Они переплетали друг с другом - души. И потому-то разлучить их могла только смерть.
А зелья с кровью!
Шаманы Северной Руси – те добавляли в лечебные отвары кровь оленей, быстроногих и здоровых животных, добытых на охоте. А затем поручали заболевшим выпить это. Считалось, что дух сильной звериной энергии давал захворавшим сил справиться с недугом.
Хотя зачем так далеко ходить...
Что насчёт волшебных портретов?
Неужели только Лавгуда иногда поражает их удивительная живость? И ощущение, что ты говоришь не с какой-то художественной подделкой, а с настоящим человеком, осмысленным и полнокровным...
Да, теперь издатель «Придиры» знает, что некоторые творцы в прямом смысле отдают своим работам – частичку себя. Замешивают на крови краску, чтобы добиться подлинной натуралистичности, почти будоражащего реализма.
Поэтому-то сейчас волшебник медлит с ответом. Всматривается в Руквуда настороженно и почти даёт тому повод обвинить себя в трусости.
- Вы уверены, что это хорошая мысль, Август? Сейчас, здесь... – после того, как британец отбил Лавгуда у оборотня, после того, как познакомил его с обычаями этой крайне людоедски настроенной улицы, пустить себе кровь – пусть и всего пару капель – это тоже самое, что записаться в самоубийцы. Разве этот щекочущий ноздри запах не заставит слететься к ним абсолютно всех призраков и чудовищ? Разве не учуют они его, как те пираньи, даже на расстоянии километра? Так, что никакая шляпа и пергаменты, зачарованные на защиту, уже не помогут...
Ксенофилиус молчит ещё с десяток секунд, и заведи фантазию хоть на пол-оборота, можно представить, какие мысли омрачают его лоб, заставляют хмуриться брови, а ещё задумчиво жевать нижнюю губу. Но, наконец, волшебник призывает палочку.
- Хорошо, - кивает он,
- Я Вам верю, - всё-таки искушенность Руквуда, его решительность жестов и матовое спокойствие голоса убеждают Лавгуда. Стремительное «Diffido» рассекает ему палец, и в образовавшемся разрезе набухает тёмно-красная, как ягода смородины, капля. Лавгуд слышал, что даже палочки, пропитавшиеся кровью, порой слетают с катушек и кровожадно требуют ещё и ещё!
Но Ксенофилиус твёрдо протягивает руку собеседнику. И почти чувствует, как вокруг всё меняется... Как в замедленной съемке... Стены, крыши, окна, сама земля вдруг замирают в устрашающей недвижимости и обнажают клыки - в оскале.

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-11-14 19:04:56)

Слышать-то слышал, а вот видел обряд на крови Лавгуд - впервые. А потому ожидал, что случится что-то такое... Что заставит его поджилки трястись. Ему почему-то представлялось, что Август заговорит на языке, что древнее даже латыни. Таком, где человеческое слово мешается с шипением гадюк и рёвом диких гиен, грохотом волн и шелестом юных дубов. И что вокруг волшебника непременно поднимется ветер и будет хлестать его чёрными и длинными волосами, словно плетьми. Так что все цирюльники округи выстроятся в очередь за такой же колдографией для рекламы своих заведений! И даже камни под ногами заговорят с ними...
Но ритуал оказался куда практичнее. Как в общем-то всё в Японии. Восточная нация в очередной раз удивила его своей экономностью усилий и такой... ммм... ненарочитой элегантностью.
Пара штрихов чернилами, взмывший в воздух бумажный журавлик, вспыхнувшие иероглифы, и... «теперь он Ваш».
Привороженный зонтик прижимается к ногам Ксенофилиуса, как потерявшаяся дворняжка. Так что просто невозможно не взять его на руки и не пройтись ладонью по куполу с будто торчащими от недокорма рёбрами – очертаниями деревянных спиц.
- Так ты, выходит, и правда, будешь моим защитником? - комментирует он слова Руквуда, только обращается к новому другу.
Зонт ёрзает у него в руках, так и норовя дотянуться своим шершавым языком до лица Лавгуда. Чтобы непременно лизнуть в нос. Куда же ещё? В конце-концов, ему это удаётся, и Ксенофилиус закидывает подбородок и тихонько хохочет.
