Лето было долгим. Они с Бродягой, правда, могли заниматься чем угодно: брынчать на гитаре, отрабатывать приёмы для квиддича, перебрасываться в зверей и пугать магглов, отправившихся в поход, но размеров гложущей чёрной дыры в грудине у Джеймса это не убавило. Отчасти могло показаться, что Сохатый тяжело переживает разрыв с Боунс, но на деле их расставание разрывом вообще назвать нельзя было.

Но дело было совсем в другом.

Юфимия то и дело спрашивает: "Джим, а как там та девочка?", потому что, ещё бы, Поттер родителям все уши прожжужал про эту прекрасную Эванс, среди Поттеров о магглорожденной волшебнице не знал только ленивый. Сейчас же, когда вначале выходных речь привычно пошла про всю ту же "Эванс", Джим рывком встал из-за стола и хлопнул за собой дверью. Осознание того, как же сильно он напортачил пришло не сразу.

Привычное письмо со списком литературы оказалось далеко не самым простым: указом директора он назначался на пост старосты школы вместе с... Лили Эванс. Это, должна была быть какая-то ошибка, ведь есть тот же Ремус, который куда более достоин этого статуса, чем он. Более того - лишний раз маячить перед Эванс Поттер с уязвлённой гордостью не собирался. Он уже и так слишком много напортачил, он и так пустил псу под хвост всякие старания. Он был шутом для неё, слишком мелким для того, чтобы притянуть к себе внимание не менее гордой натуры Лили. Она все время была очень близко, стояла с ним в одном ряду на лекции, порой сидела рядом, когда их сажали в пару, но при этом не давалась погладить, словно кошка, хорошо знающая себе цену.

Из мыслей валяющегося на смятой постели Поттера вытянул громогласно мявкающий рыжий жмыр, решивший потоптаться по его спине. Джеймс мгновенно широко раскрыл глаза и пулей вылетел из спальни, натягивая школьную мантию поверх отделанной в цветах факультета водолазки, поправляя воротник и на ходу завязывая гребанный галстук, который он так и не научился нормально завязывать, как бы сильно не пыталась научить его Юфимия. В итоге, решив, что пускай этот галстук идёт куда подальше, он не стал мучиться.

Лили никогда не опаздывала. Лили всегда выглядела опрятно. Лили шла к статусу старосты по головам и была его более, чем достойна. А Поттер... а Джеймс понятия не имел, зачем Дамблдор решил найти бед на свою голову.

Начавшееся в гробовом молчании дежурство, обещало таким быть до самого его конца: какой-то частью своей души Джеймс уже думал махнуть рукой и разделиться с Эванс на первом же перекрёстке коридоров, вероятнее всего, ей противна его компания, а Поттер ещё в конце шестого курса решил, что он слишком обмудок для того, чтобы пытаться хотя бы кусочек внимания гордой Лили заполучить. На конце палочки сверкает огонёк - ярким светом он обмывает мраморные полы и высокие стены с зашторенными портретами. Долго Джеймс вообще обдумывает, что ему сказать, но каждый раз, когда он пытается открыть рот, слова застревают в горле костью и приходится тут же захлопывать губы, как рыба, выброшенная на берег.

Эванс как всегда. Красивая, подобранная, с этой её завидной статью, а каждая пуговка на белоснежной, хорошо отглаженной блузе имела какой-то тайный смысл. Поттер словил себя на мысли, что пялится - и ляпнул, чтобы не выглядеть вкрай глупо:

- Послушай, Лили, - язык не поворачивался назвать её привычным задиристым "Эванс", особенно сейчас, когда она была настолько близко, - Я извиниться хотел. Я вёл себя, как дурак. И я прекрасно понимаю, что ты готова была на этом месте видеть кого угодно, но только не меня, и понимаю, если ты прямо сейчас пошлёшь меня далеко и надолго. Но я не вывожу, Лилс, сидеть и думать каждый день о том, как по-уродски к тебе относился.

Поттер остановился, зачесав густые кудрявые волосы назад и вперил в гриффиндорку долгий пытливый взгляд.

