Несмотря на некоторые опасения Эйдана по поводу того, что Серхио не справится или не захочет справиться с поставленной перед ним задачей, всё прошло достаточно неплохо. Магдалина забыла то, о чём ей помнить не следовало. После этого она вернулась домой, и постепенно жизнь в Эйвери-мэноре начала до известной степени налаживаться. Маг простила его, конечно, за то, что он был с ней груб, как прощала всегда и за всё — труднее на этот раз, но ведь главное — результат. И всё же Эйдан вынужден был признать, что история с новоявленной взрослой дочерью едва не завела его в семейную западню, из которой он едва ли смог бы выбраться без потерь. Терять то, что ему принадлежит, равно как и жертвовать чем-то, Эйдан не любил. Неизбежный ущерб он постарался свести к минимуму, однако и для этого пришлось повертеться ужом на раскалённой сковородке. Заключённый в силу обстоятельств альянс с младшим шурином, терпеливые уговоры и самообладание в общении с женой, сложный и неловкий разговор с дочерью — всё это требовало немалой изворотливости, а Эйдану и без того хватало проблем с Краучем и террористическими наклонностями его старого школьного друга, сосватавшего ему в дополнение к обычным хлопотам обучение пожирательского молодняка. На этом фоне проблемы дома были для Эйдана совершенно излишними и, кое-как раскидав дымящиеся угли, он решил по возможности не подливать масла в огонь хотя бы до тех пор, пока Магдалина не родит.

Однако всем известно, куда выстлана дорога благими намерениями, а разумные решения не всегда работают на практике так же хорошо, как в теории. Тем не менее, определённого успеха Эйдан добился: по возвращении супруги из Истборна они снова стали спать вместе, то на её половине, то на его. Правда, он очень скоро усомнился в том, стоило ли считать это успехом или наказанием, потому что, когда Магдалина спала рядом, он не мог незаметно отлучиться или не ночевать дома. То есть, мог, конечно, но он дал себе зарок не подкидывать жене пищу для подозрений и истерик в ближайшие несколько месяцев — если не для собственного спокойствия, то ради сына, которого они ждали. Между тем, Алисия отнеслась к внезапному перерыву в их встречах с ещё меньшим пониманием, чем Сандрин — к просьбе не попадаться на глаза своей потенциальной мачехе.

Алисия занималась разведением верховых лошадей и помогла Эйдану с выбором приобретённого им недавно арабского скакуна для летних прогулок, но видеться по завершении сделки они не перестали. Целеустремлённая и самодостаточная волшебница зацепила его своей почти высокомерной холодностью, но на поверку оказалась не такой уж неприступной и весьма горячей штучкой. Эйдан в шутку звал её Амазонкой, но увы: как и все женщины, Алисия, чем дальше, тем больше требовала к себе внимания. Ни к чему хорошему это обычно не приводило, поэтому около двух недель назад этим встречам пришлось положить конец — что было, между прочим, весьма прискорбно для обеих сторон, потому что Магдалина успела утомить Эйдана своим внезапно избыточным присутствием в его жизни и набиравшим обороты нытьём о том, что беременность её не красит, и он вот-вот потеряет к ней последние остатки интереса. От этих разговоров у Эйдана неизменно появлялось жгучее желание перейти от слов к действиям как можно скорее, чтобы эти причитания хотя бы стали подкреплены реальными основаниями. Однако даже Алисия, от которой он поначалу с затаённой надеждой ждал попыток возобновить их свидания, не подавала никаких признаков жизни.

Каково же было удивление Эйдана, когда она вдруг появилась в Эйвери-мэноре на званом вечере по случаю Дней рождения — его и Маг — в сопровождении приглашённого на торжество в силу дипломатической необходимости датского атташе. Дальнейшие события Эйдан предпочитал считать роковой неизбежностью. Удачно подгаданный момент для уединения привёл к короткому разговору, прямым следствием которого стал сеанс куда более тесного общения в интимной обстановке одной из гостевых комнат мэнора. И, хотя манера заявляться к нему домой без предупреждения с некоторых пор чрезвычайно раздражала Эйдана, время с Алисией он провёл на редкость приятно, что в некотором смысле компенсировало её неуместную инициативность и риск, связанный с её появлением под одной крышей с Магдалиной. К тому же, на их отсутствие, как казалось Эйдану, никто не обратил внимания, поэтому весь остаток вечера он пребывал в весьма благостном расположении духа, угощал гостей занимательными историями из своей дипломатической практики, смеялся над чужими шутками, старался больше не отходить от Магдалины надолго, танцевал с женой все медленные танцы и почти не жалел о подаренном ей котёнке дымчатого леопарда, хотя и считал это безрассудной прихотью беременной женщины.

Было уже довольно поздно, когда последние гости разошлись, и Эйдан, оставшись наедине со своей благоверной, обнял её со спины и коснулся губами мочки уха, мягко поглаживая ладонью по животу.
— Ну что, к тебе или ко мне? — шутливо поинтересовался он и плавно развернул Магдалину к себе.
— С Днём рождения, Маг, — Эйдан поверхностно поцеловал жену в губы. — Устала?

Сам он чувствовал себя, как и полагается после столь насыщенного вечера: довольным и немного утомлённым — но ради того, чтобы сохранить тайное в тайне, готов был постараться.

Всё шло прекрасно. Магдалина никогда не отличалась самообладанием в том, что касалось их семейной жизни, если они оставались наедине. Поэтому, когда гости разошлись, а его жена продолжала безмятежно улыбаться, тиская недоумевающего детёныша дымчатого леопарда, Эйдан окончательно успокоился: всё обошлось, праздник удался. Они давно уже не устраивали таких громких торжеств. Со всей очевидностью, Маг, увлечённая обилием людей, подарков и возможностью побыть в центре внимания, не заметила его отлучки, а потому выглядела довольной собой, удавшимся вечером и даже, какое чудо, собственным мужем. Эйдан тоже был доволен: небольшое амурное приключение внесло элемент остроты и пикантности, которого так недоставало традиционным светским сборищам, вроде этого, а бурных сцен с битьём фамильных сервизов, судя по настроению Маг, не предвиделось. В некотором смысле, всё сложилось идеально: каждый из них получил то, что ему было нужно. В моменты, подобные этому, Эйдан приходил к выводу, что родиться в один день оказалось весьма удачной идеей с их стороны — удобно устроить один праздник на двоих, когда каждый имеет все основания насладиться им в полной мере.

Что-то лишь на миг кольнуло его восприятие, когда Магдалина заговорила о незабываемом вечере и назвала его «любимым», но Эйдан моментально об этом забыл, когда ладонь супруги коснулась его брюк. Маг называла его так и раньше, хотя по большей части, как ему казалось, это слово не несло в себе никакого содержания и оставалось не более чем данью давно изжившей себя привычке и обречённой самоиронии. В любом случае, ничего особенного в этом не было.