- Ладно-ладно, думаю мы поладим, – и следом уже Августу:
- Правда, не уверен, что ему понравится Британия... Он хоть и зонт, но вряд ли рассчитан на нашу сырость. Придётся поселить его где-нибудь в самом сухом углу. У Вас, к слову, не найдется руководства по приручению каса-обакэ? Ну, как на занятиях по «Уходу за магическими существами»... Не гладить против рисунка там. Не подпускать к низзлам. Приручать командой «к руке». Вроде того...? – возможные рекомендации справочника возникают в голове одна за одной. Должно быть, влияние шлема-артефакта, что усиливает работу мозга. Не иначе. Зонту, кстати, «корона» с редиской тоже приходится по вкусу. И стоит только новому хозяину потерять бдительность, как тот начинает жевать овощ своими пусть и бумажными, но всё-таки зубами.
- Ах тыж! Фу, малыш! – поздно спохватывается Ксено. И возводит глаза к бровям, чтобы рассмотреть, что там осталось от его чудодейственной агрокультуры.
- Над твоим воспитанием мы ещё поработаем, - наконец, с напускной строгостью сообщает волшебник.
- А теперь постой смирно, - и отпускает каса-обакэ на землю. Причём, тот тут же начинает прыгать на своей костяной ноге и пытаться оттяпать хвост бумажному фонарю, видимо, не так посмотревшему на него с высоты.
- Я очень рад, что Вы передумали, Август! – а это уже о решении знакомого сколдофотографироваться на обложку «Придиры». Физиономия Лавгуда вспыхивает ещё радостнее, как будто кто-то только что подсветил её заклятьем «Lumos», как бывает всякий раз, когда речь заходит об одном из его любимых искусств.
Колдография...
Ею Ксенофилиус увлёкся сразу после школы. И, скопив денег на стажировке в «Обскурус», потратил их именно на свой первый колдофотоаппарат. Вспотевший загонщик, только что забивший гол, и летящий мимо размазанных, как огни за дождливым стеклом, болельщиков... Развалины аббатства с вдруг вывалившимся на него призраком-монахом, пузатым, как те бочки, из которых он любил лакать кагор... Певица в баре с платье узком, как театральная перчатка, и раздувающиеся, как горны, щеки саксофониста... Кисть заснувшей Пандоры, устало свесившаяся с дивана прямо на пригревшегося и взбеленившегося кота...
Ему нравилось, что колдография продлевает мгновения. И что репортажный кадр нельзя организовать или спланировать, так что результат всегда сюрприз. Как для зрителей, так и для самого тебя.
А ещё нравился фиолетовый дымок, валящий из аппарата. Будто какое-то маленькое существо, что трудилось внутри над светочувствительной плёнкой выдавало своё усталое «пффф, ну вот, опять меня беспокоят». Запах проявочного зелья – оно пахло сгоревшими эклерами и ржавой качелью, которую в детстве хотелось непременно лизнуть. Но особенно - часы, проведённые в красно-чёрной комнате... Те самые волшебные. Когда, наконец, фигурки на кадрах открывали глаза, делали первый вздох и начинали шевелить руками и ногами. Момент рождения.
Правда, в путешествие Лавгуд взял более компактную и одновременно продвинутую технику. Этот колдофотоаппарат не давал такой зернистости, как старый. Но зато он умел сам химичить с плёнкой и выплёвывать напечатанные карточки спустя минуту после задорного «щёлк».
Вот это-то серебристо-деревянное, пластинчисто-гармошечное чудо Ксенофилиус сейчас и показывает Августу. 
- Что же... Я готов. Правда, мне понадобится пара капель Вашей крови, мистер Руквуд, - выдаёт Лавгуд. И честно держит серьёзную мину целых пару секунд. Но затем та растворяется, как оставленный под дождём кусок сахара, уступая место однобокой ухмылке – пусть не в тридцать два, но как минимум в двадцать четыре точно.
- Шучу, конечно. Будет достаточно Вашей... души. Так что расскажите мне что-нибудь о Вашей матери, Август? Я из тех, кто не любит, когда мне позируют... Будет лучше, если мы продолжим прогуливаться, болтать и я сумею заключить в кадр частичку бурлящей вокруг и внутри Вас жизни. Как Вы только что провернули это с зонтом... Так, Малыш. А ты за мной! – это уже в адрес каса-обакэ.