- Можешь мне не верить, но мне правда жаль, Лили. Я больше не подойду к тебе, обещаю.

- Больше нет... славно.

"ПРИДУРОК", - сознание орало не своим голосом в тишине коридора настолько, что Джеймсу показалось - внутренний голос услышит Лили. Но Поттер только глубоко вздохнул, ища, куда бы ему деть свой проклятый взгляд, и в итоге, найдя лучшую точку для сосредоточения в собственных носках ботинок, замолчал. Ему хотелось смотреть на неё взглядом, полным надежды, ему хотелось, чтобы Эванс улыбнулась лично ему именно сейчас, ему хотелось, чтобы Лили сказала одно проклятое "да" и он бы доказал ей со всем остервенением, что все слухи, шагающие вперёд него по Хогвартсу и всё то впечатление, которое он создаёт - пиздёж чистой воды.

Но вместо этого он молчал. Молчал и как придурок смотрел то на свои ботинки, то на стены вокруг, то на клетчатую юбку Эванс.

"Она больше на тебя не злится", - ворчало подсознание, - "Так возьми себя в руки и сделай хоть что-то?"

Джеймс посмотрел на Лили таким взглядом, будто бы его по голове только что огрели чем-то тяжелым и сейчас внутри вместо мозгов разваливалась перьями пушистая сладкая вата. Найти бы заклинание, чтобы провалиться отсюда пропадом и исчезнуть с этого земного лица: не должна перед ним извиняться Лили, которую он изводил проклятых три года. Нехороший червячок сомнений закопался внутри с особым остервенением, каждым таким шевелением загоняя и без того шальные мысли Джеймса дальше. А, как известно, чем дальше в лес, тем злее волки.

"О, Эванс, я знаю", - в голове под глубокий вздох повертел мысль Джеймс, почесывая затылок, - "То, что я оттуда живым ушёл - чудо".

Джеймс был гордым. Он столько времени потратил на то, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть через ту хорошо отстроенную рыжеволосой девчонкой стену, что совсем забыл о том, что есть вокруг. Что свет белый клином на одной только Лили Эванс не сошёлся. Что он, одержимый этой девицей, забывал как есть и пить просто зря. Что он для неё как был болваном, так и останется, что шансов Лили Эванс не даёт, у неё для этого нет времени и желания. И что пора бы уже забыть и выкинуть из головы свою рыжую зазнобу, потому что жизнь продолжается, а с седьмым курсом перед ним открывается очень много дверей. Есть большой шанс, что с выпуском они с Эванс разойдутся, как в море корабли, и больше и не встретятся никогда. Оставшись друг для друга горьким и неприятным воспоминанием.

"Она считает тебя идиотом", - продолжал рассуждать Джеймс, - "впрочем, Эванс всегда была умной девочкой, далеко от истины не ушла".

Лили - умная, добрая, замечательная и жутко перспективная. Джеймс уверен, что в будущем её ждёт блистательная карьера колдомедика, а следом за этим Слизнорт будет гордо выпячивать грудь, выдавая успехи рыжеволосой гриффиндорки за свои собственные. Лили - красивая, такая красивая, что Поттер чудом не роняет слюну на дубовый стол, когда она деланно не обращая ни на кого внимания проходит мимо в Большом Зале. Но Джеймс бы был настоящим уродом, если бы был падок на одну только красивую картинку. Лили - храбрая. Не кошка, львица. Лили - трудолюбивая и целеустремлённая, кажется, не один раз он заставал её, клюющую носом в книгу в факультетской гостиной. Лили ему свет целый заменила одним только своим существованием, а, Мерлин, как волшебно она улыбалась... пускай, Эванс на него всё чаще бросала гневные, мечущие молнии взгляды, но когда Джеймсу удавалось словить момент её улыбки, он был готов поклясться, счастливый до потери пульса, что тогда сил в нём прибавлялось столько, что он мог вон те горы на горизонте ворочать голыми руками.