Недвусмысленный намёк Магдалины сложно было понять превратно, и отреагировать на него следовало соответственно. Большого желания заниматься сексом с супругой Эйдан сегодня, по понятным причинам, не испытывал, однако она не должна была об этом догадаться. Теперь, когда самая опасная часть осталась позади, в своих способностях скрыть от жены лишнее он не сомневался — ему, в конце концов, и раньше случалось уходить от одной женщины вечером и приходить к другой ночью, а свою супругу он знал достаточно давно, чтобы избежать фатальных ошибок. К тому же, от тривиальных обвинений в том, что к нему прилип запах чужих духов, сегодня было особенно легко отделаться, списав всё на недавние танцы и типичную для этих краёв влажность, усиливавшую любые ароматы. И он бы всё равно зашёл в душ, прежде чем переходить к следующему акту семейного празднества, поэтому волноваться было решительно не о чем. Во всяком случае, так думал Эйдан, поднимаясь с Магдалиной в спальню на женской половине мэнора.

Наверху Маг, как и следовало ожидать, не смогла отказать себе в любопытстве окинуть взглядом в изобилии надаренные им обоим подарки, как дракон оглядывает свои сокровища, прежде чем улечься на них подремать. Эйдан в это время избавился от бабочки, снял пиджак и расстегнул пару верхних пуговиц рубашки, которые сегодня уже торопливо расстёгивали тонкие и ловкие пальчики Алисии. Магдалина отвлекла его от этих воспоминаний протянутой бутылкой, которую Эйдан, разумеется, взял из её рук, чтобы изучить этикетку. Вино и в самом деле обещало быть чем-то особенным.

— Я бы не стал считать это расточительством, если бы смог разделить его с тобой, — заметил он, бросив взгляд на Маг, очевидно, тоже утомлённую необходимостью соблюдать официоз во внешнем виде. Её распущенные волосы упали на плечи, и Эйдан подумал, что многие мужчины, в сущности, могли бы счесть её привлекательной даже сейчас, несмотря на беременность, которая пока не успела зайти в явно выраженную стадию и с видимой лёгкостью маскировалась умело подобранными нарядами. — Может, стоит отложить его до тех пор, пока у нас не появится повод и возможность оценить его вместе?

Однако пару минут спустя вино всё-таки было открыто, а бокал Магдалины — наполнен безобидной мятной водой.
— За нас, — сказал Эйдан, чуть приподняв свой бокал. — За то, чтобы каждый наш вечер удавался так, как этот.

Хрусталь звякнул о хрусталь, Эйдан нарисовал бокалом в воздухе небольшую окружность и поднёс его к лицу, оценивая аромат — терпкий, пряный, живо напомнивший ему южную испанскую ночь с бездонным чёрным небом над головой. Он неторопливо, смакуя вино, сделал первый глоток и прикрыл глаза, чтобы лучше ощутить вкус, а потому не сразу заметил, как изменилось выражение лица Магдалины. Так она знала! Но как? Ведь никто не мог видеть… Проклятые эльфы!

Упрёк был понятен, но бокал у лица позволял выиграть ещё пару секунд на принятие решения относительно дальнейшей стратегии поведения, и Эйдан сделал новый глоток, прежде чем посмотреть на Маг. И третий, прежде чем ей ответить.

— Во-первых, я понятия не имею, о чём ты. Во-вторых, это и мой день рождения тоже. Может быть, не будем всё портить хотя бы сегодня? — он прошёл пару шагов, чтобы поставить бокал на стол и подойти к Магдалине, но она торопливо отступила назад. Эйдан смотрел на супругу, и его надежда на то, что её подозрения ничем не подкреплены, таяла с каждой секундой. А всё так хорошо начиналось.

— Послушай, Маг, — разумеется, он всё равно направился к ней, отмечая краем сознания, как жарко и душно вдруг стало в спальне, отчего рука сама потянулась сдёрнуть надоедливую бабочку… но нет, он ведь уже снял её раньше. Тогда расстегнуть ещё пару пуговиц, неважно, как это будет выглядеть. Согнутую в локте руку свело судорогой, и пальцы лишь бессильно скользнули по ткани рубашки. Что за дьявол?

— Я не знал, что так будет. Я этого не планировал.

Во рту пересохло, и это было странно, потому что никакого волнения из-за внезапно всплывшего неприятного разговора Эйдан не испытывал. Он сделал ещё шаг супруге навстречу, но вынужден был остановиться. Сердце заколотилось, как бешеное, стало трудно дышать, лоб мгновенно покрылся испариной. Это было не нормально. В следующий миг Эйдан непроизвольно согнулся пополам и оперся ладонью о подвернувшийся под неё столик, попытался дотянуться до волшебной палочки, но понял, что это слишком сложно и отнимает чересчур много сил, и обратился за помощью к жене.

— Маг, мне нужен…

Безоар, хотел сказать Эйдан, но в тот же миг осознал всю бессмысленность подобного волеизъявления. Внезапно картина сложилась: это сделала она, его обожаемая мегера. Она отравила его. Просто невероятно. Неужели она его отравила?!

— Дура, — рыкнул Эйдан, силясь выпрямиться и достать-таки палочку. — Ты же убьёшь меня.

Столик не выдержал, проломившись под его рукой, и вместе со всем, что на нём стояло, с грохотом рухнул к ногам Магдалины — как и сам Эйдан.

Если упал — вставай. Это было едва ли не первое правило, которое в него когда-то безмерно давно вбил отец и которое оправдывало себя после на протяжении всей жизни Эйдана. Неважно, насколько тебе больно или плохо, что ты потерял и чего лишился — пока ты можешь встать, у тебя есть шанс.

Распластавшись перед Маг среди щепок и осколков, Эйдан, разумеется, тоже попытался встать, но его сил едва хватило на то, чтобы приподняться на локтях — и то весьма относительно. Грохот и звон застряли в ушах, смешавшись с криком Магдалины и жалобным мяуканьем леопарда в клетке, все звуки сложились в невнятный гомон и навалились сверху невыносимой тяжестью, от которой грозилась расколоться голова. В тот момент, приподнявшись, Эйдан увидел перед собой чьи-то глаза и даже сообразил, что это должен быть один из домовиков, но зрение уже начинало его подводить, и сказать он тоже ничего не смог — язык словно отнялся, прилипнув к высохшему нёбу.

Потом что-то коснулось его, и Эйдан догадался, что Маг наклонилась к нему. Забрала его палочку. Сука. Неужели правда? Неужели она в самом деле решила его убить? Его? Эйдан понял бы, если бы она продолжила одну за другой истреблять его любовниц. Он понял бы даже, если бы Магдалина, поддавшись эмоциям, спонтанно подлила ему давно заготовленный на крайний случай яд. Но и тогда она должна была остановиться, испугаться, передумать — хотя бы теперь, когда отрава свалила его с ног. Её слова говорили об обратном, и сознание Эйдана крошилось на осколки от невозможности поверить в то, что он слышит, разбивавшейся о реальность, которую он слишком отчётливо ощущал на себе в эти мгновения. Реальность была прискорбной. Яд стремительно проникал в кровь, поражая всё, к чему прикасался. Эйдан не мог даже откашляться, потому что собственное тело почти не слушалось его. Хуже круциатуса.

Он попытался оценить обстановку. Три глотка. Это было что-то сильное и быстродействующее — очень предусмотрительно со стороны Магдалины, потому что если бы яд не сбивал с ног, Эйдан, наверное, влил бы порцию и в неё, наплевав на её беременность. Но она собиралась поглумиться над ним напоследок, и, значит, яд не убивал слишком быстро. Хорошо и плохо одновременно.

— Что… что ты мне дала? — с трудом прохрипел Эйдан, смутно угадывая, что палочка Магдалины направлена на него. Из пары версий, которые возникли у него самого, ему не нравилась ни одна.