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-10-09 17:05:28)

Им осталось только узнать, как призраки этой улицы отнесутся к идее колдосъёмки. Насколько знал Ксенофилиус, на снимках магглов духи любили появляться исключительно в качестве мерцающих шаров или смутных теней, похожих на сорванную ветром вуаль. А все карточки, где рядом с живыми красовались вполне себе объёмные и чёткие привидения, были не чем иным, как фото-подделками. И просто доказательством, что у ремесленника руки росли из правильного места. Ведь совместить фон и модель путём двойной экспозиции – тоже ещё уметь надо! О чём говорить? Если в 19 веке появилось целое направление - «спиритическая фотография». Особенно она была популярна в Америке в годы гражданской войны. Семьи, горюющие про погибшим отцам, братьям и сыновьям, заказывали у мастеров художественные имитации. На них родственники позировали вместе с призраками покойных. И эта, пусть и ложная связь, немного утешала их печаль. И приносила огромные барыши искусникам фото-монтажа.
В магическом мире дела обстояли иначе. По опыту Лавгуда привидений можно было уговорить на качественную колдографию. Ведь существовал же тот же альбом с призраками Хогвартса! В нём сэр Николас де Мимси-Дельфингтон, он же Почти Безголовый Ник, гордо демонстрировал, что имеется в виду под этим самым почти безголовый, жутенько оторвав свой кудрявый котелок от пышных брыжей воротника ещё генриховской Англии. А красавица Елена Рэйвенкло, покровительница их с Августом факультета, фланировала по Хогвартсу не с каким-нибудь веером там или с левреткой подмышкой, а с книгой. С чем же ещё?
Поэтому шанс, что они всё же сумеют передать колорит этого переулка с нечистью, был. И Ксенофилиус планировал его использовать. Сейчас вот он только немного поколдует с диафрагмой, чтобы вытянуть ночную съемку, и они начнут!
При этом он неспроста попросил волшебника рассказать ему о матери... Мать... Мама... Эта женщина, почти всегда связанная у ребёнка с его первым словом, принесённым в этот мир, с колыбельными, напеваемыми ею во время твоих болезненных лихорадок или, наоборот, с беспечным наплевательством к твоему здоровью, с хлопком по губам за злое «дура» в адрес вредной соседки, а у кого-то - с вполне себе ощутимым каждой мышцей «Crucio» за разорение отцовского погреба, с обычными детскими недовольствами, вроде туда не пустили, это не купили, пятое-десятое не разрешили, а шестое заставили, и с вполне серьёзными обидами за переломанную жизнь... всегда вызывала эмоции. Те корёжили или преображали лицо. И даже если были просто воспоминаниями, то всегда, абсолютно всегда, резонировали в настоящем.
Так что подобные вопросы были профессиональной уловкой Ксенофилиуса, если хотите. И его способом добавить в колдографию – жизнь.
А заодно неплохим способом узнать собеседника.
Ведь сейчас говоря о матери, Август всё равно говорит о себе. О том, какие качества он ценит в людях... Ну, вот, например, – «умение критично мыслить», «почтительно относиться к старшим». И с головой выдает свои слабости. В этом «матушка» и «я был с ней не согласен, но с возрастом понял, что она права». И Лавгуд не считает, что британец особенно приукрашает действительность. Слегка идеализирует мать? Возможно. Но всё же Руквуд достаточно откровенен. Ведь они друг для друга – чужие люди. А рядом с чужими всегда проще открываться. Парадоксально, но факт. Чужим порой достаются более настоящие мы.
- Теперь я даже хочу познакомиться с Вашей матерью, Август, - улыбается Ксенофилиус, отлипая от поискового окошка колдофотоаппарата. Всё это время он старательно ловил в его перекрестье физиономию темноволосого волшебника. Мимику и жесты. Случайных существ, преграждающих им путь. Отблески фонарей, мажущих красной краской по шёлку мужского кимоно Руквуда. И его пернатого лисёнка, устроившего умилительные потягушки, и явив миру не только шерсть, но и вдруг! - перистые крылья... Надо будет не забыть расспросить и про это существо тоже. Вот только как это сделать, если события так быстро сменяют друг друга? Всё-таки не зря говорят, что путешественники проживают несколько жизней сразу. Одного этого дня в Японии хватит, чтобы в старости занять внуков рассказами на добрых два часа.