А Поттер... да что Поттер. Болван. Идиот. "Отвали уже от меня, придурок". И сейчас Лили, что? Собирается извиниться за то, что делал Джеймс? Да и вид у неё был такой, что хотелось завернуть в большущую меховую мантию и унести куда-нибудь подальше от проблем, бед и нервов. Лишь бы не извинялась. Лишь бы не искала свою вину в том, чего не делала.

- Мы оба знаем, что Ремус на этой должности был бы куда более органичен, - выдавив на лице улыбку, Джеймс попытался разрядить обстановку, решительно шагая дальше. Такие моменты его ставили в крайне тупиковое положение, и его легко мог выдать бегающий взгляд и нервно бьющаяся на шее жилка, - понятия не имею, что Дамблдору под старость лет в голову взбрело. Ай, брось, Эванс, буду я оправдываться. Ты сама всё знаешь.

Джеймс не смотрел на неё. Меньше всего ему сейчас хотелось откровенно продемонстрировать Эванс, что он сопля и тряпка, и что ему жаль до кома в горле, что всё происходящее привело к одной только хреновой ненависти. Ох, блядь, натворил же ты дел, Поттер. Теперь расхлёбывай, умник.

- Я не образцово-показательный студент, не отличник учёбы и, Мерлин упаси, не пример для подражания. Ты видела, как на меня первокурсники смотрели? Честное слово, каждый второй решил, что я хочу их съесть, а каждый третий тут же отметил меня тем ещё чудаковатым, - огонёк на конце палочки задрожал и Джеймс, остановившись, тряхнул рукой, выругавшись в голос: - а, твою ж мать, Lumos! Как бы так не вспомнить добрым словом Флитвика, а то заикается старику в постели, ещё подавится, и, дай угадаю, снова я виноват буду. Ну, ничего, я привык быть козлом отпущения.

Поттер нервничал. Говорил обо всем и ни о чем одновременно, лишь бы забить эфир. В середине такой трёпки он бросил на Лили короткий взгляд.

- Я если действую тебе на нервы, то ты скажи, а не жуй свою губу, - отфыркивается Поттер, поправляя на носу очки, - я заткнусь и больше не буду приседать на уши.

Отредактировано James Potter (2020-07-27 00:10:06)

"Да кто вообще тебе сказал, что ты действуешь ей на нервы?"

О, трёх лет было достаточно, чтобы понял даже такой непробиваемый лоб, как Поттер.

Сердце со следующими словами в груди громко ухнуло. Ухнуло, остановилось, а затем полетело быстрее, чем Поттер, прижимающийся к профессиональной спортивной метле.

Рыжих волос и лучистого взгляда не было достаточно, чтобы заполнить зияющую дыру в груди, которую раз за разом раздразнивали чужие отказы. Репутации умницы и отменной студентки не было достаточно, чтобы унять это непонятное гложущее чувство. Амелии Боунс было недостаточно. Мерлин, вокруг было столько потрясающих девчонок, готовых принять на свои колени буйную кудрявую голову. И вот сейчас, когда она сама шла к нему в руки, он смотрел на неё во все глаза и не знал, что ей сказать. Не знал, что сказать девчонке, в которую влюбился, как мальчишка, и перед стенами которой никогда не останавливался. Он был бы полнейшим подонком, если бы сейчас воспользовался ей. Впервые, фактически оказавшись носом к носу, он бы мог позволить себе всё, что угодно, к тому же, Эванс едва ли не просила об этом. Он бы не простил себе, если бы позволил себе больше положенного.

Прошло некоторое время, прежде чем Джеймс зашевелился. Оцепенение спало. А голова снова начала соображать.

Осторожно протянув к ней ладонь, будто бы искренне страшась того, что она под его пальцами рассыплется, превратится в пыль, Джеймс коснулся её запястья. Следом костяшек, а потом пальцев, крепко сжимающих волшебную палочку. Его рука сама приняла в горячую ладонь древко волшебного артефакта, кончик которого сверкал от произнесённого заклинания, и дрожал, словно пламя свечи у открытого окна, нервно, взволнованно. Взвинченно. Как и сама Лили напротив.