Говорить было тяжело, и, наверное, не стоило тратить силы на нелепые возражения в стиле «ты этого не сделаешь» или пустые угрозы типа «ты об этом пожалеешь». Уже сделала. И, если он не выживет, отомстить будет довольно проблематично. Лучше выждать, сэкономить силы, пока они ещё есть. Может быть, ему удастся позвать эльфов или вернуть свою волшебную палочку. Правда, Эйдан ещё никогда не пробовал колдовать, находясь под круциатусом, а его нынешнее состояние, как он успел выяснить, было хуже пыточного заклятия. Но других вариантов не было.

Он постарался расслабиться в тот момент, когда его тело, повинуясь чарам Магдалины, оторвалось от пола и поплыло в направлении спальни. Расслабиться было сложно, потому что он чувствовал себя беспомощным, словно какой-то неодушевлённый предмет, как диван, который решили переставить из одной комнаты в другую. Это порождало в душе Эйдана волну лютой, но, увы, бессильной злости, которая никуда не делась и после того, как Магдалина с присущей женщинам аккуратностью погрузила его тело на кровать. Зачем, если она всё равно вознамерилась его убить?

От этой мысли Эйдана бросило в озноб. Проблема была в том, что Маг, как выходило, действительно могла привести свою угрозу в исполнение. Для этого ей даже не нужно было больше ничего делать — достаточно просто посидеть рядом и проследить, чтобы он не получил противоядие. Только и всего.

— Воды, — просипел Эйдан, избавившись от ощущения невесомости, в которое его погрузило заклинание левитации. — Пожалуйста, Маг.

Судя по стремительно ухудшавшемуся состоянию, времени у него оставалось немного, поэтому действовать нужно было быстро. Пока он ещё вообще хоть что-то мог.

Она закрылась от него. Эйдан словно бился об невидимую стену, не находя в жене ни участия, ни сострадания, ни толики прежней любви, до сих пор заставлявшей прощать его всякий раз, когда он не ночевал дома или причинял ей боль. Он не мог даже толком вглядеться в её лицо, чтобы оценить, сколько в её холодной расчётливости было притворства, а сколько — настоящей ненависти к нему. Зрение не фокусировалось, всё плыло, слабое освещение спальни казалось слишком ярким. Маг не сказала даже, что это был за яд, — она всё делала ему вопреки, ехидничала, отвечала колкостями и ни в чём, ни в единой мелочи не шла ему навстречу.

Когда она села в кресло, вместо того чтобы дать ему воды, Эйдан понял, что проиграл. Она слишком хорошо знала его, она думала о том, что делает, и предвидела, что может попытаться сделать он. Стерва. Если равнодушие Магдалины было напускным, справлялась она весьма убедительно. Эйдан был близок к отчаянию — возможно, как никогда до сих пор. Сердце частило, мышцы не слушались, руки подрагивали от непроизвольных движений, внутренности скручивало каким-то незнакомым болезненным ощущением, во рту было сухо, как при сильном жаре, — отвратительное состояние полного отсутствия контроля не только над ситуацией, но даже над самим собой. Маг села чуть поодаль — так, чтобы он видел её, но не смог достать, если вдруг случится чудо, и ему удастся пошевелиться. Как осторожно и прагматично с её стороны. Попытка сконцентрировать взгляд на супруге имела неожиданный исход: вместо Магдалины Эйдан увидел в кресле другую женщину, намного моложе, не такую красивую и ухоженную и куда более скромную. Он узнал эту девушку — это была племянница Тёрнера, которую тот так некстати притащил с собой в тот день. Она мстительно улыбнулась. Эйдан закрыл глаза. Когда он открыл их, в кресле снова сидела Магдалина. Проклятье.

— Трубы ангела? — с трудом ворочая языком, выдавил из себя Эйдан. — Ты жестока… любимая.

Три глотка… Он, может быть, протянет ещё два-три дня, в зависимости от того, какой концентрации был яд. Долго. Слишком долго для тех кошмаров, которые эта дрянь могла разбудить. Впрочем, эффект проявлялся довольно быстро. Может, всё закончится скорее… Или она передумает. Или его спасёт какая-нибудь счастливая случайность. Или он сам найдёт способ. Пока выходило, что с Магдалиной придётся говорить, как бы тяжело это ему сейчас ни давалось. Если она выйдет из себя, то, возможно, подойдёт ближе, и он сможет что-то сделать.

— Не… не похоже… совсем. Тебе нужно как-нибудь попробовать. Для сравнения. Могу помочь.

Шутить Эйдан пытался от безысходности. Его нынешнее состояние ему совершенно не нравилось. Лучше бы задушила, в самом деле. Собственная смерть, вообще-то, не входила в его планы как минимум на ближайшие полвека, но если выбирать между ядом и асфиксией, он предпочёл бы второе — не так болезненно, не так унизительно и намного быстрее.

— Я никогда не пытался… тебя убить, — ему было тяжело дышать, не то, что говорить, но других вариантов пока не наблюдалось. Не могла же его Магдалина так круто измениться. Ну да, убила пару человек в приступе ревности… С кем не бывает. Тут всё было по-другому: его ведь она любила. Любила же? А что если прошедшее время тут действительно как нельзя более уместно? Да ну, этого просто не могло быть. Может, галлюцинации начались у него значительно раньше, чем показалось ему самому? Может, Магдалины тут вообще нет…

Пока Эйдан лихорадочно пытался разобраться с реальностью, его обожаемая вторая половинка продолжала говорить, и на игру воображения всё это, к сожалению, никак не походило. Галлюцинация выражалась бы короче и доходчивее. Маг произносила слишком много слов, из которых Эйдан с трудом выхватывал ключевые моменты — и отдельных усилий стоило соединить их в относительно связное целое, чтобы осознать смысл. Хотя, пожалуй, делать этого как раз и не следовало, потому что ничего хорошего его Немезида сегодня сказать не могла по определению. Когда смысл сказанного достиг его сознания, Эйдан дёрнулся, на этот раз по собственной воле, — однако это было единственное, на что его хватило.

— Ты… изменила мне? Брось, Маг. Я тебе не верю.

Правда, он до сих пор не мог поверить в то, что она была способна его отравить, — а ведь справилась же. Поэтому слова Эйдана звучали, вероятно, недостаточно убеждённо. Впрочем, все его слова сейчас звучали одинаково натужно, потому что говорить приходилось через силу.

Она ему изменила?.. Если это было правдой… Конечно, это было правдой. Эйдана накрыло волной черноты — гнев поднимался изнутри, сокрушительный и неконтролируемый, значительно превосходящий ту злость, которую разбудило в нём осознание самого факта отравления. Если бы он только мог, он ударил бы её сейчас, от души приложил бы этим красивым лицом об стену и сжал бы руки на её горле. Но он ничего не мог, и это бесило Эйдана больше всего.

Магдалина изменилась. Она больше не была той наивной влюблённой девочкой, которую он привёз когда-то из Испании в холодную и сырую, по её меркам, Британию. Она, возможно, и не любила его больше так, как та трогательная Магдалина из прошлого, которой он не мог насытиться после корриды. Возможно ли? Эйдан сомневался в адекватности своих суждений. Яд менял всё, не позволял ему мыслить здраво — он понимал это, но одного понимания тут было мало.