- И что же, Вы с матерью теперь переехали в Японию, Август? И мы больше не увидим Вас в Британии? – на ладонях Лавгуда с десяток ещё тёплых пластин, выползших из агрегата. Им нужно подождать где-то с минуту, чтобы белёсые карточки, как по волшебству (хотя почему это «как»?) проявили изображения. И медленно-медленно, как обнажаются японские юдзё перед клиентами, деликатно и с шармом, колдографии, наконец, открывают им свои секреты.
- Если понравится, заберите себе любую, мистер Руквуд. А остальные я размножу и затем пришлю Вам с совой. Ну, и возьму что-нибудь на обложку. Я уже решил, что это будет целый спецвыпуск, посвященный магической Японии, - и, к слову, в нём не хватает ещё статьи про еду.
Об этом Ксенофилиусу как раз напоминает невовремя заурчавший желудок. Всё-таки плавание на корабле, где он щедро сдобрил океан собственным же, на половину переварённым провиантом, не прошло даром... Ещё час, и он, как те оборотни, тоже начнёт кидаться на прохожих. И тут даже стоит поспорить, кто окажется беспощаднее! Коварные бакэ-неко. Или голодный до чёртиков Лавгуд.

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-10-17 12:50:20)

Когда Лавгуд был ребёнком, они с родителями редко выбирались куда-нибудь дальше, чем на расстояние в два часа полёта на метле. Его семья – обычные трудовые люди (мать – продавщица в лавке музыкальных инструментов, женщина с провинциальной чудинкой и любовью к разным старомодным вещам вроде довоенных патефонов и верности одному мужчине, отец – рядовой министерский клерк, обожающий жену, рыбалку, магглов и объяснения, которые он каждый день вырабатывал для них со всей старательностью и убойной фантазией, на какую был способен). Денег за свои труды оба получали не так что бы много. Поэтому ни о каких мифических заграницах, и уж тем более о затерянных мирах Южной Африки, о которых трещал сын и объяснял, что там полно-полно химер, сфинксов, каких-то птеродактилей и верблюдов – «только представь, пап, они хранят воду и лимонад прямо в своих горбах!», они и не слышали.
Впервые границу Соединённого королевства Ксенофилиус пересёк уже после окончания Хогвартса. И вот это-то и породило воистину тектонические сдвиги в его мировоззрении. Вселенная оказалась шире, страннее, опаснее и безумно интереснее, чем он мечтал! Отныне Лавгуд был отравлен ядом, что знаком каждому настоящему путешественнику. Ядом, который заставляет кровь бурлить, собирать походный рюкзак, раскручивать затасканный голубой шарик с портальной скоростью и опять и опять искать себе на задницу новые приключения.
И, что интересно, в Августе – Ксенофилиус тоже видит родственную душу.
По тому, как жадно блестят зрачки Руквуда, с каким воодушевлением он рассказывает и как стремится впитать в себя всё происходящее вокруг, волшебник заключает, что этот парень слеплен из того же теста.
Он такой же влюбленный в авантюры человек.
А ещё Лавгуд очень благодарен ему за то, что он показывает ему Японию – настоящей. Не той глянцевой и стереотипной... С открыток волшебных тур-фирм. Где непременно имеется густо накрашенная гейша. Холм Фудзиямы, разрезанный веткой сакуры с шёлковыми лепестками. И, конечно... Конечно! Разлапистый, как ель, храм, протыкающий небо фаллической верхушкой. Нет. Настоящую Японию. Шершавую. Живую (или не очень, учитывая, что они всё же на улице мертвяков). И настолько древнюю, что местные, кажется, говорят здесь на языке, что за последнюю тысячу лет совсем не изменился. И старинные саги жители могут читать с тем же успехом, что утренние газеты.
Журналист прячет колдофотоаппарат в рюкзак и снова продевает через руку его вторую лямку. Сумка весит, как пол-мешка картошки, не меньше. А потому под её грузом Ксенофилиус даже сгибается. И становится похож на какую-нибудь старушенцию с радикулитом. Или того самого верблюда. Только одногорбового. И без лимонада внутри.
- Это очень щедрое предложение, Август, - кряхтит Лавгуд в ответ на приглашение пожить у него.