Она так близко не подходила никогда. Всегда выдерживала очень чёткое расстояние, будто бы прокладывая между ним и ей незримую границу, сейчас дышала ему под челюсть, прятала взгляд и была настолько близко, что Джеймс мог почувствовать запах её сладкого парфюма. Тот самый запах, а не его шлейф, остававшийся далёким эхом в коридоре.

- Я не могу так, Эванс, - пальцы крепко сжали узкие женские запястья. Джеймс был почти уверен, что Эванс, эта гордая и горячая норовом Эванс начнёт вырываться. Он был с ней осторожен, как с фарфоровым сервизом, пускай и нагретым кипятком, о который легко обжечься. Плевать на ожоги. На всё плевать. Лили, правильная и невероятно умная Лили сегодня впервые за столько лет признала, что чувствует что-то, что не даёт ей покоя. И от этого сердце у Джеймса едва ли не разрывалось в груди, - Не перебивай и дослушай меня.

У него сдёрнуло стоп-кран. Просто взяло и сорвало, да так, что до тех пор сумасшедше несущийся по рельсам локомотив затормозил, разбрасывая от колёс искры. Вдох-выдох. Со злости можно сказать кучу всего, и, как правило, после очень сильно жалеть о вырвавшихся с губ словах. Мерлин, он меньше всего хочет, чтобы эта девушка так себя чувствовала. Из-за него.

- Лили, - осторожно, будто бы стараясь объяснить проклятую филькину грамоту гиппогрифу, перед которым сначала кланяйся, а потом говори, он позвал её медленно, понизив голос до полушепота, словно бы их могли услышать, - Я был бы настоящим уродом, если бы позволил себе сделать что угодно с тобой сейчас, когда ты злишься. И когда воздух вокруг тебя едва ли не искрит. Я был бы уродом, если бы воспользовался вспышкой твоего гнева для собственной нужды. Я был бы уродом, если бы прямо сейчас сделал то, чего ты так просишь одним только взглядом, одними губами. Но, Мерлин, как же я хочу надеяться, что я не урод, а ты не трофей для урода, который можно снять с полки для любования, - Джеймс обессиленно покачал головой, не пытаясь её уговорить. Разве что прийти к компромиссу: - И поэтому я наберусь смелости и попрошу тебя. Попрошу дать мне ещё один шанс.

Это могло выглядеть глупо, особенно сейчас, когда Эванс выволокла наружу всё то, что так давно прятала в глубине души. Но это было правильно. Это было правильно с точки зрения Джеймса, для которого Лили за эти годы стала не простым влечением. Она заняла в его сердце особенное, почётное место. Поттер даже не скрывал, изначально к Эванс ничего серьёзного и не было. Но очень скоро всё происходящее лихо сбросило с себя подоплеку спора, или пари, и заменило Джеймсу смысл жизни.

- Лили, ты мне очень дорога, - не осмеливаясь сделать шага дальше, произнёс он, пожимая в своих больших ладонях её тонкие пальцы. Она могла отказать ему в момент, а следом прописать по лицу сходу, снова продемонстрировав свою гордую натуру. Но Поттер зарёкся ещё маем доставать её. И сейчас бы Джеймс принял поражение со свойственной ему храбростю, прямо глядя в лицо той девушке, которая точно знает, чего хочет. Он бы забыл её, а она, вероятно, его. Осторожно, чтобы не спугнуть ту эфемерную красоту момента, которую он держал в своих руках, Джеймс коснулся кончиком носа рыжих волос над ухом, прошептав: - Поэтому подумай хорошо. Я бы хотел, чтобы "да" было осмысленным. И желанным. Точно так же, как и "нет".

"Хрен с ним", - очередная трезвая мысль.

Джеймс видел Эванс такой впервые. Нет, конечно, Лили злилась. Умела злиться. А ещё по отношению к Джеймсу она злилась просто перманентно, без выходных и перерывов, и Поттер был более чем уверен - она его, пожалуй, ненавидит, не иначе. А сейчас понимал. Вовсе нет. Не ненавидит. Так злилась девушка, в которую он был влюблён, за то, что он не проявляет своей бывшей решимости. За то, что она вынуждена обнажать перед ним свою хорошо прикрытую гордость. И то, как сильно эта гордость оказалась задета. Лили Эванс, стоящая перед ним, ревновала к Амелии Боунс и хотела его. Лили Эванс желала Джеймса Поттера, а Сохатый сейчас, обескураженный этой мыслью, не мог нормально существовать, потому что у него в голове случился коллапс - всё схлопнулось в одну сплошную дыру от этой ситуации.