Магдалина, его трепетная, ранимая, бесконечно терпеливая Маг, исчезла, уступив место хладнокровной суке — той, которая могла выжить рядом с ним. Вероятно, он это заслужил. Но этого не происходило так долго, что Эйдан успел уверовать в то, что ничего подобного не случится никогда. Его новая Магдалина была жестока, но она всё равно нравилась ему — той его части, которая пока ещё могла отстранённо наблюдать за происходящим и бесстрастно оценивать его. В сущности, Эйдан добился своего: уроки трансфигурации не прошли даром — он превратил принцессу в ведьму. Жалел ли он об этом? Нет. Жалел ли о том, что умирал? Да.

Попытки разглядеть в лице супруги хоть какой-нибудь намёк на то, что она лишь играет с ним и уже сама не рада затеянному эксперименту, не привели ровным счётом ни к чему: Эйдан видел только упрямо изогнутые чайки бровей и высокомерно сжатые губы, и все надежды на то, что ему удастся смягчить Магдалину и пробить твёрдый панцирь, скрывающий под собой его чуткую принцессу, улетучились в дым. Она стала другой, а он не заметил этого. Она переиграла его. Какая неосмотрительность с его стороны. Какую роковую ошибку он допустил, всего-то не уделяя своей жене достаточно внимания. А теперь Магдалина говорила, что убьёт его — и у Эйдана не было причин ей не верить.

Спорить с тем, что она не пыталась сделать это до сих пор, он не пытался, хотя пока и не чувствовал в себе сил оценить её великодушие. Так уж вышло, что он был слишком занят в эти минуты: яд не оставлял ему возможности отвлечься от собственного физического состояния, а Магдалина подливала масла в огонь, расшатывая и без того пошатнувшееся психическое равновесие. Увы, её слова были справедливы — других таких порядочных мужчин, как Игорь, Эйдан не знал. Своим школьным друзьям он доверил бы собственную жизнь, но мог ли он быть уверен, что никто из них не соблазнится на его жену, если она сама заявится к ним, готовая на всё, что угодно? Не все любят своих благоверных так, как Игорь, а у некоторых их попросту не было.

В этом смысле слова Магдалины имели все шансы оказаться правдивыми. Да, она была красива. Да, другие мужчины заглядывались на неё. Возможно, что и не только заглядывались, и, если бы она позволила… Она позволила. Другим мужчинам? Даже не одному?! Эйдану и без того было трудно дышать — теперь же он едва справлялся с этой задачей. Ярость захлестнула его, заставляя сердце биться сильнее, хотя оно и так уже рвалось из груди. Но Магдалине этого было мало. Она продолжала и продолжала говорить, и её слова впечатывались в сознание Эйдана, будто гвозди в крышку гроба. «Моему ребёнку». «Понятия не имею, кто его отец». Это было уже чересчур.

— Нет, — прошептал Эйдан, едва шевеля сухими, горячими губами. — Не может быть.

Но оно могло. Теперь всё так стройно вставало на свои места. Магдалина сама не помнила, что это она попросила его завести ещё одного ребёнка — но он-то знал, что это была её инициатива. Почему он не подумал об этом раньше? Беременная женщина, которая хочет скрыть от мужа свершившуюся измену, поступила бы именно так. А выпитый на двоих «Феликс», конечно, был не более чем попыткой благополучно скрыть свой обман… Всё сходилось.

— Нет, — упрямо продолжал отрицать Эйдан. — Нет. Нет! Уходи. Убирайся отсюда. Пошла вон. Проваливай! ВОН!!!

Ему хотелось кричать, но голосовые связки слушались плохо — он не мог даже толком наорать на жену, утопая в своём бессилии и безнадёжности. Магдалина не уходила. Она хотела помучить его напоследок, и это удавалось ей на ура. Мысль о том, что ребёнок, которого она носила, мог оказаться не его, была для Эйдана невыносима, — как и присутствие Магдалины. Его разум горел, сжигаемый яростью и ядом, от которых некуда было деться. Движимый этим почти безумным, лютым бешенством, Эйдан дёрнулся, как раненный бык на арене, — на этот раз намного сильнее — настолько, что ему удалось приподняться — и свалиться с кровати, ничком рухнув на пол.

*
Он открывает глаза. Маг сидит в кресле вполоборота к нему. Она баюкает младенца, смотрит, улыбается малышу. Она кажется такой счастливой… Красивая. Но что-то не так.

— Магдалина…

Она поднимает голову, усмешка искажает её лицо, она поворачивается к нему, и Эйдан видит свёрток в её руках, но вместо спелёнатого младенца внутри — что-то чёрное, морщинистое, мерзкое, с острыми треугольными зубами. Оно чавкает, и изо рта выпадают ошмётки плоти — в поганой пасти что-то слишком большое для неё, пульсирующее, живое. Эйдан опускает взгляд — рубашка на нём вся в крови, а в грудной клетке — огромная зияющая дыра.

— Магдалина!

Он пытается предупредить, показать ей, но она словно ничего не замечает, снова наклоняется к тому, что так бережно держит на руках, целует это. Эйдан вскакивает, хочет выдернуть у неё эту тварь, но его жена вскидывает руку. Браслет сползает с её запястья — тот самый браслет, который когда-то давно подарил ей он сам. Металл становится подвижным и гибким, змея оживает, ползёт к нему, увеличиваясь в размерах, продолжая разрастаться всё больше и больше. Это уже не змея — василиск, и Эйдан чувствует — знает — что спасения нет, что всё должно закончиться здесь, круг замкнулся, это его последняя коррида. Он хватается за покрытое чешуёй тело змеи, тянет и тянет её на себя, как канат. Ему нужно только увидеть глаза. Но рептилия становится бесконечной, он никак не может добраться до головы, а хвост уже обвивает его в кольцо, и это кольцо сжимается и давит, давит, давит… А Маг стоит прямо здесь, над ним, и смотрит, как змея душит его, и лицо её спокойно и безмятежно. Зачем, Магдалина. Почему… Почему так жарко. Будто он весь в воде, и вода горит. Вода не может гореть, дурачок. Кипит в котле, адские котлы, вот и пришло, за что, я же любил тебя, танцует с высоким мужчиной в мантии, танцует и смеётся, только это не мужчина, запрокидывает голову, прикрывает глаза, мечтательная, влюблённая, целует в шею, капюшон, пустота, дементор, поцелуй дементора…

— Магдалина!..