- Но боюсь с моим знанием дипломатического этикета, Ваша матушка выставит меня за дверь быстрее, чем я обниму её и скороговоркой скажу своё полное имя – Ксенофилиус Энрион Джеремия Лавгуд. Уж насколько Вы заморочены на своих церемониалах даже такой растяпа, как я, наслышан. – со смехом, шагая вслед за Руквудом.
Наслышан, вообщем-то, Лавгуд и о местной кухне. Хотя вот о человечине в путеводителях почему-то не пишут. Цензура! Кругом цензура! Но сашими... Удон... Рис в булке...
Слюна во рту Ксено быстро густеет от возникающих в мыслях ароматных блюд. А желудок выдаёт новую музыкальную партию. Уже не такую кошачью, как урчание того лисёнка на плече Августа, а погромче. Как у маггловского перфоратора, долбящего асфальт. Или как у того зонтика-пса, который что-то ворчит на своем вещественном, провожая дух погибшей невесты.
- И как же Ваш лис поймет, что есть можно, а что нет? – журналист же теперь удивлённо следит за пушистым монстром, расправившим крылатые снасти и упорхнувшем вперёд по улице.
- Он что же, как тот специально обученный помощник у императора, что перед подачей на царский стол пробовал всю пищу сам? Крепкий, должно быть, желудок у Вашей зверушки...

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-11-03 00:25:58)

Лавгуду и самому нравится иногда готовить. Но так, чтобы непременно - для кого-то. Чтобы эти кто-то весело хохотали за столом, проливали вино на любимую скатерть жены, и она торопливо присыпала пятна крупицами соли, чтобы эти кто-то кричали - «передайте мне добавку пирога, обожаю ревень!», чтобы поднимали тосты, подкладывали ладонь под щёку, слушая истории, чтобы заворачивали остатки еды в салфетку и уносили потом с собой...
Готовить для кого-то - это ведь приятно, на самом-то деле.
Поэтому Ксенофилиус с интересом наблюдает и за уличным кулинаром, что уже начал заниматься заказом Августа. Разбить яйцо, замесить муку, хорошенько взбить, чтобы тесто получилось жидким и воздушным, как на блины, залить в форму в виде рыб, нашинковать начинку, зажарить с одной стороны, затем - с другой. Вот тебе и хрустящая закуска! А то, что чешуя у рыбы не совсем, как настоящая, так включите воображение, ну, право слово. А лучше - просто ешьте, а то остынет. Итадакимас. Приятного аппетита, то бишь.
- Я буду тоже самое, - с улыбкой сообщает Лавгуд повару.
- Хотя картофельный крем - это тоже интересно... И его тоже давайте, - и поворачивая голову к Руквуду:
- А почему рыбы, Август? Это тоже какой-нибудь символ? Или опять дело в том, что японцы стремятся во всём подчеркнуть связь с природой? - у них же как, что ни ширма, то непременно с рисунком бамбука. Что ни одежда - то с цветами лотоса. А что ни еда - то так, чтобы сохранить первозданный вкус и цвет. Чтобы выловить свежего тунца, и ещё трепыхающимся - сразу на стол. Мол, раз природа устроила всё таким, значит, оно и правильно. И кто мы такие, чтобы спорить с задумкой мироздания?
Ксенофилиус, кстати, это как никто - понимает. Он тоже любит природу. Больше того - она всегда служит ему убежищем. Он разумеет и звериную натуру, и птичий язык, и логику стихий. Тогда как движения человеческой души, наоборот, часто ставят его в тупик.
Волшебник кивает лавочнику и обменивает горячие - буквально обжигающие пальцы! свёртки - на пару монет. И заодно платит ещё и за Руквуда. Должен же он хоть как-то отблагодарить собеседника за все его эти старания, рассказы! И даже за приглашение поселиться у него дома! Человека, которого он не видел с момента выпуска лет -цать!
- Уж не знаю, как там у Вашего лиса, дорогой Руквуд, а у меня желудок имеется... И прямо сейчас он напоминает зудящий такой, пульсирующий провал. Так что если я срочно не закину туда что-нибудь съестное, он, пожалуй, сам сожрёт меня изнутри. Тут ведь нет разницы - откуда начинать - с головы или с хвоста? - волшебник для порядка крутит пирожок то так, то сяк. Но, решив, что с головы как-то вкуснее - уверенно целит в неё зубами.