Лили говорила, а он молча и с особой осторожность перебирал её рыжие волосы. Лили гневно метала глазами молнии и бросалась словами с точностью метательных ножей. Лили Эванс только что поставила в тупик самого отвязного придурка Хогвартса.

А затем Джеймс тряхнул головой, словно на ней были всё те же венценосные рога, и чертыхнулся.

- Твою же мать, - секунда, чтобы схватить губами воздуха и стянуть с носа очки. Джеймс запускает в огненно-рыжие волосы руку, находит шею, затылок, пропускает сквозь пальцы мягкие вихры, и целует. Целует так, как хотел бы целовать Сьюзен, как думал, что будет целовать Эванс позже: по-хозяйски, остервенело, глубоко выдыхая в губы и не в состоянии дышать самостоятельно. Большая грудь ходила ходуном, волшебная палочка с тихим стуком упала на мраморный пол, осветив несчастным белым огоньком ноги. Джеймс целовал Лили Эванс, и этот поцелуй не говорил, кричал слова благодарности.

Дамблдор, старый упырь, поставивший Сохатого на эту сраную должность. Пожалуй... ему стоит сказать спасибо.

Прошло, пожалуй, не меньше минуты, прежде чем Джеймс оторвался от Лили. Не убирая от неё рук - пускай хоть по роже ему пропишет за такую наглость, он всё равно будет самым счастливым придурком на этой сраной планете, потому что он только что поцеловал девушку, в которую влюблён. И, Мерлин, этот поцелуй пел и рыдал, молился о триумфе.

Джим не отпускал её, крепко зажмурившись - прислонился лбом к виску, неотрывно держа в своих руках узкую талию. У Эванс волосы сладко пахнут. Сладко, блин, пахнут. Какими-то очередными её духами, шлейф которых Поттера преследовал по всему Хогвартсу, а сейчас он здесь и сейчас чувствует его в полной мере и вдыхает с таким упоением, что, кажется, лёгкие не выдержат. Откажут. Он не успел спокойно прийти в себя и восстановить дыхание, и в одно жадное движение сгрёб Лили в такие крепкие объятия, что она могла бы даже сквозь рубашку и мантию услышать то, как сумасшедше заходится в широкой груди его храброе сердце. Он сжимал её так, будто бы она может исчезнуть. Просто-напросто рассыпаться в его руках.

И целовал щеки-висок-подбородок-губы, силясь хоть в это облачить переполняющие его чувства. Он не был хорош в долгих разговорах, не был хорош в признаниях, не был хорош в лирике. Но Джеймс Поттер всем сердцем надеялся, что каждого его жеста сполна хватит, чтобы ясно донести всё то, что он не в состоянии сказать словами. Джеймс Поттер был бесконечно благодарен. И настолько же бесконечно счастлив.

Всё это, каждое движение, каждый вдох красноречивее всяких слов говорили "моя".

- Эванс, ты балда, - погодя, вынес Джеймс такой вывод, с откровенной насмешкой посматривая на гриффиндорку сверху вниз. Он держал её лицо в своих ладонях и улыбался, как придурок. Счастливый придурок, самый счастливый в этой школе, - Три сраных года, Эванс. Три года целибата. Надеюсь, у тебя есть кубок к себе вдовесок?