Время остановилось. В окутавшей сознание Эйдана вязкой, как смола, черноте, один за другим проступали лица и силуэты, разрозненные детали складывались в фантасмагорический калейдоскоп болезненных видений. Маг, Эрлинг, Том, оскаленные клыки в крови, грустные глаза Игоря; дождь осколков стеклянной крыши, сыплющихся на перрон; конечности, отделённые от человеческих тел; бушующий дьявольский огонь и запах палёной плоти; Сандрин, склонившаяся над ним с ножом в руках; мёртвый младенец, которого он прижимал к себе; снова Маг, стонущая от наслаждения в объятьях другого мужчины; руки на горле, хрип, синяки; фестралы, жующие куски сырого мяса; ухмыляющийся Крауч, зелёная вспышка, череп со змеёй, сочувственный взгляд Дамблдора, визг женщины под круциатусом; кричащие портреты в галерее мэнора, пытающиеся заколоть его нарисованными копьями; дёргающий за грудки отец, заставляющий встать; несущийся навстречу бык, ребёнок на алтаре в кустах жасмина и Магдалина с занесённым над ним кинжалом. Всё сплелось, перемешалось, не хотело отпускать. Эйдан пытался то сбежать от этих видений, то вмешаться, чтобы изменить их, но ни в том, ни в другом случае, у него ничего не получалось: охватившая всё тело слабость не давала пошевелиться, его лихорадило и наяву, и в мире видений, он бился в агонии, сжигавшей одновременно тело и рассудок, и не властен был это остановить. Грань между реальностью и вымыслом воспалённого сознания давно стёрлась, Эйдан метался от одного мрачного сюжета к другому, и каждый казался ему настоящим, а потом иллюзией казались все. Он не мог анализировать, не мог уже даже злиться, и только плыл по течению ядовитой реки, в которую его с головой окунула Магдалина, — без перспектив, без шансов выбраться из этого потока, без надежды. Он боролся, насколько хватало сил, не понимая и не задумываясь, зачем это делает, просто по привычке, из врождённого упрямства, но это тоже не могло продолжаться вечно.

И оно закончилось. Эйдан не заметил, когда произошёл переломный момент, и терзавшие его видения начали рассеиваться; не помнил, как снова оказался на кровати и когда рядом появилась Магдалина; не почувствовал момента облегчения и не подумал о том, что снова ушёл от смерти на этот раз. Он провалился в какое-то странное забытьё, в котором жар, жажда и боль стали, возможно, чуть более приглушёнными и привычными, будто навсегда впитались в его естество, голоса выедавших душу призраков притихли, а они сами бледными тенями сползлись к потолку, чтобы раствориться под ним — или скрыться в ожидании своего часа.

Первым, что Эйдан снова воспринял осознанно, были прикосновения к его вискам. Нежные и осторожные, они всё равно ощущались болезненно из-за обострившейся чувствительности кожи, но зато это говорило в пользу их реальности, в которую было так сложно поверить после всего, что произошло с ним за последние часы. Он знал эти руки, помнил, как они касались его висков с такой же нежностью целую вечность назад. Сейчас это казалось чем-то запредельным, слишком приятным, невозможным в той реальности, в которой он варился и мариновался последние часы. Эйдан смутно помнил, что этому предшествовало, но про яд он не забыл. Странно, но руки жены всё равно дарили спокойствие, безмятежность и отдых. Может быть, на что-то другое у него просто не осталось сил. Эйдан приподнял веки. Глаза резало от сухости, но это можно было перетерпеть.

— Маг, — тихим, слабым голосом позвал он. — Пожалуйста… Воды…

Кажется, они это уже проходили. Только теперь у Эйдана не было никакой задней мысли, когда он просил Магдалину помочь. Впрочем, и уверенности в том, что она это сделает, у него тоже по-прежнему не было. В какие бы игры ни задумала играть с ним его жена, правила сейчас устанавливала она — и, вполне вероятно, она ещё не закончила.

— Что ты собираешься делать дальше? — Эйдан не был уверен в том, что ему это интересно, но отчего-то ему показалось, что Магдалине будет приятно, если он спросит. Стоило бы ещё добавить «со мной», но это было для него уже чересчур — в этих словах таилось слишком много покорности, слишком много признания её контроля над ним. Противоестественно. Магдалина уже заставила его пройти через ад; принуждать себя проглотить добавку самостоятельно Эйдан не хотел и не мог.

Эйдан понял, что делает Маг, раньше, чем она сказала это сама. Они поменялись местами, семейный уклад их дома в этот вечер стал зеркальным отражением самого себя. Магдалина гладила и успокаивала его после того, как едва не отправила на тот свет, позаботившись о том, чтобы причинить перед этим максимум боли. Обычно всё происходило наоборот: больно ей делал он — и так приятно потом было прижать её к себе, истерзанную им же и дрожащую от бессилия, и мягко держать в объятьях, пока она не поймёт, что только тут может получить успокоение. Вероятно, сейчас Магдалина ощущала нечто похожее — причём ощущала впервые, это было внове для неё и наверняка захватывало. Пусть. Эйдан был ещё слишком слаб, чтобы ей противиться, и осознавал своё состояние достаточно хорошо, чтобы не пытаться делать лишних движений. Шевелиться ему не хотелось, на переживания не было сил — яд словно выжег львиную долю эмоций, оставив после себя гулкую пустоту. Эйдан предполагал, что эффект этот временный, но торопить возвращение к привычному мироощущению не стремился. Слишком больно. Ему хватило до поры.

На этот раз стакан воды Магдалина ему всё-таки подала — не отходя в сторону, будто бы демонстративно делая всё у него на глазах, словно думала, что он может бояться новой порции яда. Смешно. Эйдану было всё равно: в его нынешнем состоянии он выпил бы хоть спирт, хоть отраву, хоть солёную морскую воду — что угодно, что она дала бы ему. Но это была самая обычная вода, и от неё становилось легче, так что постепенно в голове прояснялось — но только отчасти.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил он, опуская голову обратно, жене на колени, в то время как она заботливо стирала ручейки воды, пролившиеся ему за шиворот.

Способность к связному мышлению возвращалась к Эйдану, однако воспоминания о последних часах оставались спутанными и сумбурными. Вполне закономерно, что у него появлялись вопросы. Но сегодня Магдалина вела, и потому без труда его опередила, с беспечностью лёгкого сумасшествия уходя от ответа относительно её дальнейших планов и перебрасывая ему мячик встречного вопроса.

— Отдохну, пожалуй, — в тон супруге ответил Эйдан, радуясь уже тому, что всё ещё мог говорить, хотя и эта радость была приглушённой и далёкой, словно отделённая от него толстым слоем ваты. — Возьму в министерстве отгул. Или два. Устал. Маг…

Вопросы всплывали один за другим, объединяясь в общий рой, начинавший гудеть у него в голове, и Эйдан не чувствовал в себе сил на то, чтобы следовать неписаным законам жанра и выдерживать надлежащие паузы.

— Я думал, ты хочешь моей смерти. Почему ты дала мне безоар? — как это произошло, он не помнил, но это было единственным логичным объяснением: просто так оправиться от яда он не мог — значит, это Магдалина не дала ему умереть. Интересно, как долго она ждала? По его ощущениям, слишком долго. Тем не менее, Эйдану казалось, что он знает ответ на свой вопрос. Он мог бы и промолчать, но ему хотелось услышать, что и как скажет Маг. Правда это будет или нет — не столь важно. Ему просто нужно было понять ту новую женщину, которая открылась сегодня перед ним.

— Боюсь, я не смогу сегодня удовлетворить все твои запросы, — снова согласился с супругой Эйдан. Их разговор удивительно напоминал светскую беседу за чашечкой чая, хотя происходил при совершенно иных условиях, и в этом было нечто сюрреалистическое и в то же время непостижимо правильное.

Предложенная Магдалиной тема для разговора мало походила на то, что обсуждают за ужином адекватные супружеские пары, но это тоже казалось до странного нормальным, как и сомнительная забота в каждом её прикосновении.

— Не очень, — честно ответил Эйдан. — Но в этом есть своя эстетика… и некоторая гармония.

Может быть, впервые за два десятка лет между ними установилось некое подобие равновесия. Это, определённо, было что-то новое, отталкивавшее и в то же время обладавшее нездоровой притягательностью.