Рецепторы взрываются от оттенков вкусов. Пряного теста, мясистого лосося, нежного сыра. И уже через полминуты в руках Лавгуда только что и остаётся ошмёток бумаги, которую он, впрочем, в порыве энтузиазма тоже успевает чуть закусить, пережевать и переварить.
- Фкуфно, - с набитым ртом спешит поделиться эмоциями Ксено.
- То есть я хотел сказать - «вкусно». Спасибо, Август... Мммм... А ты что смотришь? С тобой тоже поделиться? - переводит он взгляд на зонт.
В порядке эксперимента Лавгуд отламывает шмат другого пирожка и протягивает его забавной нечисти. Но та, конечно, смотрит на двуногого, как на сумасшедшего (ну, вот, он уже почти и освоился - примерно так глядят на Ксенофилиуса почти все его знакомые) и просто крутится на своей одной ноге.
- Кстати! А зачем люди вообще ходят на эту улицу призраков? Если Вы ответите - за пирожками, я их пойму. Но всё же? Не каждый же тут сдаёт экзамен по наказу матери... И что ещё важнее - как мы будем отсюда выбираться, мистер Руквуд?

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2020-11-21 16:40:34)

В детстве у Лавгуда была своя сокровищница. В набалдашнике кровати. Кругляш на левой стороне спинки откручивался, и в открывшуюся полость можно было что-нибудь напихать. По меркам взрослых там, конечно, хранилась всякая чепуха. Но по меркам Ксенофилиуса - вряд ли что-то ещё в мире могло сравниться по ценности с этими вещами. Ведь там была живая фигурка вратаря «Татсхилл Торнадос» - воплощение его мальчишеской мечты, слепленное из воска и краски. Пакет лакричных конфет, оставленных про запас, на случай похода. Золотой галеон какой-то древней чеканки. Должно быть, ещё тех времён, когда Лондон звался Лондиниум, а волшебники знали, что магия она не в палочке, магия она вокруг. Ещё там были вырезки из газет про всякие чудные происшествия вроде того, что маг выпил уменьшающее зелье и так потерялся в ворсе ковра, что нашёлся только спустя неделю, сильно похудевшим и измученным. Снимок деда с гигантской мандрагорой - с ней он получил главный приз на сельской ярмарке. И перо какой-то очень пёстрой птицы, гостившей у них под крышей всё лето. Лавгуд почему-то решил, что его крылатая потеряла случайно и когда-нибудь обязательно за ним вернётся. Будет искать, переживать, почти отчается, а тут он такой - да вот оно, держи, не переживай, я всё сохранил. Причём, Ксенофилиус не сильно боялся, что его сокровищницу кто-нибудь найдет. Наоборот. Его будоражила мысль, что это в его власти - передать что-нибудь потомкам. И только он решал, что именно они увидят, когда тоже открутят набалдашник. Взять ли с собой, в будущее, вот эту матовую стекляшку - леденец, обсосанный морем и выплюнутый обратно? Или вот эту разбитую ёлочную игрушку - взять? И, казалось бы, столько лет прошло. Он уже вырос, - глядите-ка, здоровенный лоб ростом под шесть футов. А принцип «взять или не взять» сохранил до сих пор. Только теперь Ксенофилиус забирает всё это в свои истории. В статьи для «Придиры». События, вкусы, звуки, картинки вместе с ним перекочёвывают из реальности - на страницы. И именно поэтому волшебник так торопится в гостиницу. Не потому что он устал, нет. А потому что он не хочет что-то забыть. Переживает, что какие-нибудь важные факты испарятся из памяти, как утренний сон. Или то дыхание на зеркале. Впечатление - это же очень эфемерная штука. Попробуй только зазеваться и не поймать его на лету, только что и услышишь - ха-ха-ха, глупый журналист! Разве ты не знал, что если не записать слова сразу, - такими, какими они только возникают в голове, затем ты только и будешь что зачёркивать, мять бумагу, бросать её на пол и начинать всё опять? А потом опять. И опять. Поэтому так важно - скорее усесться на письменный стол. И вынуть из мозга буквы, что уже набухают почками. Слова, что распускаются листьями. И образы, что ветвятся предложениями. Будь его воля, пожалуй, Лавгуд и бы самого Августа взял с собой. Рассчитал бы на слоги, растолок в ступке, замешал в типографскую краску, как в том обряде на крови, а потом бы распечатал свой журнал. Лишь бы издание тоже дышало. Лишь бы у его «Придиры» тоже была душа. Впрочем, и просто рассказы Руквуда - хорошее подспорье. Поэтому волшебник кивает в ритм и где-то даже смеётся.