Поттер фыркнул. Со стороны могло показаться, что он ужасно задет, но рук Джеймс не отнял, а уже совсем скоро взгляд его значительно потеплел. Ответил он снисходительно - отличнице да ещё поди объясни все тонкости:

- Эванс, я игрок в квиддич. Конечно, мне нужен кубок, - Лили в его руках улыбалась так, как никогда, казалось бы, не будет улыбаться Джеймсу Поттеру. Ему не верилось, что всё действительно происходит, что она здесь и сейчас настоящая. Только что целовалась с ним. И сейчас улыбается, сверкает, а в уголках глаз лучатся крохотные морщинки - свидетели искренности этих всех эмоций. Он качал головой от неверия и от того тёмные буйные кудри весело подпрыгивали. Он смотрел на неё сверху вниз, осторожно поглаживая светлую скулу, придерживая приласкавшейся ладонью щёку. Лили смеялась, шутила, кокетничала и была такой искренней, что Джеймс поверить не мог, что всё это чудо, происходившее здесь, в тёмном коридоре, предназначалось ему. Болвану-Поттеру, идиоту-Поттеру, придурку-Поттеру.

Конечно, он шутит про кубок. Достаточно квиддичного и победоносного поцелуя в щёку, когда он прилюдно, при всех, подлетит к очаровательной Лили, разодетой в его гриффиндорский шарф, чтобы попросить у неё лёгкое касание губ. На удачу, - скажет Поттер, глумливо подмигнув и вызвав обалдевший свист и галдёж с трибун. Лили, правда, пускай узнаёт о таком эпизоде постфактум.

Или, может, пускай она кутается в его мантию, когда они в очередной раз, сбежав ото всяких обязанностей пустятся резвым бегом в Хогсмид, когда Лили, раскрасневшаяся, сбросит с плеч тяжелый плащ в тёплой таверне, а Джим не сможет натурально отвести от него глаз. Ему снова нужно будет, чтобы кто-то его ущипнул, красноречиво доказав, что всё происходящее - не сон. Что девушка в растянутом полосатом свитере - его девушка, она реальна и никуда не денется. И будет сидеть с забавными усами над верхней губой из-за пышной пенки от сливочного пива. И что Эванс, пихнувшая его в плечо за то, что Поттер нахально слизал эту пену языком, она тоже реальна. Все Эванс в его голове вдруг приобрели из нуарного чёрно-белого стиля цветную окраску. Ожили. Вместе с той единственной, что сейчас так потрясающе улыбалась в его руках. Ах, как она улыбалась...

Джеймс не удержался, и ещё раз склонился над ней, как серый мыс склоняется над Северным морем, и коротко, не требуя ничего взамен, будто бы для того, чтобы в очередной раз доказать себе реальность происходящего, коснулся её губ своими.

- Нет, - протянул Джеймс, - нет, Лили. Я не собираюсь ни перед кем скрывать то, насколько я счастлив. И пускай каждый, слышишь, каждый знает, что я - самый счастливый гриффиндорец в этой школе. Я не буду кричать, я буду очень красноречиво показывать.

Он действительно не собирался ни от кого прятаться по углам. Зачем? Стыдиться? Чего именно стыдиться, того, что любимая девушка, наконец, дала ему шанс, а не в очередной раз по морде? Нет. Ни за что на свете. Джеймс Поттер будет самым счастливым студентом Хогвартса и постарается сделать Лили самой счастливой студенткой Хогвартса. Она - его сокровище. И, упаси Мерлин, будет Джеймс Поттер это сокровище прятать.

- Лили, я хочу целовать, обнимать и держать тебя в руках при всех не для того, чтобы похвастаться. Ты не трофей. Ты... ты... потрясающая девушка, - Джим осторожно заправил рыжий локон за аккуратное ухо. Он глубоко вздохнул, - Я хочу делать это тогда, когда вздумается. И пускай будет всё равно, при всех, в Большом зале, на уроке у старой МакГонагалл или за столом в Хогсмиде. Тогда, когда захочется, за завтраком, стирая с твоих губ эту несчастную яичницу, или перед гостиной, чтобы Полная Леди неоднозначно шипела и закатывала глаза. Я не хочу прятаться сам. Тем более не хочу прятать то, насколько я счастлив. И с кем.

Джеймсу очень дорогого стоит всё же оторваться от Лили. Ненадолго правда, поправить на носу очки, подобрать упавшую волшебную палочку, а затем со всей своей джентльменской галантностью подставить девушке свою руку.

- Идём? Нам ещё дежурить надо, Эванс.