— Не могу злиться на тебя, — признался Эйдан. — Хочу, но не выходит.
Наверное, просто кончились силы.
— Магдалина, — он чуть повернул голову, чтобы найти жену взглядом. — Чей это ребёнок?

Когда Магдалина говорила о мести, в её честности Эйдану сомневаться не приходилось. Однако на вопрос «зачем ей лгать?» у него был готов ответ, и это заставляло задумываться о том, как много и о чём именно она недоговаривает. Она могла сейчас сказать что угодно, чтобы только сделать ему больнее, — отравление, по всей видимости, стало лишь малой толикой из того кредита боли, который супруга внезапно вознамерилась выплатить ему сполна. Но через пару дней он придёт в норму, и тогда… На что она рассчитывала? Должна же она была понимать, что времени у неё слишком мало, чтобы компенсировать годы своих страданий?

— Двадцать лет — долгий срок. Тебе придётся постараться, — спокойно сказал Эйдан, таким тоном, словно советовал жене сменить занавески в спальне.

Лёжа неподвижно и глядя сейчас на Маг, он размышлял о том, что она понимала недолговечность этих минут, но не хотела думать об этом, чтобы не омрачать мгновения своего триумфа. Совсем как ребёнок, для которого наказание, отложенное на завтра, воспринимается как безнаказанность. Но ребёнком Магдалина не была, и это значило, что что-то в ней изменилось и сломалось — он в ней что-то сломал. Оценивая ситуацию отстранённо и хладнокровно, Эйдан не мог с уверенностью сказать, какая Магдалина нравилась ему больше — прежняя, закатывавшая ему истерики с битьём посуды, топившая горе в хересе и рыдавшая всякий раз, когда чувствовала себя обманутой, или новая, которой хватило духу отравить его и не дать умереть, не взирая на последствия, завернуть в саван нежности Снежной Королевы и продолжать безжалостно бить по больному, вонзая нож ревности всё глубже в открытую рану.

Новая Магдалина была опасна, но в то же время она была его отражением — может быть, не зеркальным, подёрнутым рябью, как на поверхности потревоженного пруда, но разница была не столь велика, — а так уж вышло, что себя Эйдан любил. То, что он видел в Маг от себя, не вызывало у него отторжения — наоборот, они как будто бы наконец стали ближе и могли теперь лучше понимать друг друга. Возможно, отчасти и благодаря этому, уже задавая вопрос, который тревожил его больше всего, Эйдан почувствовал, что Магдалина не ответит.

«Мой ребёнок». Она не сказала «не твой», но… Из тёмных глубин подсознания выныривали картины недавнего прошлого — того, в котором Магдалина говорила, что изменяла ему много раз и что понятия не имеет, кто дал жизнь её ребёнку. Что здесь было правдой, что — ложью? Сколько мужчин её касались, как, когда? Мог ли он ничего не заметить? Зачем нужна была эта отчаянная попытка соблазнить Игоря, если она справилась и без него? Из всех его друзей — именно Игоря, который меньше всех походил на человека, способного воспользоваться ситуацией? Что-то здесь не складывалось, одно не вязалось с другим. Магдалина могла лгать, и ребёнок всё ещё мог быть его. Но что если она не лгала? От одной мысли об этом что-то переворачивалось у Эйдана внутри, и, несмотря на пришедшую за ядовитой лихорадкой опустошённость, начинало болеть, словно невидимая рука вонзила точно в центр грудной клетки призрачный клинок и раз за разом проворачивала его в зияющей ране. Нет, нет, не сейчас, хватит. Он сглотнул ком в горле, мешавший дышать, с трудом заставил себя не закрыть глаза и продолжать смотреть на Магдалину, державшую его лицо в ладонях и улыбавшуюся ему ласковой садистской улыбкой. Когда ребёнок родится, Эйдан проверит, его он или нет. Но до тех пор должно пройти ещё почти пять месяцев… Пять месяцев неведения, мучительных сомнений и торжествующих улыбок супруги. Или, может, наложить на неё Империо и заставить сказать правду?

— Ты хорошо всё рассчитала, — похвалил жену Эйдан. — Браво, Маг.

Теперь он хотя бы мог держать под контролем собственный голос. С движениями всё по-прежнему оставалось сложно, непроизвольные подрагивания случайных мышц почти сошли на нет, но Эйдан подозревал, что все его мысли отражаются у него на лице, как открытая книга. Его верхняя губа дрогнула, когда Магдалина нанесла ему новый удар и собралась уходить. Но она делала всё неспешно, чтобы насладиться каждым моментом, и это давало ему шанс. Когда его благоверная (верная ли?) легко сжала его ладонь, Эйдан сомкнул пальцы вокруг её тонкой руки. Сил у него всё ещё было недостаточно, чтобы удержать её, если бы она захотела вывернуться, но он и не ставил перед собой такой цели и, чтобы показать это, почти моментально ослабил хватку до простого пожатия.

— Поздравляю, Маг, у тебя получилось. Ты победила, — выигранными секундами он воспользовался для того, чтобы накрыть ладонь супруги второй рукой и мягко её погладить. — Оставь мне мою палочку. Только положи где-нибудь там, чтобы я не мог дотянуться сразу.

Мало ли, что он мог сделать, если снова подумает о том, что она уходит от него в ночь к другому. Не со злости, а исключительно от любви.

Она ушла. Магдалина ушла, а Эйдан остался валяться пластом на кровати и смотреть в потолок. Шевелиться не хотелось — на это не было сил, смысла он в этом тоже не находил. Что бы ни задумала Маг и куда — к кому бы ни собралась, он не мог её остановить. От мыслей об этом Эйдана жгло изнутри. Внутренности сплетались в тугой комок то ли под уходящим воздействием яда, то ли от осознания собственного бессилия. Маг отплатила ему его же монетой, и, как оказалось, это было для него не менее болезненно, чем для неё самой. Неприятное открытие. Если Эйдан не метался, не находя себе места, то лишь потому, что был для этого слишком слаб. Недуг тела вынуждал дисциплинировать разум и лучше контролировать эмоции. Он справлялся с этим до определённого предела. Заснуть не получалось.