- Послушать Вас, Август, так в загробном мире ни минуты отдыха. Привидения - какие-то ну очень занятые существа. А как же вот эта фраза, мол, выспимся на том свете? Врут, значит, да?
Они ныряют в какую-то очень тёмную арку и оставляют переулок Призраков за спиной. Тоннель между мирами пережёвывает их. Разбирает на молекулы и собирает заново. Вроде такими же людьми и всё же чуть-чуть другими. Лавгуд бы сказал, что больше всего это путешествие похоже на закулисье. Только закулисье бытия. А ещё ему сразу вспомнились их школьные рейды по всяким маггловским заброшкам. Послевоенная Англия богата на такие вещи. А подростковое время - на самоубийственные затеи. Четырнадцать - это же такой возраст, когда ты мнишь себя бессмертным, вот и лезешь куда ни попадя. Например, в старую больницу. Бесхозное здание с заколоченными окнами и замками, которые можно было вскрыть даже без заклятья «Alohomora». Ведь четырнадцать - это же ещё и такой возраст, когда Министерство запрещает тебе применять магию вне Хогвартса. В бывшем госпитале для тяжелораненых мальчишки только, что и увидели заброшенные палаты, да ржавые матрасы с вывернутыми пружинами. Зато услышали такие страшные шорохи, что тут же вообразили, что в доме живут призраки. Был ли этот скрежет веток об стекло? Или гул капающей воды из прохудившейся крыши? Кто знает. Но после того похода и общей атмосферы безысходности, какой разило место, Ксенофилиус стал даже как-то ярче чувствовать мир. Свет солнца. Щебет птиц. Дуновение ветра. Ровно тоже, что и сейчас. Путешествие «с того света» тоже навевает ему точно такие впечатления. Всё так же слышится какой-то шёпот. Всё так же веет какой-то безысходностью. И всё так же остро и отчаянно хочется жить.
Ну, хотя бы для того, чтобы иметь возможность наблюдать такие виды. Ведь выныривают волшебники где-то на окраине Токио. И город, по пояс стоящий в океане, простирается перед ними во всю ширь. Как на ладони. Только очень большой ладони. Великаньей ладони. Очень красиво.
- А знаете, что Август... - наконец, переведя дух, журналист поворачивает лицо к собеседнику.
- Раз Вам завтра снова возвращаться туда и снова рисковать жизнью, возьмите-ка это себе, - Ксенофилиус тоже стягивает с себя головной убор, - тот самый шлем из кожаных полосок, золотых перьев и редиски в качестве украшения, и протягивает его Руквуду.
- Это очень сильный артефакт, на самом-то деле. Хотя я ещё не оформил на него патент. Пусть он настроит Ваш мозг на волну успеха и поможет сдать экзамен на высший балл... Берите-берите. Отказа я не приму.
Отвечать же про гостиницу Лавгуд отчего-то мнётся. Возможно, потому что забронированное место - самое дешёвое из того, что он нашёл в магической Японии. Что-то вроде их лондонского автобуса «Ночной рыцарь». Для волшебников, попавших в беду. Разве что без колёс. Страна-то дорогая, с третьей по счёту экономикой в мире, поэтому одно путешествие на корабле съело половину бюджета издателя. Перед отправлением ему даже пришлось вытрясти их семейную кубышку, в которую они с Пандой откладывали на чёрный день. Так что экономить на всём - вот главный план Ксенофилиуса. Но можно ли признаться в таком Руквуду - человеку явно обеспеченному и явно не бывающем в столь злачных местах, как гостиница «Подлунный мир»?
- Да, наверное, я и сам найду, - неуверенно тянет волшебник и всё же роется в карманах в поиске адреса.
- Но всё же... вот. Буду рад, если Вы меня направите. - на ладони видна записка с закорючками. А на физиономии журналиста - улыбка. Смущённая.

Отредактировано Xenophilius Lovegood (2021-01-01 23:08:39)