Жалобное мяуканье, доносившееся из клетки с детёнышем леопарда, перестало раздражать Эйдана довольно быстро, но в какой-то момент к нему добавился характерный запах мочи. Этого ещё не хватало. Эйдан полежал ещё немного, собираясь с силами, потом набрал в лёгкие побольше воздуха и твёрдо произнёс:
— Тисифона.
Домовиха явилась по первому зову, как будто ждала где-то рядом, притаившись за дверью.
— Я здесь, хозяин, — кончики длинных ушей вопросительно приподнялись в ожидании указаний.
— Прибери за котёнком.
— Да, хозяин.
Тисси уже качнулась в направлении клетки, но вдруг подалась обратно, нерешительно переминаясь с ноги на ногу.
— Хозяин, вам что-нибудь нужно?
— Того, что мне нужно, ты мне дать не сможешь.
Уши эльфийки дрогнули, но она всё-таки сместилась к клетке с котёнком, получившим гордое имя Ганнибала. Убрать лужу с помощью магии и даже «помыть» самого леопарда было делом недолгим и нехитрым, но новые указания созрели у Эйдана раньше, чем домовиха закончила с этими манипуляциями.
— Тисси, моя волшебная палочка в соседней комнате, принеси её. И сделай мне чай на травах.
— Слушаюсь, хозяин, — с готовностью отозвалась Тисифона. Меньше чем через минуту Эйдан уже привычно сжимал в ладони древко палочки. Красное дерево, корень мандрагоры. Он помнил, как взял её в руку впервые. Вчера он испугался, что Маг её сломает. Хорошо, что она этого не сделала.
— Alohomora, — сказал Эйдан, кое-как приподняв руку и направив луч заклинания на клетку Ганнибала. — Иди сюда. Ну же, давай, смелее, я тебя не съем.
Котёнок, задумчиво поозиравшись, шагнул из открывшейся клетки, но отвлёкся на прикатившуюся, вероятно, из соседней комнаты гранатовую бусину и принялся, увлечённо топоча неловко подгибающимися лапами, гонять её по ковру.
— Даже ты ко мне не идёшь, — выдохнул Эйдан и отвернулся. Тисси принесла ему чай, но толку из этого не вышло никакого: он не мог удержать чашку в руках. Эйдан откинулся на подушки и закрыл глаза. Через какое-то время он почувствовал, как что-то ползёт по одеялу. Потом тёплый шершавый язык прошёлся по его руке, всё ещё сжимавшей палочку, а мгновением позже Эйдан почувствовал, что котёнок пытается попробовать красное дерево на зуб.
— Ганнибал, убью, — предупредил его Эйдан, отпихивая животное в сторону. Ганнибал не обиделся и продолжил своё исследование пространства кровати, прошёлся по его животу на другой бок и в конце концов свернулся клубочком между плечом и ухом Эйдана.

Очнулся он оттого, что мохнатая лапа не очень равномерно постукивала его по лбу: проснувшемуся раньше Ганнибалу приспичило поиграться с его волосами. Эйдан передвинул котёнка в более приемлемое место и поймал себя на том, что может относительно безболезненно шевелиться. Руки больше не тряслись, как накануне, от любого мало-мальского усилия, а голова, хотя ещё и болела, но уже почти не кружилась. Принимать ванну он не рискнул, зато смог переодеться в домашний костюм и медленно, осторожно, но вполне самостоятельно спуститься в столовую, куда распорядился подать обед.

Магдалины не было. Эльфы подтвердили, что она ушла среди ночи, не сообщив, куда, и с тех пор не возвращалась. Эйдан поморщился на это известие, но ничего не сказал. В принципе, её отсутствие было к лучшему: он ещё не решил, что ему делать со своей обожаемой жёнушкой. С отравлением Эйдан ещё мог примириться, но всё остальное… Зачем ты это сделала, Маг. Ему не хотелось об этом думать, но не думать он не мог. И чем дольше он об этом думал, тем меньше вариантов оставалось.

Аппетита не было совершенно. Эйдан положил палочку на стол рядом с собой, чтобы была под рукой — просто на всякий случай, потому что так он чувствовал себя безопаснее — и заглянул в супницу. Бульон осилить стоило, он и сам это понимал, но мысли о том, что нужно было сделать, не давали ему покоя. Котёнок поставил передние лапы на край стола и всей душой потянулся на запах еды.
— Ганнибал, нет, — предостерегающе произнёс Эйдан. Домашний питомец Магдалины растерянно посмотрел на него, недоумевающе мяукнул и снова опустился на стул.
— Умница, — похвалил его Эйдан. Вот тогда-то за дверью и зазвучали приближающиеся торопливые шаги.

Магдалина ворвалась в столовую, как миниатюрный ураган, и подняла примерно столько же шума. Эйдан хотел отстраниться, когда она потянулась к нему, чтобы коснуться губами виска, но усилием воли заставил себя не делать лишних движений. Впрочем, он точно так же не шелохнулся для какого-либо ответного действия — только продолжал молча смотреть на жену, пытаясь понять, что с ней происходит.

Магдалина вела себя не так, как обычно. И даже не так, как минувшей ночью. Суетилась, играла в беспечность и лопотала, не затыкаясь, — но торжествующей уже не выглядела. С другой стороны, она казалась если не довольной, то охваченной каким-то лихорадочным возбуждением. Последствие ночных гуляний? Просочившееся к утру чувство вины? Элементарная тревога? То не совсем адекватное состояние, в которое Магдалину завело её покушение на убийство собственного мужа, не могло продолжаться вечно и, по-видимому, отпустило её, оставив после себя естественное беспокойство относительно её же будущего. Разум возвращался. Наверное, ей должно было быть страшно. Может быть, именно поэтому она вернулась так скоро. Эйдан ждал её позже.

— Спасибо, уже лучше, — сдержанно ответил он, отмечая, что Маг села не на своё обычное место, а значительно ближе, рядом с ним. — Как прошла ночь?

Вопрос был задан будничным тоном — точно так же он мог спрашивать во время вечернего чая, как дела в галерее. Однако, несмотря ни на что, Эйдану было любопытно, как она будет держаться, как поведёт себя, насколько хватит этого показного легкомыслия. Он уже знал, что ему следует сделать в первую очередь, но хотел дать Магдалине шанс. Спешить теперь всё равно не имело смысла, как и слишком сильно её пугать.

Ему не хотелось этого делать. Они были вместе столько лет. Их союз начинался, вопреки всему на свете, с настоящей любви. У них случались свои неурядицы, но никогда, ни разу до сих пор Эйдан не чувствовал такой неизбежной, фатальной необходимости положить всему конец. Он не мог смотреть на Магдалину, не мог слышать её голос, терпеть её прикосновения. Она больше не была его, и он не находил в себе никакой возможности с этим примириться. Он любил её, как умел, — причиняя боль, истязая, мучая и доводя до исступления, — но всё-таки любил. Сейчас приходилось об этом забыть. Отказаться от своих чувств, перечеркнуть прошлое, оставить всё позади. Эйдан не был к этому готов, это решение далось ему через боль, но он не мог иначе. Магдалина, которой касались чужие руки, чужие губы… чужое всё, больше не принадлежала ему, не была той женщиной, которую он знал и которую хотел видеть рядом с собой. Она сама стала для него чужой, и это было для него невыносимо. Когда всё так круто переменилось? Как он мог этого не заметить?

Маг ничего толком не ответила про минувшую ночь — Эйдану сначала показалось, что её слова относились исключительно к нему и к новому опыту отравления, но после, вспомнив о том, что уже не является центром вселенной для своей супруги, он пришёл к выводу, что новый опыт Магдалины мог иметь интимный, сексуальный характер. Ложка, которой он коснулся подушечками пальцев, так и осталась лежать на столе.

— Пока нет, — сдержанно произнёс Эйдан, радуясь возможности оттянуть неизбежное и в то же время с тоской думая о том, что сделать это придётся. — Его надо научить слушаться. Еду нужно сначала заслужить.

Препятствовать Магдалине, когда она давала поручение Фобосу, он, впрочем, не стал: воспитание котёнка сейчас волновало Эйдана в наименьшей степени, да и сам Ганнибал, разжившись «добычей», временно утратил к ним интерес. Эйдан продолжал смотреть на супругу. Маг чувствовала, что что-то не в порядке — и неудивительно, потому что не в порядке было всё. Однако её забота, казавшаяся такой настоящей, сбивала с толку.

— Не припоминаю, чтобы моё состояние волновало тебя минувшей ночью, — сухо заметил Эйдан. — Но я не сержусь на тебя за то, что ты меня отравила, Магдалина.

Собравшись с силами, чтобы никакое неловкое движение не выдало его слабости, он подался вперёд и с нежностью провёл рукой по её волосам. Эйдан хотел поцеловать жену в последний раз, но передумал — кто знает, где были ночью эти губы? — и отстранился с тяжёлым вздохом. Как было бы хорошо, если бы можно было обойтись без всего этого. Не стоило тебе так поступать, Магдалина…

Почему она вернулась? Как ей вообще хватило наглости? Или это было что-то другое? К чему теперь эта лживая забота и виноватый, опущенный взгляд? Эйдан перестал понимать свою жену, её мотивы оставались для него непрозрачны. Этому нужно было положить конец, причём как можно скорее. Но сначала он должен был разобраться. Ребёнок, которого носила Магдалина, всё ещё мог оказаться его сыном, и это осложняло дело — но не настолько, чтобы не предпринимать ничего.

И всё же было удивительно, как беспокойство Маг даже сейчас могло оставаться таким трогательным. Эйдан почти готов был поверить в его искренность, как и в чувство вины за то, что она едва не отправила его на тот свет. Беда была в том, что это ничего не меняло.

— Прости меня за это.

Палочка очутилась в его руке за миг до того, как Эйдан произнёс заклинание. Применять его ему доводилось не слишком часто, но он успел приготовиться и собраться достаточно, чтобы избежать небрежности и ходящих с ней рука об руку осечек.

— Imperio.

Он должен был знать. Прежде чем совершить непоправимое, он должен был удостовериться. Эйдан увидел вспышку боли в глазах Маг за секунду до того, как её взгляд лишился осмысленности и искры воли, подёрнулся поволокой и потух, как свечка.

— Скажи мне правду, Магдалина. Кто отец ребёнка, которого ты ждёшь? С кем ты мне изменила? Расскажи мне об этом всё, — велел Эйдан с печальной отстранённостью инквизитора.

Он должен был знать, кого убивать, в конце концов. Кроме неё.

Магдалина, наверное, знала, к чему всё идёт, — однако по какой-то необъяснимой причине оставалась здесь и ничего не пыталась сделать. Не могла поверить в то, что всё этим и кончится прямо сейчас? В глубине души надеялась, что он её простит? Или, может быть, у неё был какой-то план, вроде давешнего с ядом?

Что бы ни происходило в эти мгновения в голове у его супруги, она сидела рядом с ним, ещё что-то говорила и смотрела так странно, будто одновременно страшилась будущего и рвалась ему навстречу, не в силах решить, чего хочет больше. Маг не шелохнулась, когда древко палочки легло ему в ладонь, не дёрнулась, не попыталась отстраниться или дать отпор — разве что короткая тень скользнула по её лицу, но вскоре и она исчезла под воздействием подчиняющих чар. Потом Магдалина снова заговорила.

Первые же её слова ударили Эйдана шквальным ветром, выбившим дыхание из лёгких. Он замер, напряжённо вслушиваясь в каждую фразу, веря и не веря, почти не дыша.

— Но где тогда ты была этой ночью? — почти растерянно спросил он и, ещё не опуская палочки, отпустил заклинание, позволив чарам рассеяться, но не сделав при этом ни единого заметного движения.

Эйдан Эйвери, ты идиот. Твоя жена любит тебя, а ты чуть не убил её вместе с ребёнком. Твоим ребёнком. Дурак, какой же ты дурак!

Магдалина, впрочем, подталкивала его к этому. Была настолько обижена, что готова была умереть от его рук ему назло. Дурочка. Он подумал это ласково, без возмущения и осуждения за её вздорную выходку, едва не завершившуюся фатально. …Какой ещё мальчишка в Истборне? Мысль молнией пронеслась по его сознанию и потухла, растворившись на небосклоне откровений Магдалины. Эйдан ни в чём не мог винить жену сейчас, когда она сняла тяжкий камень у него с души. Это был его сын. И его Маг по-прежнему была с ним. Напрасно он поверил её отчаянным словам, и неспроста усомнился в них в самом начале. Даже в ту зимнюю ночь, когда его благоверная, накачавшись вином с горя, пошла искать утешения в объятьях его же друга, она выбрала, вероятно, того единственного, кто точно бы к ней не притронулся. Почему он всё же поверил ей, когда она солгала? Она и отравила-то его только для того, чтобы он был с ней. Сделать ему больно, наказать, привязать к себе — с Магдалиной схема работала, и она додумалась перевернуть шаблон, применив тот же механизм к нему. У неё получилось. Какое счастье, что ему хватило ума проверить её слова прежде, чем всё зашло слишком далеко.

— Я должен был знать, — тихо сказал Эйдан, ещё не до конца справившись с осознанием того, как круто всё вдруг перевернулось с ног на голову. В его исполнении это могло бы сойти за извинение, но этого было мало, слишком мало. Магдалина так старалась ради него, переламывала себя то в одну, то в другую сторону, и просто чудо, как не попыталась убить его до сих пор или наложить на себя руки. А главное — она была ему верна. Его Маг, его испанская принцесса.

Эйдан не опустил, а скорее уронил волшебную палочку на скатерть, порывисто поднялся, громыхнув стулом, и ухватился ладонью за стол, потому что движение вышло чересчур резким для его физического состояния. Уже медленнее, но оттого не менее неотвратимо, он опустился перед женой на колени и взял её руки в свои.

— Прости меня, Маг, я так ошибся.

Ему не казалось странным просить прощения за то, чего он не сделал, — наоборот, это было намного более естественным, чем извиняться за свои бесконечные измены или даже за то, что только что применил к ней одно из Непростительных. Магдалина сама едва не убила его, и в некотором смысле они стали квиты, — гармония была восстановлена, баланс соблюдён.

— Притворщица. Тебе удалось ввести меня в заблуждение. Я почувствовал то, что ты хотела. Но… — Эйдан прижал её руки к лицу, расцеловав тыльную сторону ладоней, — милая, зачем же так? Ты ведь знала, как я отреагирую, что я могу сделать…

Он сжал её пальцы сильнее, не замечая этого, и посмотрел на супругу снизу вверх.

— Или я настолько измучил тебя, что ты была готова и к этому? Бедная девочка, ты этого не заслужила. Глупенькая моя принцесса, моя дорогая ведьма, я люблю тебя, и я счастлив оттого, что ты — моя. Прости меня, Магдалина. Прости, прости, — Эйдан отпустил её ладони — для того, чтобы обнять ноги и уткнуться лбом в её колени. Он по-прежнему не чувствовал себя виноватым, но его переполняла невыразимая нежность по отношению к супруге, которую он довёл до столь отчаянных мер своим неоправданным пренебрежением. Под империо Маг не могла соврать: она любила его, безнадёжно и упрямо, вопреки всему, что делал он, и хотела только, чтобы он был счастлив с ней. Можно ли требовать большего от женщины, которая знает тебя так хорошо? И не так уж важно, что она подлила ему яд в его день рождения, — он сам дал ей повод желать ему смерти. Только Магдалина не убила его, и вряд ли смогла бы. Жаль, что они до сих пор так и не научились говорить друг с другом, не подходя к краю обрыва и не прибегая к радикальным мерам. Но тогда и проблески взаимопонимания между ними, вероятно, были бы не столь глубоко пронзительными.